— А ну — отвечать, когда с тобой старший разговаривает, сопляк, мать твою!

Виктор вздрогнул, посмотрел на младшего лейтенанта. У того добродушные голубые глаза сделались черными.

— Че ты передо мной выдрючиваешься?! С тобой по-человечески разговаривают!

— А чего со мной разговаривать? — Виктор вновь отвернулся к окну. — Сажайте на пятнадцать суток — и все.

— Как зовут тебя?

— Ну Виктор…

— Фамилия?

— Ну Суханов…

— За что незнакомого человека избил? Ты что, ненормальный? Если ненормальный, щас в психдиспансер отправлю.

— Это мой отец.

— То есть, как? Не понимаю… — растерялся младший лейтенант.

— Что такое отец не понимаете? — насмешливо посмотрел на него Виктор.

— А как же? То есть, он что? Ничего про тебя не знал, что ли?

— Вот именно…

— Постой. А как же алименты? Не платил, что ли?

— Мать не брала с него никаких алиментов.

— Понятно… Это вы, значит, первый раз встретились?

— Ага… Я его нашел…

— Понятно… — Младший лейтенант задумался, глядя на Виктора. — А фамилию, адрес кто дал? Мать?

— Справочная дала.

— Понятно… — в третий раз произнес младший лейтенант. — Ладно, иди домой. — Он взял со стола протокол и порвал его, швырнул обрывки в корзину. — Иди, чего смотришь?

Такого поворота Виктор никак не ожидал и смотрел на милиционера, потом поднялся, стал торопливо застегивать дубленку.

— Спасибо… — пробормотал он и шагнул к двери.

— Постой, — окликнул его младший лейтенант. — Больше чтобы ни-ни… Обещаешь?

— Обещаю… — подумав, ответил Виктор.

— Верю. Будь здоров.

…Когда Татьяна приехала, дома никого не было. Она не стала включать свет, прошла на кухню, устало опустилась на стул и замерла. На светящемся циферблате часов без пяти десять. Она все вспоминала и думала. Как же это могло произойти? Когда? Почему?

…Вдруг почему-то вспомнилось, как они отдыхали на Черном море и принесли телеграмму. Кажется, сам Павел принес эту злосчастную телеграмму. Она каталась на водных лыжах. Шла вдоль берега, а в катере сидели трое мужчин, да еще на берегу стояли зрители, и все орали, советовали, волновались:

— Танечка, главное, не напрягайся!

— Равновесие держи, равновесие!

— На волну правь, Танюша, на волну!

Ах, какое это было прекрасное время! У нее все получалось, и все ею восхищались!

— Потрясающая баба, — сказал на берегу один из мужчин, глядя, как Таня скользит по волнам на лыжах. — Прямо — царь-баба! Царица бала!

— К сожалению, она только для бала и создана, — мрачно ответил бородач Никита.

— Вы думаете, этого мало?

— Иногда… — пожал плечами бородач. — В жизни разные случаются моменты…

И в это время Таня упала, выпустив ручку троса. Вскинулся белый бурун воды, все ахнули, и двое мужчин, не сговариваясь, кинулись в воду.

— Не валяйте дурака! — сложив ладони рупором, крикнул бородач Никита. — Она прекрасно плавает!

А муж Тани Павел шел от здания санатория, держа в руке беленький бланк телеграммы.

Когда Таня выбралась на берег, ее окружили, наперебой говорили, как она замечательно катается, совали ломти алого арбуза, стакан с вином, гроздь винограда. Таня смеялась, отказывалась от угощения, что-то отвечала, показывая на катер, который теперь вез нового лыжника.

Павел остановился, не доходя до них десяток шагов, стоял и смотрел. Как сахарно вспыхивали на солнце ее зубы, как рассыпались мокрые волосы по бронзовым плечам, груди, на руках жемчужно светились. Он смотрел на нее, стиснув зубы, и хмурился. Комкал в руке телеграмму. Вокруг Тани галдели друзья. Подошли две женщины, поздоровались сдержанно, но Таня, переполненная счастьем, великодушная от ощущения своего превосходства, кинулась к ним, обняла, расцеловала. Потом она заметила стоящего в отдалении Павла и побежала к нему, тоже обняла, поцеловала холодными губами:

— Ты чего тут в одиночестве?

— Телеграмма тебе… от няньки… — сказал Павел.

— Что-нибудь с Витей? — ахнула Таня.

— Скарлатина… Положили в больницу… В принципе, ничего страшного. Хотя тетя Настя всполошилась, просит приехать… Пишет, что он очень скучает по тебе.

Таня выхватила из его руки телеграмму, пробежала текст глазами, пробормотала:

— Бедный мальчик… Боже мой… — И подняла на него умоляющие глаза: — Что делать, Павел?

— Надо ехать… — Он развел руками.

— Да, конечно… — согласилась она, но по ее печальным глазам он понял, что ехать ей не хочется.

— Таня! Мы идем пить коктейли! — донесся до них голос бородатого художника Никиты. — Мы будем в баре! Ждем!

— Я пойду закажу билеты? — сказал Павел.

— Может быть… сначала позвоним? — неуверенно спросила она. — Узнаем, как он… Может, ему уже лучше? Опасность миновала?

Павел молча смотрел на нее и понимал, что отказать ей у него не хватит сил.

— Хорошо, давай позвоним… — И он отвел глаза в сторону.

Она вздохнула с облегчением, и вновь в улыбке сверкнули сахарные зубы. Она потянулась к нему, прильнула, поцеловала в щеку:

— Пошли пить коктейли. Нас ждут…

…А потом, когда кончился отдых, она приехала в Москву. Витя был острижен наголо, и оттого больше всего видны были большие оттопыренные уши.

— Сын! Радость моя! — Таня бросилась к нему, присела на корточки, жарко прижала к груди, и в глазах ее стояли слезы. — Сыночек… родной… Как я по тебе соскучилась!

Нянька тетя Настя и та расчувствовалась, приложила краешек фартука к глазам. А десятилетний Витя стоял истукан истуканом. Худенький, бледный, как свечка, на тонкой шее — большая стриженая голова и смешные, торчащие в стороны уши.

— Витенька, солнышко мое… — со слезами в голосе продолжала Таня. — А ты? Ты скучал по мне?

Витя молчал, сопел матери в ухо. Отчим Павел подмигнул мальчику и потащил на кухню объемистые сетки с виноградом, дынями и яблоками.

— Ты любишь меня, Витя? Ну, что ты молчишь?

Витя молчал.

— Витенька, картинка ты моя! Золотой мой! Все хорошо, мы снова вместе, ты выздоровел, все замечательно…

— Я тебя ненавижу, — вполголоса сказал Витя матери на ухо, но нянька тетя Настя услышала и даже вздрогнула, и лицо ее сделалось испуганным, настолько серьезно и непоколебимо было это сказано.

— Что, что? — переспросила Таня, сделав вид, что не расслышала.

— Что слышала… — угрюмо проговорил Витя и, мягко, но настойчиво освободившись от объятий матери, не спеша направился в свою комнату.

Мать продолжала сидеть на корточках.

— Что с ним, тетя Настя? Он еще болен?

— Слава богу, оклемался, — ответила старуха. — Больно он вас ждал. Так ждал, кажное утро, только глазки откроет, сразу спрашивает…

— Мы не могли раньше приехать. У Павла плохо со здоровьем, и ему надо было отдохнуть, — сухо проговорила Таня, и лицо ее сделалось каменным. — И хватит об этом.

Она поднялась, медленно пошла в ванную, попила холодной воды из-под крана, шумно вздохнула и вдруг встретилась со своим отражением в зеркале. Долго разглядывала легкие морщины под глазами, разглаживала их кончиками пальцев. Ей вдруг стало жалко себя, своей ускользающей красоты и молодости, и в глазах вновь появились слезы.

— Проходит… все проходит… — всхлипнула она и позвала громко: — Паша! Павел!

Через секунду в дверях ванной возникла могучая, молчаливая фигура мужа. Таня прильнула к нему, как к спасительному кругу на воде, всхлипнула снова:

— Я старею, Паша… Я совсем старая…

Павел осторожно гладил ее по плечам, голове, усмехнулся, глядя на себя в зеркало. Он был уже совсем седой и старый…

…Громкий звонок в прихожей вернул ее к действительности. Она поднялась с трудом, встряхнулась, пошла открывать.

На пороге стоял бородач Никита. В бороде блестели капли растаявшего снега, дубленка нараспашку, в руке пузатый портфель.

— Привет. Можно? — Он широко улыбался.

— Заходи.