— Ничего не понимаю, — вновь, уже близко раздался голос Веньки Панова. — Как такой человек может нравиться?

— Ты много чего не понимаешь, Веня…

— Может быть… В дураках, правда, никогда не ходил.

— Можно быть очень умным, Веня, и многого не понимать.

— Ну, не знаю, не знаю… Только должен тебе сказать…

Венька не договорил, потому что перед ним из полумрака неожиданно возник Виктор:

— Тебя… на минуту… — Он пальцем указал на Лену.

Она молча шагнула к Виктору. Отошли шагов на десять, но Виктор не останавливался. Еще десять шагов. Наконец, он остановился, резко повернувшись, и Лена едва не наткнулась на него.

— Ну что, стукачка? — хрипло спросил он и наотмашь сильно ударил ее по щеке.

Девушка пошатнулась, закрыла лицо руками.

А в это время позади них послышались возня, шарканье ног по асфальту, глухие удары, ругань.

— Стерва, — сплюнул Виктор. — И я еще такую стерву за человека считал! — Он зашагал в темноту…

— …Зачем тебе деньги?

— Нужно.

— Зачем? — настаивала Татьяна.

— Нужно, — повторял Виктор.

— И сколько же тебе нужно?

— Сто рублей.

— Зачем?

— Нужно. Я тебе отдам, успокойся.

— Каким образом?

— Не важно каким. Отдам.

— Нет, это очень важно. Ты не работаешь, где же ты достанешь деньги, хотела бы я знать?

— Ты тоже не работаешь, однако они у тебя есть.

— Мы живем на средства, оставшиеся от Павла Евгеньевича!

— В этих средствах есть моя доля, — настаивал Виктор. — Вот из моей доли и дай.

— Из какой твоей доли? — Глаза Татьяны широко распахнулись, она с удивлением и страхом смотрела на сына, такого чужого и непонятного.

— Я знаю, что он положил большую сумму на мое имя в сберкассу, — сказал Виктор, и в его голосе слышалась угрожающая уверенность, — и я имею право на свою долю в наследстве.

— Боже мой… — прошептала Татьяна. — Это какой-то страшный сон…

— Дай мне денег. Мне уходить нужно.

— Никаких денег ты не получишь, — холодно отчеканила мать. — А на ту сумму ты сможешь претендовать только после своего совершеннолетия. Так Павел Евгеньевич написал в завещании.

— Ну-у, ладно! — сжав кулаки, Виктор шагнул к ней, и мать в страхе попятилась. — Можешь подавиться этими деньгами! Думаешь, без тебя не обойдусь?! Посмотрим! — Он вышел из комнаты, а потом из квартиры, с грохотом захлопнул дверь.

Татьяна обессиленно опустилась в кресло, отупевшим взглядом глядя в пространство. Потом нашарила на столике пачку сигарет, закурила. Зазвонил телефон. Только третий звонок вывел ее из состояния оцепенения. Она подняла трубку:

— Слушаю.

— Здравствуйте. Это говорит Сергей Владимирович Кольцов, классный руководитель Виктора Суханова. Мне бы хотелось поговорить с его матерью.

— Я слушаю вас.

— Я хотел бы увидеться с вами, по возможности не откладывая в долгий ящик. Когда вы можете прийти в школу?

—  Сейчас приеду. — Она положила трубку и еще долго сидела неподвижно, и на лице застыла бесконечная усталость…

— …Я понимаю, много непослушных, неуправляемых, трудных подростков, но откуда эта удивительная, холодная жестокость? — говорил Сергей Владимирович, расхаживая у меловой доски.

В классе их только двое — он и Татьяна.

— Простите, здесь можно курить? — перебила его Татьяна.

— Что? Ах, курить? Да, да, пожалуйста. — Сергей Владимирович некоторое время молча наблюдал, как она доставала из пачки сигарету, несколько раз щелкнула зажигалкой. — Извините, где вы работаете?

— Нигде…

— Понимаю…

— Ничего вы не понимаете. — Она затянулась, с силой выпустила изо рта дым.

— То есть? Вы хотите сказать…

— Ничего я не хочу сказать. Просто не понимаете — и все.

— Может быть… — пожал плечами Сергей Владимирович и присел за стол напротив Татьяны. — И ведь ваш Виктор не производит впечатления избалованного барчука, папенькиного сынка…

— Я и не баловала его никогда.

— Вот-вот! — Сергей Владимирович даже обрадовался. — Здесь какая-то смесь озлобления и неверия ни во что… Он что-нибудь любит?

— Любит слушать музыку, — ответила Татьяна, отрешенно глядя в окно. На улице незаметно наплывали сумерки.

— «Музыку»… — задумчиво повторил учитель. — Музыка — это хорошо… А какую музыку?

— Разную… Больше классику… Баха, Бетховена… Кажется, еще Рахманинова… По-моему, и джазовую любит. У него очень хороший слух, но учиться играть он не захотел… Хотя я три раза нанимала ему преподавателей. Даже в музыкальную школу пыталась устроить…

— Тогда мне вовсе непонятно, Татьяна Ивановна. Откуда в нем это отчуждение? Ведь пока не поздно, надо что-то предпринимать. Родители избитого Вениамина Панова подали заявление в милицию.

— Его исключат из школы?

— Директор хотел, но я… упросил его пока этого не делать… А вот вам портрет покалеченного вашим сыном Антона Павловича…

Татьяна взглянула, куда указывал Сергей Владимирович, смотрела долго, щурясь от дыма сигареты. Вдруг ей опять вспомнилось…

…Однажды подобный разговор о жестокости был. С нянькой тетей Настей. Татьяна решила подарить сыну щенка. Она принесла его домой в корзине с цветами, голопузого, со сморщенной мордочкой и печальными карими глазами, боксерчика. Он выглядывал из охапки красных гвоздик и гладиолусов и тонко поскуливал.

— Витюша! Это тебе! — объявила счастливая мать, протягивая сыну корзину со щенком и цветами.

Виктору тогда было одиннадцать. Он с любопытством, но без восторга разглядывал щенка, потом вынул его из цветов, прижал к груди, погладил.

Позади Татьяны возвышался отчим Павел Суханов, улыбался, то и дело приглаживал широкой ладонью густую седую шевелюру. А нянька тетя Настя, располневшая, грузная старуха, которую Татьяна привезла из Ельца смотреть за маленьким Витюшей, вздохнула шумно, пробормотала вполголоса, но явственно:

— Энтим, милая моя, не поможешь…

— Да что вы такое говорите, тетя Настя! — рассердилась Татьяна. — Взрослый человек добреет, общаясь с животными, а тут ребенок!

— Ребенку-то перво-наперво мать нужна, а не шшенок, — упрямо отвечала старуха. — А ты, милая моя, все подарочками от родного дитя отделаться норовишь, э-эх… — И она ушла в другую комнату.

— Что она говорит, Павел? Что она говорит?! Как ей не стыдно! — чуть не расплакалась Татьяна.

— Вообще-то дело говорит, — вздохнул Павел Суханов. — Только при Вите не надо об этом…

Витя тоже ушел в свою комнату, где они жили вместе с тетей Настей. Комната была загромождена игрушками. Паровозы, автомобили самых разных марок, автокраны, бульдозеры, солдатики, пушки и танки и просто оружие — пластмассовые и деревянные пистолеты, автоматы и ружья. Просто ноге ступить некуда. Виктор вошел со щенком в комнату, ногами стал распихивать игрушки в стороны — под кровать, под стол, под лежанку, на которой спала тетя Настя.

А в другой комнате Татьяна смотрела на Павла широко раскрытыми, полными слез глазами, громко спрашивала:

— Вы хотите сказать, я мало его люблю? Да? Мало люблю?

— Ну зачем так сразу, Танюша? — растерялся Павел. — Никто тебя в этом не упрекает… — Он нежно обнял ее, поцеловал. — Нельзя любить много или мало… Надо просто — любить… Таня… родная моя…

— У мальчика огромные способности, — прошептала Таня. — У него такая жажда к музыке…

— Тогда надо было подарить ему не щенка, а скрипку, — улыбнулся Павел.

— Я хотела, он наотрез отказался… И на пианино не хочет учиться. Двое учителей перестали с ним заниматься…

В это время дверь из Витиной комнаты приоткрылась, послышался визг и в коридор вылетел выброшенный щенок, а следом за ним вылетела корзина с цветами…

— Эт-то еще что за фокусы?! — вскипела Таня и вошла в комнату. — Ты что себе позволяешь, Виктор?!

— Не нужно! Не хочу! Ничего от тебя не хочу! — со слезами в голосе закричал мальчик и замахал руками.

Бабка Настя обняла его, притянула к себе, стала гладить по голове. Таня растерянно стояла на пороге и оглядывалась на Павла, словно ожидала от него поддержки…