— Я — врач, Таня, и должен сказать тебе, что характер человека на девяносто процентов сформировывается к трем-четырем годам, а все остальное — лишь шлифовка граней алмаза…

— Это я виновата, что он такой… — прошептала Татьяна.

— Почему ты? — Юрий Николаевич отхлебнул кофе. — Хотя… может быть. В молодости ты была слишком занята собой…

— Это неправда.

— Таня…

— Это неправда! — упрямо и громко повторила она. — Я любила его. Кроме Виктора и Павла, для меня никого не существовало. Ты что, тоже хочешь сделать мне больно? Мне уже не больно. — Она прикоснулась рукой к груди. — У меня там сплошная рана… всё в крови…

— Таня! Мы никогда не говорили об этом, но ты ведь знаешь, что я… люблю тебя… Все эти годы я любил тебя, смотрел на тебя, любовался тобой… И был счастлив, что живу рядом с тобой, в одном доме, и могу часто тебя видеть… Ты, наверное, замечала, что я часто караулил тебя у подъезда.

— Замечала… — шепотом ответила Татьяна. — Один раз ты мне поднес цветы. Я спросила: зачем? А ты сказал, что это просто так, от хорошего настроения…

— Ты помнишь? — расцвел Юрий Николаевич. — Неужели помнишь? Бог мой, я старый, глупый и ни на что не рассчитываю. Я буду счастлив, если тебе будет хорошо и покойно… Я хочу помочь тебе и не знаю как…

— А говоришь, любишь, — невесело улыбнулась Татьяна.

Юрий Николаевич замолчал, вид у него был растерянный и подавленный.

— Извини. Ты прав, наверное, — после паузы проговорила она. — Во всем виновата я. И хочешь не хочешь, а за все нужно расплачиваться.

— Хватит ли сил расплатиться? — вздохнул Юрий Николаевич.

— Хватит. Ты меня плохо знаешь.

— Есть один вариант. При желании можно попробовать.

— Какой? Говори.

— У меня есть знакомый врач-психиатр. Лечит наркоманов, алкашей, разные психические отклонения, расстройства и прочее. Методом психоанализа. Дело это новое и рискованное. Сеансы психотерапии происходят вместе.

— Что значит — вместе?

— Ну, если лечат сына, например, то обязательно должна при этом присутствовать мать. Если лечится муж, то обязательно вместе с женой. Вообще-то, врач этот — мужик довольно тяжелый, но… честный и добрый. Мы воевали вместе… И результаты лечений у него пока обнадеживающие.

— Думаешь, стоит к нему обратиться?

— Даже не знаю. Выдержите ли вы с Виктором эти сеансы? Он говорил, что поначалу лечение протекает очень тяжело. Пациенты часто озлобляются и многие отказываются от дальнейших сеансов.

— Почему озлобляются? — Татьяна заинтересованно смотрела на Юрия Николаевича.

— Потому что им приходится говорить вслух о себе правду. Люди совсем не склонны это делать. У немногих хватает сил выслушать о себе правду, а уж самому говорить про себя… — Юрий Николаевич красноречиво махнул рукой. — Но весь принцип лечения именно на этом и построен, и если это выдержать — впереди ждет нравственное очищение и исцеление.

— Я согласна, — подумав, сказала Татьяна.

…Темную ночную улицу оглашал жестяной скрежет и грохот.

Виктор с приятелем катили по мостовой пустую мусорную урну. Хохотали, перекрикивались:

— Пасую! Держи!

— Гарринча! Пеле! О ля-ля-ля!

За парнями бежали две девушки, пытались остановить, хватали за руки, кричали:

— Витька, балда, хватит! Генка, кончай!

— Кретины, вас сейчас в милицию заберут!

Фонари горели через один, да еще мерцающий свет магазинных витрин. И грохот жестяной урны глушит ночную тишину. И душераздирающие вопли:

— Аля-улю-улю-лю, гони гусей!

— А на голову, слабо? Пасую!

Под ударами ботинок урна с грохотом металась с одной стороны мостовой на другую. Девушки бежали за парнями, голосили:

— Немедленно прекратите, идиоты чертовы! С ума сошли!

Им встретился старик с палкой, высокий, чуть сгорбленный, в длинном, наглухо застегнутом пальто с барашковым воротником.

Он издалека внезапно услышал грохот и крики, остановился и, когда парни докатили до него урну, сказал громко, хрипло:

— Люди спят! Совесть имейте, жеребцы!

Ребята остановились, тяжело дыша.

— Видал? — сказал Генка, убирая со лба прилипшие волосы. — До кладбища доползти не сможет, а туда же, замечания делает.

— Тебе чего надо, дедуля? — Виктор подошел к старику. — Тебе что, жить надоело? — Он угрожающе сжал кулак.

— Витька, не смей! — истошно закричала одна из девушек.

Старик выпрямился, глаза гневно сверкнули:

— Щенок! Если б… если б тут были мои сыновья, они бы тебя, мразь такая! Они бы тебя… — Старик замахнулся палкой, но Виктор перехватил ее, вырвал и отшвырнул в сторону.

— Дай ему по ушам, чтоб сынками не грозился, — посоветовал Генка.

— Он и так лишнюю неделю живет, — вздохнул Виктор. — Эх, дедуля, был бы ты помоложе… — Он схватил старика за плечи, развернул и сильно толкнул коленом под зад. Старик пробежал несколько метров, споткнулся и упал. С трудом поднялся.

Генка захохотал:

— Рывок на сто метров, дедуля!

Одна из девушек заплакала, закрыв лицо руками, другая вцепилась Виктору в руку:

— Ты… ты сволочь, вот кто! Подонок!

Виктор замахнулся, но другая девушка взвизгнула:

— Не смей, бандит!

— Пусть ударит, пусть! — говорила первая. — Я его не боюсь!

— Да кончай ты, Вить, чего завелся? — миролюбиво протянул Генка.

Виктор с силой наподдал урну, и она с грохотом покатилась по мостовой. Он побежал за ней, пиная на ходу. Через несколько шагов обернулся, крикнул:

— Слюнтяи вшивые!

Генка и две девушки остались на месте, смотрели ему вслед.

Старик с трудом отыскал свою палку. Голова его тряслась, по сухим, морщинистым щекам текли мутные слезы…

…Совсем поздним вечером он пришел к дому Лены Минаевой, долго смотрел на светящиеся окна. Потом позвонил из автомата. В трубку заговорил мужской голос:

— Слушаю.

— Мне Лену, пожалуйста.

— Ее еще нет дома. А кто спрашивает, что передать?

Виктор не ответил, повесил трубку. И стал ждать.

Курил, сидя на лавочке у подъезда, прогуливался, когда начали замерзать ноги.

Наконец она появилась. Одна. Шла быстро, размахивая правой рукой, чуть склонив голову набок. Виктор спрятался за телефонную будку, следил оттуда. Она прошла совсем близко, открыла дверь подъезда. Виктор хотел было ее окликнуть, но не решился. Громко хлопнула дверь, и вновь — тишина. Он подождал немного, потом снова опустил в автомат две копейки, набрал номер. Трубку взяла Лена. Виктор долго слушал ее голос:

— Алло, слушаю! Витя, это ты? Что за дурацкая привычка звонить на ночь глядя?

Виктор улыбнулся и повесил трубку…

…Утром, за завтраком, Татьяна спросила:

— Ну, что ты решил, Витя? Пойдем к этому врачу или нет?

— Зачем?

— Я уже тебе объясняла. Это очень хороший психотерапевт.

— А я в нем не нуждаюсь. Я ничем не болен.

— Витя, послушай меня. Нельзя так жить дальше, Витенька… Юрий Николаевич говорит, что он… этот врач… перестраивает семейные отношения…

— Чего-чего? — удивленно протянул Виктор.

— Перестраивает семейные отношения…

— А чего ты так всполошилась? По-моему, у нас нормальные отношения.

— Давай попробуем, Витя, что тебе стоит? А вдруг все изменится? — Татьяна униженно просила, и глаза у нее были умоляющие.

— Что изменится?

— Мы с тобой… наша жизнь, наши отношения. Я понимаю, я во многом виновата… — Голос матери задрожал. — Но ведь я твоя мать, я люблю тебя, хочу тебе только добра… Я ведь совсем одна, понимаешь? Если б ты только знал, как это страшно — остаться совсем одной… как это дико и несправедливо…

— В жизни все справедливо, — усмехнулся Виктор. — Не понимаю, как наши отношения могут измениться? По-щучьему велению, что ли?

— Витя, я прошу тебя… Я… никогда ни о чем тебя не просила… — Голос матери опять задрожал, в глазах появились слезы, она потянулась за носовым платком. Виктор сморщился, как от зубной боли: