— Вы любили мужа?

— Да.

— На сколько он был старше вас?

— На пятнадцать лет… на шестнадцать.

— Вы работали, когда вышли замуж?

— Нет, я как раз только закончила университет.

— А потом тоже не работали? — как-то буднично и даже равнодушно спрашивал Андрей Степанович.

— Нет.

— Почему?

— Муж хорошо зарабатывал и хотел, чтобы я была дома… Он просто заставил меня уволиться… Он был известный мостостроитель, Герой Труда…

— Это я знаю… А в школе вы учились хорошо?

— Закончила с золотой медалью.

— Ив институте тоже все шло хорошо?

— Да.

— Как я понимаю, вы привыкли к своему выигрышному, не рядовому положению первой ученицы, первой студентки. Вас уважали, вам завидовали, вы были всегда в центре внимания…

— Не знаю… в общем, да…

— А как вы проводили свободное время, когда муж заставил вас не работать?

— То есть? Я занималась домом… сыном… мужем…

— У вас была домработница?

— Да.

— Стало быть, особых хлопот ни дом, ни сын вам не доставляли? — все тем же бесстрастным тоном допрашивал врач. Создавалось впечатление, что ему заранее известен ответ и, вообще, ему разговаривать скучно.

— У матери всегда достаточно хлопот, — обиженно сказала Татьяна.

— У вас было много друзей?

— Да. В основном это были друзья мужа.

— И в основном мужчины?

— Д-да… но были и их жены… другие женщины…

— Подруги у вас есть?

— Н-нет…

— А когда в университете учились?

— Были, конечно… Потом мы растерялись друг с другом…

— И среди своих подруг и друзей вы всегда стремились и занимали положение, так сказать, лидирующее? Были душой компании?

— Мне трудно сказать со всей определенностью… Но похоже, что так…

Виктор слушал разговор со скучающим видом. Машинально опять сложил руки на груди, положил ногу на ногу.

— Сядь нормально, Виктор, — тоном приказа произнес Андрей Степанович. — И прошу внимательно слушать, о чем мы говорим.

Виктор нехотя повиновался.

— И в компании друзей мужа вы тоже стремились быть в центре? — продолжил Андрей Степанович. — Тем более что вас лишили, так сказать, общественной деятельности… работы… И активность вашей натуры сублимировалась в этом.

— Мне трудно ответить на это… может быть, и так… — пожала плечами Татьяна.

— Вы прожили с мужем, если не ошибаюсь, больше пятнадцати лет?

— Да.

— Влюблялись в кого-нибудь за эти годы?

Татьяна поперхнулась дымом, закашлялась. Виктор с интересом взглянул на нее. Татьяна откашлялась:

— Я не понимаю, доктор…

— Что ж тут непонятного? Самый, знаете ли, элементарный вопрос.

— При ребенке…

— Это Виктор ребенок? Ну, знаете… — Тут Андрей Степанович впервые позволил себе снисходительно улыбнуться. — Я в его возрасте на фронт ушел. И потом, мы договорились — секретов друг от друга у нас не будет. Так влюблялись или нет? Скажем мягче. Романы были? Увлечения?

— Н-нет… — сначала неуверенно прошептала Татьяна, а потом решительно замотала головой: — Нет, нет!

Виктор продолжал смотреть на нее, презрительно усмехнулся.

— Виктор, ты на этот счет другого мнения? — перехватив его взгляд, спросил Андрей Степанович.

— Ну, были… — довольно равнодушно сказал Виктор. — А что тут такого?

— Ничего. А откуда ты знаешь об этом? — Лицо врача по-прежнему ничего не выражало, и голос был равнодушным.

— Да знаю… — попробовал уклониться от ответа Виктор.

— Откуда?

— Да видел.

— Где? Что видел? Когда?

— Ну, видел, как мать… в саду целовалась… с одним художником… Давно это было… на даче…

— И ты до сих пор помнишь?

— Помню, конечно…

— Еще что помнишь?

— Из школы я как-то пришел очень рано. Химичка заболела, и уроков совсем не было… — Виктор взглянул на мать и замолчал.

У Татьяны мелко вздрагивали губы.

— Так что же? — напомнил Андрей Степанович.

— Ну, у меня ключ от квартиры был… Я открыл, пошел к себе в комнату… мимо спальни… А там… мать с каким-то мужчиной… в постели…

— Это художник?

— Нет… Я постоял чуть-чуть, а потом ушел… Они даже не слышали.

— Виктор! — закричала Татьяна и закрыла лицо руками.

— А где в это время был отчим?

— В командировке.

— Он часто уезжал в командировки?

— Часто. Он по всей стране мосты строил…

— А как ты относишься к отчиму, Виктор?

— Никак… вообще-то, он неплохой был мужик… — Виктор задумался. — Не врал никогда… Меня жалел…

— Почему он тебя жалел?

— Не знаю… — Виктор опустил голову.

— А мать любила тебя?

— Не знаю… Да какое это теперь имеет значение? Любила — не любила. Мне от этой любви ни холодно ни жарко.

— Татьяна Ивановна, а вам хочется, чтобы сын вас любил?

Татьяна не отвечала, сидела сгорбившись, закрыв лицо руками.

— Хорошо. Тогда ответьте, пожалуйста, — так же бесстрастно продолжал допытываться Андрей Степанович. — Вы любили общество? Принимать гостей? Дома, на даче? Танцевать? Юрий Николаевич говорил, что вы замечательно играете на гитаре и поете. Вам нравилось быть всегда в центре внимания? Быть всеобщей любимицей? Слушать комплименты? Видеть всеобщее поклонение? Вы считали себя счастливой? Самой, самой счастливой, да?

Татьяна молчала.

— Если не хотите, не отвечайте. Но если ответите то, очень прошу, надо говорить правду.

— Да… — не отнимая рук от лица, глухо проговорила Татьяна.

В это время ручка в двери повернулась и на пороге кабинета возникла медсестра. Она открыла дверь своим ключом и растерялась, увидев в кабинете Андрея Степановича и других людей. И Андрей Степанович вздрогнул, выпрямился, вдруг закричал с исказившимся лицом:

— Кто позволил входить без стука?! Я работаю!!

— Простите, Андрей Степанович… — смущенно забормотала медсестра. — Я думала, нет никого… мне журнал нужен был… Извините, пожалуйста. — Она тихо закрыла дверь.

— А по-настоящему вы любили хоть одного из своих поклонников? — вновь негромко и бесстрастно спросил врач, глядя на Татьяну. — Ну… так, чтобы… без памяти быть… чтобы бежать хотелось хоть на край света? Все бросить, от всего отказаться…

— Не знаю… — со стоном проговорила Татьяна.

— Вас больше устраивало, что влюблялись в вас. Вам это нравилось, да? Что ж, фригидность — одна из черт подобных натур. И эгоизм. Все — только для себя… Наслаждаться чужой любовью, согреваться теплом чужих сердец…

— Я не могу дальше! Не хочу! — со слезами в глазах закричала Татьяна. — Не хочу! Не хочу! — Она вскочила, кинулась к двери, с силой толкнула. Дверь была заперта. — Откройте, слышите! Немедленно откройте! Я не хочу больше! Вы мне отвратительны, слышите?

— Жаль… — совсем другим тоном, грустно и устало произнес Андрей Степанович. — Я думал, вы мужественная женщина…

Татьяна не отвечала, обессиленно прислонилась плечом к двери. Виктор со скучающим видом смотрел в окно. На голых ветвях деревьев в больничном парке прыгали воробьи, а внизу, по заснеженным утрамбованным аллеям, медленно, чинно прогуливались больные.

— Если у человека хватит мужества взглянуть правде в глаза, значит, у него хватит сил переменить свою жизнь, — негромко сказал Андрей Степанович. — Это и к тебе относится, Виктор… Что ж, на сегодня, я думаю, хватит… Если не передумаете, жду вас в пятницу в это же время. Прошу не опаздывать. — Он подошел к двери, открыл ее, пропустил вперед Виктора и Татьяну, пошел следом, заперев дверь.

Тот же коридор, неряшливо одетые больные в затрепанных, расстегнутых халатах, под которыми видны кальсоны и белые рубахи. Молодой паренек по-прежнему сидел на подоконнике и сосредоточенно сосал палец. И так же громко засмеялся, увидев Андрея Степановича.

А другой больной, худой, черный и жилистый человек, метнулся к Андрею Степановичу, судорожно схватил его за рукав халата:

— Андрей Степанович, почему мне сегодня лекарство не дали?

— Как не дали, Сева? Не может быть.

— Утром не дали и после обеда не дали. Желтенькие и красненькие таблеточки дали, а синенькие нет! — И в глазах больного было столько неподдельной, детской тревоги, что Андрей Степанович по-отечески погладил его по всклокоченной голове, сказал: