Мысль ясна — плоть бессильна перед духом, но чувство упорно опережает разум. Визуальные образы несут множество дополнительных оттенков смысла, воздействующих на нас эмоционально. В конкретном же случае все достаточно просто: поведение Рыбака психологически достоверно и непредсказуемо, поведение Сотникова подчинено схеме. И то и другое — в рамках замысла. Перед нами не просчет, а расчет.

Да, образ Сотникова уже выше всякой психологии, и в этом можно усмотреть изъян. Однако не забудем, что Шепитько осваивает эстетическую территорию для киноискусства не самую привычную, хотя издревле знакомую литературе.

Притчевость в литературе сегодня трактуется широко. Понятие параболы, пожалуй, более точно, когда речь идет о современной притче, неопритче. Под этим знаком стоят В. Белов и В. Распутин, стоит А. Вампилов. Параболические структуры сегодня осваиваются и кинематографом, как говорится, на широком тематическом плацдарме — от фильмов на военном материале («Венок сонетов» и «Восхождение») до мелодрамы «Старший сын», грузинских комедий, повести о первой любви «Сто дней после детства»[13].

Л. Шепитько пошла дальше других в этом направлении, как того потребовал ее замысел: соизмерить геройство и предательство мерой духовности. Все это вместе взятое — этический посыл, новый взгляд на традиционную тему, освоение новой эстетической формы — определяет уникальность «Восхождения» как художественного явления.

Готовя для сборника эту статью, написанную в 1977-м, в год выхода на экраны «Восхождения», по просьбе редакции, я сделала небольшие сокращения. Править ничего не стала, да, честно говоря, рука и не тянулась к правке.

Ведь если кино — матрица времени, то критика — всегда его контекст. Для будущих историков кино отклик на фильм, написанный тут же после премьеры, гораздо ценнее, чем поправленная задним числом статья, скорректированная в духе новых веяний.

К тому же за прошедшие годы мое отношение к картине не переменилось. Разве что я ценю ее еще больше. И как своего рода памятник максималистской нравственной позиции в искусстве, дефицит которой сегодня явственно ощутим. И как произведение провидческое, в середине 70-х годов XX века неспроста и не случайно обратившееся к вечной антиномии человеческого духа — героизму и конформизму.

Время, в которое мы живем, работает на «Восхождение», актуализирует его проблематику, поворачивает в неожиданных и непредсказуемых ракурсах. Чем дальше, тем очевиднее фильм обнаруживает свой универсализм.

Стоит вывести за скобки экстремальность предлагаемых обстоятельств — войну и станет очевидно, что модели человеческого поведения, подробно разработанные в картине, действуют постоянно. С той лишь разницей, что в буднях человек редко раскрывается до конца. Чаще и сам не знает, кто он — герой, как Сотников, или конформист, как Рыбак.

Сотников становится героем, потому что не может преступить нравственный закон, в котором воспитана его душа. Его представления о том, как жить, чтобы оставаться в ладу с совестью, оказываются сильнее инстинкта жизни, когда выбор встает между жизнью и совестью.

Рыбак соскальзывает в предательство, потому что его нравственность прикладная. У него нет моральных запретов. Оба персонажа воспитывались и росли в одной системе ценностей. Только один воспринял их всей кровью, другой — формально, по касательной. Но именно система ценностей, исповедуемая личностью, определяет направление ее души и степень внутренней свободы.

За годы после «Восхождения» появилось немало первоклассных фильмов. Но лично я не знаю ни одного, где была бы сделана попытка развернуть в мифологему обыденную нашу жизнь, чтобы обнаружить вечное, архетипическое в ровном ее течении. Искусство не может полноценно развиваться без стремления к такого рода обобщениям. И тут нужны художники типа Ларисы Шепитько, которых тревожит и мучит загадка человека, его предназначения, его духовных возможностей.

Мне уже приходилось писать о том, как не хватает в общем хоре нашего кино голоса Ларисы Шепитько. По складу своего дарования она была художником-идеологом — редкое свойство таланта, у женщин в особенности. Тем не менее это было так и в «Восхождении» проявилось с такой силой, что последействие фильма продолжается и продолжается, органично включаясь в новый контекст.

Впрочем, не такой уж и новый. Скорее, — постоянно действующий. Однако та полемика, на которую вышла своим фильмом Шепитько, с тех пор стала еще острее, хотя на газетные полосы она выплескивается нечасто.

Идеи доморощенного гедонизма (бери от жизни все, что можешь, и любым способом) не афишируются — они расцветают в квартирной тиши и избегают публичности. «Наслажденцы», спасаясь от стрессов и перегрузок века, не принимают искусства, которое предъявляет человеку духовный счет. Предпочитают самое низкопробное развлечение, только бы «без проблем».

У «Восхождения» есть и более серьезные оппоненты, — так сказать, принципиальные. Это люди, убежденные в том, что никто не вправе требовать от человека быть человеком в нечеловеческих обстоятельствах. В конце концов, это личное дело каждого, рассуждают они. И разве Рыбак предал Сотникова? Он просто не разделил с ним смерти. Сумел остаться жить. Ну, а то, что во время казни ему пришлось выбить ящик из-под ног товарища, так он же этого не хотел. Плакал при этом, прощения просил.

На философском языке это называется нравственным релятивизмом. А на языке общения означает, что объективной нравственности не существует. Отсюда — свобода от суда совести. Да на этом, на этих мучительных вопросах весь Достоевский стоит, вся русская культура! Вот в какие пределы проецируется «Восхождение».

И последнее. Когда фильм вышел на экраны, мне казалось, что Сотников как полнокровный художественный образ в восприятии зрителя проигрывает рядом с Рыбаком. Рыбак до последнего кадра жизнеподобен. Сотников с определенного момента — воплощенный дух, а не земной человек во плоти и крови. По этой же причине некоторые критики увидели в фильме прежде всего филигранно разработанную — психологически и пластически — анатомию предательства. И я смутно чувствовала, что в решении образа Сотникова взята мера условности для кино непривычная. Но только теперь, мне кажется, я поняла, в чем дело.

Героизм — это структура духа. Бытовые мотивировки здесь нелепы. Туз тот случай, когда метафизика важнее, чем диалектика. Тут аура нужна. В конечном счете главное зависело оттого, поверил ты актеру или нет.

Что же до Рыбака, то тут фактура исполнителя не решает дела. Нужны были подробные мотивировки, чтобы через факт отступничества Рыбака показать другую, противоположную сотниковской систему ценностей, где заботы о душе, а уж тем более разговоры о падении души — всего лишь фраза, звук пустой.

Испытание разводит героев фильма на полюсы. Рыбак остался в бытовом ряду — Сотников поднялся в бытийный. В последней трети фильма у героев уже разное время и пространство, хотя оба находятся в единой мизансцене кадра. Партитура этой части фильма представляется мне сегодня режиссерским открытием Ларисы Шепитько.

Думаю, что критика наша, писавшая о последней работе Шепитько много и комплиментарно в момент выхода фильма, далеко его не исчерпала. И будет к нему возвращаться, открывать новые черты и черточки его поэтики, по мере того как мы вновь и вновь будем задаваться вопросом об истинности бытия, о ценности и смысле человеческой жизни. Кстати, конкретный повод для этого представился совсем недавно, когда на экраны вышла картина Алексея Германа «Проверка на дорогах», законченная еще в 1972 году, то есть за пять лет до «Восхождения». И тотчас открылась несомненная внутренняя связь этих произведении — их сюжетная и смысловая перекличка не могут не при влечь внимание. О них можно было бы написать отдельно, проанализировав в самом широком контексте понимание личности обоими режиссерами. Такой анализ дал бы немало для истории духовных исканий в нашем кино 70-х годов.