— Сева, я сейчас вернусь, и мы все выясним. А вот почему ты не умывался сегодня? Не причесывался. Некрасиво выглядишь, дружище.
— Я очень расстроился, что мне не дали лекарство, и забыл. Я сейчас обязательно умоюсь, Андрей Степанович. Спасибо большое, что напомнили.
Татьяна не шла по коридору, а почти бежала…
…Потом они долго ехали в машине и молчали. Татьяна то и дело шмыгала носом, вздыхала. Слезы проделали в румянах темные бороздки, размыли тушь вокруг ресниц.
— Ладно, не расстраивайся, — сжалившись, сказал Виктор. — Наплюй на него.
— Ох, Витя, Витя… — горестно вздохнула мать.
— Слушай, а что теперь Юрию Николаевичу будет? — оживившись, спросил Виктор.
— За что?
— За то, что он машину этого чувака покалечил?
— Не знаю… будут разбираться…
— Не ожидал я от него такой прыти, хе! — усмехнулся Виктор. — Он что — правда воевал?
— У него два ордена Отечественной войны. Он был хирургом в медсанбате на передовой. В сорок втором попал в окружение, три месяца выходил, два раза был ранен. Кидался с гранатами под танки. Когда началась гангрена ноги, он сам себе ампутировал ногу… Отрубил топором… И остался в строю… Он замечательный человек, Витя…
— Глядя на эту рохлю, никогда не скажешь, — хмыкнул Виктор. — Вот выходи за него замуж и будешь в порядке. А что? Я бы на твоем месте не терялся…
— А ты? — покосилась на него Татьяна.
— А зачем тебе я?
Вопрос был донельзя простой, но ответить на него сразу Татьяна не смогла. Растерялась. Потом сказала:
— Мы пойдем в пятницу, Витя?
— Куда?
— Ну, к этому врачу?
— Ты ж сама сказала, что он тебе отвратителен. И мне тоже. Это что, он в пятницу из меня жилы тянуть будет? Хорошее удовольствие!
— Так надо, Витя.
— Да в гробу я его видел! В белых тапочках! Любитель в чужом грязном белье копаться! Не-ет, пусть других дурачков ищет!
— Я прошу тебя, Витя… Это надо, очень надо. И тебе и мне…
Виктору показалось, что мать сейчас опять заплачет, и он проговорил поспешно:
— Как хочешь… мне все равно…
Когда подъехали к дому, Татьяна спросила:
— Ну что, пойдем поужинаем?
— Нет, я приду позже. У меня свиданка. — Виктор выбрался из машины, захлопнул дверцу. — Деньжат не подкинешь?
— Сколько тебе?
— Сколько не жалко, — усмехнулся он.
Татьяна покопалась в сумочке, протянула ему две десятки.
— Сенька бери мяч! — Он скомкал деньги в ладони, поднял воротник дубленки и зашагал прочь от дома. Татьяна с тоской смотрела ему вслед…
…До позднего вечера она мыла посуду, убиралась в доме. Протерла мокрой тряпкой полы, навела порядок в комнатах. Будто готовилась к приему гостей. Несколько раз звонил телефон.
— Алло, Таня? Это Никита! Привет тебе. Как жива-здорова?
— Спасибо, твоими молитвами.
— Я по делу. Насчет памятника я договорился окончательно. За мрамор согласны скинуть двести рублей. Оцени мой подвиг!
— Оценила. Спасибо.
— Я на днях загляну, покажу эскизы, лады? Чтобы ты высказала свое мнение.
— Хорошо…
— А сегодня тебя увидеть нельзя?
— Нельзя.
— А когда можно? Завтра, послезавтра? Когда?
— Никогда. До свидания, Никита…
И она снова принялась за уборку. Чистила, пылесосила, прибиралась. Потом она обнаружила, что нет хлеба, наспех оделась и вышла из дома.
Булочная была в двух кварталах. Татьяна прибежала, когда старушка уборщица уже собиралась запирать двери. Уговорила, прорвалась, через минуту вышла из булочной, неся в сетке два свежих батона.
И тут ее окликнули:
— Таня! Неужели обознался? Да нет, это Таня!
Она обернулась и увидела солидного человека в очках, в дубленке и с портфелем. В этом человеке она с трудом признала очкарика-студента, влюбленного в нее в университете.
— Так и думал, когда-нибудь обязательно встретимся! — улыбался он. — Я тебя с ходу узнал! Смотри ты какая стала!
— Какая?
— Ну… такая… многозначительная… солидная женщина…
— А я тебя не узнала.
— Растолстел, да? Что поделаешь? Как чиновником заделался, так и толстеть начал. Сижу в кабинете с утра до вечера. Сижу и курю. — Он коротко засмеялся.
— Раньше ты не курил… — Она тоже улыбнулась сдержанно.
— Раньше много чего было… А теперь… — Он развел руками. — Годы проходят, Таня, проходят… Дни свистят, как пули у виска! — Он опять рассмеялся.
— Женился, дети есть, квартира, машина?
— И женился, и трое обормотов растут, и квартира о четырех камерах, и машина есть. Полный стандарт. А ты?
— И я… — улыбнулась она.
— Где подвизаешься? Вечную мерзлоту свою не забросила?
— Нет, не забросила… — соврала она и тут же резко поправилась: — Я не работаю, прости.
— Давно? — Он несколько растерялся.
— Как замуж вышла… Домашняя хозяйка… тоже неплохо… — Она говорила каким-то деревянным голосом и злилась сама на себя. — Сын вырос. Муж умер. Год назад. Такие вот дела. Ты знаешь, я тороплюсь страшно. Прости. До свидания.
— Может, телефон дашь? Позвоню как-нибудь, увидимся, поговорим.
— Не стоит. Прости. — И она заторопилась по улице.
Он растерянно смотрел ей вслед, и на губах медленно таяла улыбка…
Придя домой, она бросила хлеб на стол на кухне, ушла в гостиную, закурила и долго нервно расхаживала по комнате. Взгляд блуждал по стенам, по фотографиям, картинам. И везде была она, молодая, красивая и счастливая. Татьяна долго смотрела на одну фотографию и вдруг содрала ее со стены, порвала. Потом стала снимать другие и тоже рвала, бросала обрывки на пол. Скоро на потемневших от времени обоях белело множество светлых квадратиков и прямоугольников, а на ковре пучилась груда обрывков.
И в это время загремел звонок в прихожей.
Когда она открыла дверь, Виктор долго раскачивался из стороны в сторону, стоя на месте. Рукав дубленки был оторван, и пола была разорвана, и на скуле ссадина, и мутные, бессмысленные глаза. Он был пьян в стельку.
Татьяна охнула коротко, сгребла Виктора в охапку и потащила в ванную. По дороге она раздевала его. Включила душ. Виктор слабо сопротивлялся, мычал что-то. Татьяна с трудом запихнула его в ванную, стала поливать то ледяной, то горячей водой. Виктор отталкивал руки матери, ругался заплетающимся языком:
— Отста-ань от меня… отвязни! Ненавижу-у! Из дома уйду-у!
Татьяна молча плакала и поливала из душа голову и голую спину сына. Потом она уложила его в постель, погасила везде свет, оставив горящим маленький ночничок, уселась рядом и бесконечно долго сидела неподвижно. Несколько раз начинал звонить телефон, но она словно не слышала. Потом в прихожей заверещал звонок. Она вздрогнула, пошла открывать.
На пороге, опираясь на палку, стоял Юрий Николаевич. Лицо у него было встревоженное.
— Ради бога, извини. Звоню весь вечер — и никого. У тебя все в порядке?
— А у тебя? — в свою очередь сухо спросила Татьяна.
— Придется возмещать стоимость ремонта «Жигулей». — Он с улыбкой пожал плечами.
— Зайди. Кофе хочешь?
— Не откажусь. — Он заскрипел протезом, входя в прихожую. — Виктор дома?
— Спит.
На кухне они вновь долго молчали. Татьяна хлопотала у плиты. Юрий Николаевич задумчиво смотрел на нее, сложив руки на набалдашнике палки.
— Зачем ты это сделал? — вдруг спросила Татьяна. — Эту свою дурацкую танковую атаку?
— Почему — дурацкую?
— Потому… Сколько будет стоить ремонт? Тысячи полторы? Две? А своя машина? Еще тысячу? У тебя есть такие деньги?
— Нету.
— Где ты их достанешь?
— Займу, — улыбнулся Юрий Николаевич. — Потом будут вычитать из зарплаты,
— Ты это сделал из-за меня?
— Н-нет… — нахмурившись, он покачал головой. — Тут такое дело, Таня… Нельзя бить фронтовиков по лицу…
— Бог мой, ты все еще романтик, — усмехнулась Татьяна.
— Что поделаешь… — виновато согласился он. — Романтик…
Она поставила кофе на стол, чашки, налила. Вдруг с тоской посмотрела на Юрия Николаевича: