— Лазар Танушов, — на ходу отвечает Начо.

— Таем помаленьку… — вздыхает Гого Рунтив. — Еще одного артиллерия эта, склерозная, на тот свет отправила.

— И тебя отправит, будь спокоен, — невозмутимо отзывается Гаваноз. — И тебя, и меня! А покамест погрейся еще малость на солнышке, неизвестно ведь, кого раньше.

— Да бросьте вы про эту безносую! — вмешивается в разговор Хромой. — А охотников вам не надо для массовки? — обращается он к режиссеру. — Знатные у нас есть тут охотники! — добавляет он, не дожидаясь ответа. — Порязова взять. Такого второго не сыщешь… Высший класс!.. По радио о нем говорили не то два, не то три раза… Да вот, познакомьтесь…

Поряз поворачивается к режиссеру и протягивает руку.

— И много тут у вас охотников? — спрашивает режиссер, скорее для поддержания разговора — его смущает наступившее молчание.

— Есть, конечно, но чтобы как Порязов — оседлать дикого кабана, — таких ни в селе, ни в районе больше нет!

— Раз кабан, значит, дикий! — неожиданно замечает дядюшка Гого Рунтив. — А то какой же он тогда кабан?

— Все равно, важно, что на нем верхом ехали, — снова встревает Хромой.

— Верхом? Но каким образом? На спине? — недоумевает режиссер.

— На спине, конечно… Но это еще не все… Ну-ка, Гого, расскажи товарищу режиссеру, это ему будет интересно…

Все поворачиваются к Порязу, но он не спешит с рассказом:

— Ну да, на спине… Кабан бежал-бежал, а я — хоп! — Поряз делает движение рукой, показывая, как он вскочил на кабана.

Режиссер ждет подробностей, но Поряз тянет, ожидая, чтобы его попросили. И его действительно начинают просить:

— Давай, давай, Гого, расскажи!

Поряз, словно нехотя, приступает к рассказу:

— Ну, все дело началось с моего ружья. Фузеи моей. Попалась она на глаза директору Винного подвала — его к нам поохотиться привезли, — увидел он, значит, мое ружье и говорит: «Из этой железяки стрелять собираетесь?» «А что, — говорю, — я всегда из нее стреляю». Ну, винцо попиваем, козлятину жарим — дома у меня сидим, команду на завтрашнюю охоту сколачиваем. «Вот ружье, видишь»? — сует мне директор под нос свое ружье, ну, правильное ружье, что-то вроде берета или балета[10], и сейчас не скажу тебе, какая у него марка. Красивое ружье, блестит, штуковинами разными отделано. Экстра, словом… «Из твоего ружья, — говорит, — и кошку не убьешь, а ты — кабана…»

С этого и заварилась вся каша.

«Товарищ дорогой, — говорю я директору, — если мое ружье не убьет кабана, я руками его поймаю!» — «На словах-то и я поймаю», — смеется директоришка. «Не на словах, а на деле! Сяду верхом, — говорю, — на кабана и недоуздок на него накину. Давай, говорю, биться об заклад. Проиграю, говорю, бери этот дом, вместо дачи тебе будет, а выиграю — прощайся со своей пушкой!» — «Ладно, говорит, идет! Только, говорит, не жалуйся потом, что это мы по пьянке…»

Побились мы, значит, об заклад, переночевали и утром — на охоту. Десять человек и три собаки. Ну, началось, как положено — стукотня, крики, и слышу я вдруг — трещит в зарослях. Говорю своим: «Выйдет кабан — не стреляйте, мне он живой нужен!.. И ранить не вздумайте!..»

— Триста ок, мамочки милые! — восклицает Трифон Хромой. — Только в кино снимать! — он поглядывает на режиссера, но тот смотрит в рот Порязу и ничего не слышит.

— Триста без головы, — уточняет Поряз.

— Это невероятно! — режиссер приходит в себя. — Это невероятно!.. И вы убили его?

— Зачем же мне его убивать, — продолжает Поряз. — На спор-то я должен верхом на нем проехаться. Оседлать! Убить-то легче легкого… А тут — или верхом сяду или дома своего лишаюсь… Я, когда об заклад бился, не подумал сгоряча, что́ там еще подвернуться может во время охоты — поросенок нормальный, или свинка, или кабанище какой-нибудь клыкастый… Так оно, кстати, и вышло… А пока что, значит, думаю, хоть бы повезло на какого поменьше, а уж другой раз буду держать язык за зубами…

— Покороче давай, дело говори! — замечает с каким-то раздражением Гаваноз, который знает уже все наизусть.

Поряз смотрит на него искоса и, не торопясь, продолжает:

— Собака крутится около можжевельника: «Тяв, тяв!» — но в сторонке держится. Ближе подойти не рискует. Лаять лает, но видно, что самой боязно. «Ах, мать твою, — говорю себе, — уж не медведь ли там, медведя еще не хватало на мою голову». Хотя кабан не менее опасный, если на тебя кинется. Стал я на тропинке эдак чуть сбоку, — чтобы и кабану было где пройти, и я мог на него с ходу прыгнуть. Ружье у меня за спиной, жду зверя и ухо востро держу — дикая свинья, она как снаряд летит! Надо быстрее молнии быть, если вскочить на нее хочешь… Ну, я — кавалерист, на коня одним махом взлетал, но тогда-то мне двадцать три было, да и кабан, как-никак, все-таки не лошадь…

— Но вы действительно… — режиссер колеблется, спросить или не спрашивать.

— Да как же иначе — ведь я об заклад побился! Хочешь не хочешь, надо на кабана прыгать, а не то уплывет мой домишко в чужие руки. А сын мой на этот дом давно заглядывается, дача ему, вишь, нужна. В банке он служит, в городе… Да он меня в порошок сотрет, если, значит, отцово наследство у него из-под носа уведут.

— Значит, это правда, — волнуется режиссер.

— Ну не стану ж я вам в глаза врать! — распаляется Поряз. — Я ж говорю, как залаяла собака на можжевельник, гляжу, выходит снизу Мите, он из Брезова, — и давай лупить в жестяную банку, — мы его на это дело взяли. Испугался кабан, слышу: «ррр-уххх!» — и тут он выскакивает из можжевельника и по тропке прямо на меня чешет — косматый, черный, как из пушки выстреленный. Три метра, наверно, между нами было, когда я подпрыгнул, а он мне под ноги ринулся, и оказался я у него на загривке. Хорошо, что щетина на спине у него дыбом стояла, она вроде как смягчила удар… Чувствую я, что на спине кабаньей сижу, за уши схватился… Держусь за уши, ноги под животом сцепил и тогда уже подумал: «Ну а дальше? Дальше-то что?! Кабан вперед несется, с такой силой летит, что ничегошеньки вокруг не видно, чувствую, пихты так и свистят: «шш-шш!» А позади крик слышу: «Ого-го! Верхом скачет! Глядите!»

— Значит, оседлали кабана? — все так же серьезно спрашивает режиссер.

— Оседлать-то оседлал. Я же говорю вам — все видели, что оседлал, но оседлать — полдела… Что еще впереди было…

— Я, Гого, на твоем месте всадил бы ему нож в голову, — задвигался на скамейке Хромой.

— Нож, — с презрением отмахнулся Поряз. — Пробовал я ножом, Трифчо, сколько раз тебе говорил… Достал я перво-наперво нож, вот этой самой рукой, правой… Вытащил нож и всадил кабану в лоб, а нож — в куски, одна ручка в руках у меня осталась. Знаешь небось какая голова у кабана? Не кость, а сталь! Пуля от нее отскакивает, не то что нож! Ну вот, значит, летит зверюга, а впереди — Караджов камень. Двести метров обрыв… Будет из меня крошево, если туда сверзимся.

— И что же вы тогда сделали? — не выдерживает режиссер — серьезные лица слушателей говорят ему о том, что все это — сущая правда.

— А вот вы скажите мне, что вы бы сделали! — парирует Поряз. — Вы же режиссер, не кто-нибудь. Скажите, что бы вы сделали на моем месте?.. Ножа — нет, одна ручка. Ружье — за спиной, так что и захочешь — не выстрелишь. Да и времени нет — секунды на счету. Будто ветром на меня этот Караджов камень несет, и словно не скала это, а былка сухая…

— Да, положеньице… — задумался режиссер, глядя на Поряза с неподдельным восхищением. — И однако что же вы все-таки сделали?

— Пояс размотал — вот что я сделал!.. Этой самой рукой, левой. — Поряз демонстрирует свою руку, держит ее в воздухе, потом опускает. — Этой рукой разматываю пояс, связываю петлю, накидываю на шею кабану и затягиваю. Кабан вертит головой, укусить меня норовит, но шея толстая, не поворачивается. И слава богу, а то не было бы сейчас у нас этого разговору. Мама родная, чего я не передумал, пока связывал этот пояс… Чего только не пережил…