— Вы любили мужа?
— Да.
— На сколько он был старше вас?
— На пятнадцать лет… на шестнадцать.
— Вы работали, когда вышли замуж?
— Нет, я как раз только закончила университет.
— А потом тоже не работали? — как-то буднично и даже равнодушно спрашивал Андрей Степанович.
— Нет.
— Почему?
— Муж хорошо зарабатывал и хотел, чтобы я была дома… Он просто заставил меня уволиться… Он был известный мостостроитель, Герой Труда…
— Это я знаю… А в школе вы учились хорошо?
— Закончила с золотой медалью.
— Ив институте тоже все шло хорошо?
— Да.
— Как я понимаю, вы привыкли к своему выигрышному, не рядовому положению первой ученицы, первой студентки. Вас уважали, вам завидовали, вы были всегда в центре внимания…
— Не знаю… в общем, да…
— А как вы проводили свободное время, когда муж заставил вас не работать?
— То есть? Я занималась домом… сыном… мужем…
— У вас была домработница?
— Да.
— Стало быть, особых хлопот ни дом, ни сын вам не доставляли? — все тем же бесстрастным тоном допрашивал врач. Создавалось впечатление, что ему заранее известен ответ и, вообще, ему разговаривать скучно.
— У матери всегда достаточно хлопот, — обиженно сказала Татьяна.
— У вас было много друзей?
— Да. В основном это были друзья мужа.
— И в основном мужчины?
— Д-да… но были и их жены… другие женщины…
— Подруги у вас есть?
— Н-нет…
— А когда в университете учились?
— Были, конечно… Потом мы растерялись друг с другом…
— И среди своих подруг и друзей вы всегда стремились и занимали положение, так сказать, лидирующее? Были душой компании?
— Мне трудно сказать со всей определенностью… Но похоже, что так…
Виктор слушал разговор со скучающим видом. Машинально опять сложил руки на груди, положил ногу на ногу.
— Сядь нормально, Виктор, — тоном приказа произнес Андрей Степанович. — И прошу внимательно слушать, о чем мы говорим.
Виктор нехотя повиновался.
— И в компании друзей мужа вы тоже стремились быть в центре? — продолжил Андрей Степанович. — Тем более что вас лишили, так сказать, общественной деятельности… работы… И активность вашей натуры сублимировалась в этом.
— Мне трудно ответить на это… может быть, и так… — пожала плечами Татьяна.
— Вы прожили с мужем, если не ошибаюсь, больше пятнадцати лет?
— Да.
— Влюблялись в кого-нибудь за эти годы?
Татьяна поперхнулась дымом, закашлялась. Виктор с интересом взглянул на нее. Татьяна откашлялась:
— Я не понимаю, доктор…
— Что ж тут непонятного? Самый, знаете ли, элементарный вопрос.
— При ребенке…
— Это Виктор ребенок? Ну, знаете… — Тут Андрей Степанович впервые позволил себе снисходительно улыбнуться. — Я в его возрасте на фронт ушел. И потом, мы договорились — секретов друг от друга у нас не будет. Так влюблялись или нет? Скажем мягче. Романы были? Увлечения?
— Н-нет… — сначала неуверенно прошептала Татьяна, а потом решительно замотала головой: — Нет, нет!
Виктор продолжал смотреть на нее, презрительно усмехнулся.
— Виктор, ты на этот счет другого мнения? — перехватив его взгляд, спросил Андрей Степанович.
— Ну, были… — довольно равнодушно сказал Виктор. — А что тут такого?
— Ничего. А откуда ты знаешь об этом? — Лицо врача по-прежнему ничего не выражало, и голос был равнодушным.
— Да знаю… — попробовал уклониться от ответа Виктор.
— Откуда?
— Да видел.
— Где? Что видел? Когда?
— Ну, видел, как мать… в саду целовалась… с одним художником… Давно это было… на даче…
— И ты до сих пор помнишь?
— Помню, конечно…
— Еще что помнишь?
— Из школы я как-то пришел очень рано. Химичка заболела, и уроков совсем не было… — Виктор взглянул на мать и замолчал.
У Татьяны мелко вздрагивали губы.
— Так что же? — напомнил Андрей Степанович.
— Ну, у меня ключ от квартиры был… Я открыл, пошел к себе в комнату… мимо спальни… А там… мать с каким-то мужчиной… в постели…
— Это художник?
— Нет… Я постоял чуть-чуть, а потом ушел… Они даже не слышали.
— Виктор! — закричала Татьяна и закрыла лицо руками.
— А где в это время был отчим?
— В командировке.
— Он часто уезжал в командировки?
— Часто. Он по всей стране мосты строил…
— А как ты относишься к отчиму, Виктор?
— Никак… вообще-то, он неплохой был мужик… — Виктор задумался. — Не врал никогда… Меня жалел…
— Почему он тебя жалел?
— Не знаю… — Виктор опустил голову.
— А мать любила тебя?
— Не знаю… Да какое это теперь имеет значение? Любила — не любила. Мне от этой любви ни холодно ни жарко.
— Татьяна Ивановна, а вам хочется, чтобы сын вас любил?
Татьяна не отвечала, сидела сгорбившись, закрыв лицо руками.
— Хорошо. Тогда ответьте, пожалуйста, — так же бесстрастно продолжал допытываться Андрей Степанович. — Вы любили общество? Принимать гостей? Дома, на даче? Танцевать? Юрий Николаевич говорил, что вы замечательно играете на гитаре и поете. Вам нравилось быть всегда в центре внимания? Быть всеобщей любимицей? Слушать комплименты? Видеть всеобщее поклонение? Вы считали себя счастливой? Самой, самой счастливой, да?
Татьяна молчала.
— Если не хотите, не отвечайте. Но если ответите то, очень прошу, надо говорить правду.
— Да… — не отнимая рук от лица, глухо проговорила Татьяна.
В это время ручка в двери повернулась и на пороге кабинета возникла медсестра. Она открыла дверь своим ключом и растерялась, увидев в кабинете Андрея Степановича и других людей. И Андрей Степанович вздрогнул, выпрямился, вдруг закричал с исказившимся лицом:
— Кто позволил входить без стука?! Я работаю!!
— Простите, Андрей Степанович… — смущенно забормотала медсестра. — Я думала, нет никого… мне журнал нужен был… Извините, пожалуйста. — Она тихо закрыла дверь.
— А по-настоящему вы любили хоть одного из своих поклонников? — вновь негромко и бесстрастно спросил врач, глядя на Татьяну. — Ну… так, чтобы… без памяти быть… чтобы бежать хотелось хоть на край света? Все бросить, от всего отказаться…
— Не знаю… — со стоном проговорила Татьяна.
— Вас больше устраивало, что влюблялись в вас. Вам это нравилось, да? Что ж, фригидность — одна из черт подобных натур. И эгоизм. Все — только для себя… Наслаждаться чужой любовью, согреваться теплом чужих сердец…
— Я не могу дальше! Не хочу! — со слезами в глазах закричала Татьяна. — Не хочу! Не хочу! — Она вскочила, кинулась к двери, с силой толкнула. Дверь была заперта. — Откройте, слышите! Немедленно откройте! Я не хочу больше! Вы мне отвратительны, слышите?
— Жаль… — совсем другим тоном, грустно и устало произнес Андрей Степанович. — Я думал, вы мужественная женщина…
Татьяна не отвечала, обессиленно прислонилась плечом к двери. Виктор со скучающим видом смотрел в окно. На голых ветвях деревьев в больничном парке прыгали воробьи, а внизу, по заснеженным утрамбованным аллеям, медленно, чинно прогуливались больные.
— Если у человека хватит мужества взглянуть правде в глаза, значит, у него хватит сил переменить свою жизнь, — негромко сказал Андрей Степанович. — Это и к тебе относится, Виктор… Что ж, на сегодня, я думаю, хватит… Если не передумаете, жду вас в пятницу в это же время. Прошу не опаздывать. — Он подошел к двери, открыл ее, пропустил вперед Виктора и Татьяну, пошел следом, заперев дверь.
Тот же коридор, неряшливо одетые больные в затрепанных, расстегнутых халатах, под которыми видны кальсоны и белые рубахи. Молодой паренек по-прежнему сидел на подоконнике и сосредоточенно сосал палец. И так же громко засмеялся, увидев Андрея Степановича.
А другой больной, худой, черный и жилистый человек, метнулся к Андрею Степановичу, судорожно схватил его за рукав халата:
— Андрей Степанович, почему мне сегодня лекарство не дали?
— Как не дали, Сева? Не может быть.
— Утром не дали и после обеда не дали. Желтенькие и красненькие таблеточки дали, а синенькие нет! — И в глазах больного было столько неподдельной, детской тревоги, что Андрей Степанович по-отечески погладил его по всклокоченной голове, сказал: