Тунгуска кивнула.

— Ей там, однако, не сладко будет одной.

Вера вздохнула.

— Дали б только корову держать, косить бы дали. Опять же школа-интернат до десятого класса. А тут с четырехлеткой мученье. Куда бы я нонче Ирку свою отправляла? А там она на виду, рядом. Этот поселок — да в Матёру бы к нам!

— Это опять середь Ангары, у дьявола на рогах? — возразила Клава. — Ни сходить никуда, ни съездить!

— Тебе, Клавка, не жалко отседа уезжать, так ты тута не шибко и упиралась. А нас с землею, первым делом, труды роднят. Труды вложим туда — и с тем местом, как с Матёрой, сроднимся.

— Ой, там биться да биться… Ту землицу ни один бог под жилье да под пашню не помышлял.

— Это да, много трудов придется там положить.

— А где наша не пропадала? Вырулим! Обтерпимся. Исхитримся. Где поддадимся маленько, где обратно воротим свое. Были бы силы да не мешали бы мужику — он из любой заразы вылезет. Так я. Павел Мироныч, говорю? Какое твое мнение? — спросил Афанасий.

— Павел Мироныч не шибко выскажется. Он все молчит.

— Павлу Миронычу хорошо: он на две стороны устроился: мать — деревенская, жена — городская, будто никогда в деревне и не живала. Я на той неделе мимо проходил — такие занавески у Сони на окошках горят, что и солнца не надо.

Павел лишь хмыкнул.

— Баба, дак че! — заступаясь за Павла, сказал Афанасий.

— А вы Нюрку, Нюрку Извозову видели? Голову такими кренделями взбила под барана, что хоть госпоставки назначай. Вот вам и Нюрка.

— Нюрка че… Старик Муторин вот… У того голова не держится, а он на нее шляпу посадил.

Засмеялись и смолкли.

Стороной показались Дарья и Катерина, несущие чугунки с пожара.

Все притихли.

— Петруха-то где? — спросил у Андрея дед Афанасий.

— А я почем знаю, — пожал плечами Андрей.

— Поди в районе, деньги за избу карман тянут, — предположила Вера Носарева.

— У него не оттянут.

— Дак перед тем-то… Он подле тебя вертелся, сам видел, — продолжал Афанасий.

Павел перевел взгляд на Андрея.

— Да он в кусках был, — отмахнулся Андрей. — Свихнулся на своем музее… Наивняк. Кому он сдался со своим памятником!.. Я и послал его.

— Ну, ну! То-то он помчал от тебя, как ужаленный, — неопределенно протянул Афанасий.

Андрей встретился взглядом с отцом.

— Мою избу кто бы поджег! Пол-литру поставила бы.

— Ну и стерва ты, Клавка. Как ты с Петрухой не смыкнулась? Два сапога пара.

— Ты чего там Петрухе наговорил? — наклонился к сыну Павел.

— Да ничего! — искренне обиделся Андрей и под взглядом отца почувствовал беспокойство.

— …Об чем им жалеть? Об чем плакать? У них давно ноги пляшут: куды кинуться. Им что Матёра, что холера — тут не приросли и нигде не прирастут. Такие уж они… Обсевки!

— Сами-то кто? — возразила Клавка. — Забились в занюханную эту Матёру, а кругом уж давно новая жизнь наступила.

— В новой жизни тоже без хлеба не обойтись.

— Без хлеба, что ли, сидим? Свиней уж на чистый хлебушко посадили.

— Ну, горлодерка ты, Клавка! — сказал Афанасий.

— Дак не правду, че ли, говорю? И плачут и плачут! Матёру спускают! А че над ей плакать? Она вся назьмом провоняла. Матёра ваша! А все, как жуки, за старье хватаются — всю каку-то сладость в ей роют! Сковырнуть эту Матёру да вниз по Ангаре на свалку отправить. Скажи, Андрюшка, жалко тебе эту дыру?

Андрей, смутившись, ответил не сразу:

— Жалко…

— Ну и плюнь!

— Как ты легко расплевалась, — неожиданно вступила в разговор молчаливая Сима. — А земля-то не только твоя, она для всех — кто до нас был и кто после нас будет. Нам Матёру-то на подержанье только дали… Чтоб обихаживали мы с пользой да кормились от ней. А вы че с ею сотворили? Вам ее старшие поручили, чтобы вы на ей жизнь прожили и младшим детям своим передали. А вы че? Старших не боитесь — младшие о вас спросят. Детишек на што рожаете? — Сима подтолкнула своего Коляню. — Обсевки вы… Истинно обсевки.

Помолчали.

— Че, Павел Мироныч, — сказал Афанасий, — может, закроем дебаты? Сами резолюцию, без Воронцова, примем: косить? Погоду пинать? Или по домам, на печь разбегаться?

Павел не успел ответить.

Разбрызгивая грязь, к зерноскладу подкатил «газик». Приехал из поселка Воронцов.

Забили в рельсу.

Все зашевелились. Плотная толпа до отказа набила навес.

Воронцов, запахнутый в плащ-палатку, с кем-то говорил по протянутому из окна телефону.

А в рельсу все продолжали бить. И народ все продолжал идти со всех сторон деревни. Воронцов что-то тянул, все не открывал собрания. Наконец сказал передним:

— Скажите, чтоб прекратили звонить!

Рельса ударила еще несколько раз и умолкла. Воронцов еще немного выждал и начал:

— Товарищи! В ближайшие две недели начнется монтаж электрокомплекса и установка турбин нашей ГЭС. Одновременно наметилось серьезное отставание в темпах очистки лесных массивов в затопляемой зоне. Мы не можем допустить, чтобы дорогостоящий лес ушел под воду!..

— Дак чего теперь, косить или пилить?

Воронцов переждал шум.

— Объясняю. В ближайшую декаду по прогнозу дожди. Ждать нельзя. Дорог каждый час. Поэтому решено сократить объем сеноуборочных работ и бросить все силы на очистку лесов. В связи с этим людей, прибывших на уборочную, эвакуируем. На местах будут организованы бригады. Местных жителей призываем помочь в подготовке острова к затоплению. Примером может быть сознательность колхозника Зотова, очистившего свою территорию огнем, — не ждите последнего дня!

Собравшиеся загудели:

— А как же с картошкой?

— Государство не может терять миллионы рублей, спасая на нашей картошке копейки! Понимать надо!

Вновь ударили в рельсу.

Воронцов поискал глазами Павла.

— Пинегин! Распишись!

Павел не глядя подмахнул бумагу.

— А что это?

— План эвакуации в сжатые сроки. Чтоб к пятнадцатому на всем острове не было ни одной избы, ни деревца. Головой отвечаешь. Приезжих вывози немедленно, — добавил Воронцов. — Баржи придут к вечеру.

— Товарищи! Не расходитесь! — вперед выступила пожилая учительница. — Объявление! Послушайте объявление для родителей!

Все притихли.

— Товарищи: первого сентября, в шесть ноль-ноль, отходит катер в интернат. Всех детей просим подготовить, уложить вещи. Форма одежды праздничная. Не опаздывать! Ждать никого не будем!

Первыми покидали собрание приезжие. Они выбегали из-под укрытия и быстро растворялись в пелене дождя. Под навесом остались местные жители, те, кто сидел здесь до собрания.

Берег реки у деревни.

…Люди грузились на баржу молча, торопливо. И снова радист транслировал то же танго:

Подошел Юрлов, одетый по-дорожному, с рюкзаком.

— Поехал? — спросил Павел.

Юрлов не ответил. Сунул руку, прощаясь.

— А то оставайся, — предложил Павел. — Коси вон с Андрюшкой на пару. Решили в последний раз косить, да ниче, однако, не получится. Мне некогда, а Андрей без охоты.

Юрлов не ответил. И вдруг, сняв с плеча, подал Павлу зачехленную, собранную в футляр литовку.

— Прими вот. От меня. В подарок.

— Ты че?.. Не жалко?

— Зачем она мне теперь?

Сунул литовку Павлу. Тиснул ладонь еще раз. Вскинул рюкзак. И, ссутулившись, пошел к трапу.

Наконец баржа отвалила. Но еще долго с Ангары доносились звуки трансляции.

Уже уходя, Павел заметил…

…мать. Высоко, на угоре застыла ее маленькая фигурка. Она тоже провожала покидавших остров.