Потом она открыла створку настенного книжного шкафа и наконец нашла то, что искала, — большую цветную коробку, полную фотографий.

Она принесла фотографии на кухню, вывалила из коробки на стол, села, закурила, отхлебнула кофе и стала перебирать фотографии, отбрасывая одни и подолгу задерживая взгляд на других.

…Вот она еще маленькая девочка, в коротком школьном платьице, с двумя огромными белыми бантами на голове. Как тут она похожа на Виктора!

…Вот она с мамой сидит на скамеечке перед большим деревянным столом. В наличниках вырезаны голуби и выкрашены в голубой цвет. Таня сидела у матери на коленях, а мама обнимала ее и смеялась. И Таня смеялась. Это было счастье…

…А вот она уже взрослая девушка, хотя и в школьной форме. Она десятиклассница, выражение лица исполнено серьезности и достоинства. Внизу подпись печатными буквами: «Наша золотая медалистка Таня Скворцова. Город Елец. Средняя школа № 5».

…А вот она студентка. Лицо испуганное и как будто обиженное. Она в пальто и беленьком берете, сдвинутом набок. Эту фотографию Таня рассматривала особенно долго…

…Они ехали на картошку, когда сдали вступительные экзамены и превратились из абитуриентов в студентов. Ехали в открытых кузовах грузовиков, хохотали и распевали песни. С одного грузовика на другой кричали куплет новой песни, там не разбирали или не хотели разбирать, отвечали невпопад, совсем другое, и снова — хохот. И предчувствие у всех было сладко-тревожное — жизнь распахивала перед ними новые, невиданные горизонты. Туман по краям дороги, из тумана выныривали темные от дождя подмосковные деревни, прудики и речушки с поникшими ракитами и пропадали снова. Запах дороги будоражил всех. Какие песни тогда пели? А вот:

Или:

Или:

Вместе со всеми пела и Таня, смеялась, и глаза были полны вдохновения и счастья. И почти все парни невольно обращали внимание на нее.

— Красивый кадр… — даже с некоторым сожалением протянул худенький белобрысый паренек в вельветовой курточке. — Глаза какие… Да и все остальное…

— Откуда, кто знает? — спросил атлетического сложения парень в сером свитере и геологической штормовке.

— Таней зовут… Из Ельца, кажется, — ответил третий, носатый, черноволосый и в больших очках. — А где это Елец, кто знает?

— В России, — усмехнулся атлет в свитере и штормовке. — Моя будет.

— Кто? — спросили почти разом белобрысый и очкастый и еще двое голосов.

— Эта Таня из Ельца.

Под носом у атлета тут же возникли даже не два, а четыре кукиша. Он спокойно посмотрел на кукиши, отодвинул их сильной большой рукой, опять усмехнулся:

— Без фамильярностей, пожалуйста. В таких делах Роберт Сидякин слов на ветер не бросает. — С этими словами Роберт Сидякин поднялся и, пробравшись между сидящими на деревянных лавках студентами, тронул за плечо сидящую рядом с Таней девушку: — Подвиньтесь, пожалуйста, леди.

Та удивленно взглянула не него, потом на Таню, презрительно фыркнула и чуть подвинулась. Роберт Сидякин втиснулся между ними, и уверенно положил Тане руку на плечо, и с половины куплета подхватил песню, которую они пели. Таня посмотрела на Сидякина, перестав петь, во взгляде — испуг и ожидание. Роберт Сидякин подмигнул ей и громче запел песню:

— «Мама, мама, это я дежурю,

Я дежурный по апрелю…»

И Таня тоже запела и руки Роберта Сидякина с плеча убирать не стала. Тогда к ней с другой стороны подобрался очкарик, оттиснул другую девушку и уселся, и тоже положил руку на Танино плечо. Роберт сбросил ее, но очкарик упрямо положил снова. Таня делала вид, что ничего не замечает. А девушки метали в нее уничтожающие взгляды, одна шепнула другой:

— Прямо с ума посходили! Подумаешь, Нефертити!

Скоро колонна из четырех грузовиков затормозила на окраине деревни. Из передней выскочил рослый парень в куртке-штормовке и сапогах, закричал, простирая в сторону руку:

— Вот ваше поле деятельности, товарищи студенты.

Перед товарищами студентами по обе стороны дороги тянулось до горизонта черное, разбухшее от осенних дождей поле, и по нему шеренгами вдоль борозд стояли мешки с картошкой. Во многих местах картофель был рассыпан по земле, лежал горками.

— Жить будем — парни в палатках, девушек расселим по домам. Питаться в столовой-чайной! — продолжал комсомольский вожак.

— Все в палатках! Все! — перебил его нестройный, но дружный хор голосов.

— Тем лучше! — улыбнулся руководитель. — Геологи — 1-я палатка, физики — 2-я, мехмат — 3-я! Биофак — 4-я!

И они стали сгружаться на окраине деревни с невообразимым гвалтом, и уж так получилось, что Роберт Сидякин подхватил маленький чемоданчик Тани и свой пузатый рюкзак, спрыгнул на землю, а потом протянул руки Тане, и она, зажмурившись и улыбаясь, прыгнула с борта кузова в эти руки…

…Потом они убирали картошку под нудным, промозглым дождем, руки в липкой, жирной земле, куртки давно промокли, но могучая сила молодости не давала впадать в уныние. И они пели, орали что-то друг другу, швырялись картофелинами. И Таня пела и смеялась вместе со всеми.

…А потом подолгу просиживали у костра, хотя было уже холодно, изо рта тянулся парок. Таня играла на гитаре, перебирая струны застывшими пальцами, и опять пела. Она была всегда на виду, и парни смотрели на нее с восхищением, а подруги — с тайной завистью и даже обидой.

— Мало ей Роберта Сидякина, — говорила толстощекая круглолицая девушка своей подружке. — Она тут всех с ума свести решила!

— Подумаешь, царица бала!

…А потом, когда палаточный городок спал, она обнималась и целовалась с Робертом Сидякиным, а он бормотал ей на ухо:

— Ты самая, самая… Самая красивая, самая умная, добрая… и самая злая…

— И ты! — счастливо улыбалась она. — Самый с ильный, самый храбрый, самый умный…

— Потому ты меня и выбрала?

— А ты?

— И я… — И они тихо смеялись…

…Татьяна погасила окурок в пепельнице, машинально потянулась за новой сигаретой, щелкнула зажигалкой. Чашка из-под кофе была пуста. Таня налила из остывшего джезва новую порцию, отпила два глотка. Глаза ее блестели от слез. Она шмыгала носом, утирала ладонью уголки глаз и все смотрела на фотографии… И опять вспомнилось. Наверное, самое ужасное… унизительное…

…Она стояла на лестничной площадке, такой большой, что в волейбол играть можно, и давила, давила на кнопку звонка в высокой дубовой двери с медной начищенной табличкой: «Член-корреспондент АН СССР профессор Сидякин Н. А.», а ей никто не открывал. С мокрого пальто на чистый кафельный пол капала вода, и беретка с белым пушистым помпоном от дождя съежилась, обвисла, выглядела жалкой. Наконец дверь приоткрылась чуть-чуть, открыться шире ей мешала стальная цепочка. В щель на Таню смотрела пожилая женщина с крепким, грубоватым крестьянским лицом.

— Мне Роберта, пожалуйста, позовите, — не своим, униженным голосом попросила Таня.

— Щас узнаю, — ответила женщина и захлопнула дверь.

После мучительной паузы дверь опять отворилась и на площадку вышел хмурый Роберт Сидякин, в расстегнутой на груди рубашке, джинсах и шлепанцах. Пряча глаза, он негромко поздоровался, сказал: