Двор и огород Дарьи.

…Петух спрыгнул с изгороди в огород и тут же забился в руках Коляни. Коляня деловито выдернул у него перо, вставил в картофелину и запустил в огород.

Красиво спланировав, она опустилась на спину Катерины.

К восторгу Коляни…

…и гневу старушек, рывшихся в земле.

Копали картошку, недозрелую, наспех, сколько успеют.

Спины быстро уставали. Опускались на колени и торопились, торопились…

…руками перебирая землю, в последний раз одарившую их плодами.

— Все, девки, не могу, — первой напросилась на передых бабка Татьяна и откинулась спиной на груду картошки.

— Испить бы чего…

Катерина, Сима, Дарья пристроились где могли.

Коляня разливал молоко по кружкам, обносил взрослых.

Молоко ярко белело в черных от земли старушечьих руках.

— …Все одно всю не выкопать.

— Да к грех оставлять-то.

— У меня аж в глазах двоится…

Молча отдыхали.

Катерина подтолкнула Дарью.

— Ты че не пьешь?

Дарья сидела с кружкой в руках, смотрела вперед себя…

Подумав, тихо спросила у Катерины:

— У тебя не бывало, что никого нету, а будто кто с тобой говорит?

— Кто говорит?

— Не знаю. А вроде кто-то со мной седня рядом был. Спрашивал. А я с ним говорила.

— Царица небесная! Об чем спрашивал-то?

— Все смутное, тяжелое. И не сказать об чем. С ума, видно, схожу. Скорей бы уж, че ли!..

Помолчали.

— …А мне все иной раз кажется, — сказала бабка Татьяна, — будто я уже разок жила, а нынче по второму разу живу.

— Оно, может, и потеперь не ты живешь, — сказала Дарья.

— Кто же?

— Другой кто. А тебя обманули. — И, помолчав, тихо добавила: — Я про себя, прости господи, не возьмусь сказать, что это я жила. Сильно много со мной не сходится.

— А-а, вот они где!..

Он двора показались Павел с бригадиром пожегщиков.

— …А мы тут по избам шарим, ищем их!

Старухи тревожно переглянулись. Почуяли, с чем пришли они, уж очень бодро говорил Павел:

— Все, бабы, кончай в земле копаться, картошки нарыли досыта. Завтра с утра отгоняем личный скот, а в вечер последняя баржа отходит. Так что готовьтесь!

И знали и готовились к этому часу, но сознание отказывалось воспринимать это.

С последней надежной глянули на Дарью.

И хоть невозможно ей было, все же сказала:

— Дай нам день еще…

— Хватит! — не глядя на мать, отрезал Павел. — Два раза откладывал, хватит.

— Паша!

— Развели тут скворешник! — продолжал он, будто не слыша ее. — Чтоб завтра к вечеру ни одной души здесь не было! Ясно?!

— Пашенька!

— Ну, что?! Что?! — не выдержал наконец Павел. И встретился с таким отчаянным, изумленным взглядом матери…

…что ему стало не по себе.

Она смотрела на него, будто впервые видела своего сына и не узнавала его.

— Ниче… — только губами прошептала. — Ниче…

Павел отвел от матери глаза, покосился на остальных и пошел прочь со двора. И вдруг остановился — перед ним у изгороди стояла Настасья. В черном платке, с узелком в руках. Глядела жалобно и виновато.

Все замерли. Павел чертыхнулся.

Губы у Насти задрожали.

— А Егор-то, Егор…

— Че — Егор? — спросил наконец Павел.

— Поме-ер!

Кладбище.

На кладбище ни крестов, ни тумбочек, ни оградок на могилках уже не было. Лишь пятна горелой земли указывали, куда их стащили и сожгли.

Холмик, под которым лежали ее отец и мать, был запачкан землей от вывернутого креста. Дарья поклонилась могилке. Присела рядом.

— Это я, тятька… Я, мамка… Вот пришла. Хотела забрать вас с собой — не выходит. К вам бы мне надо — и этого, видать, не выйдет…

(За кадром.)

— …На мне отрубает наш род. И я, клятая, отделаюсь, другое кладбище зачну… Виновата я перед вами. Каюсь… А избу я приберу. Все сделаю как надо. Об этом не думайте…

Руки приглаживали землю, ровняли холмик, обирали случайные листья, засохшие ягоды, слетавшие с рябины.

— …Ты мне, тятька, говорил, чтоб я долго жила… Я послушалась, жила. А пошто было столько жить, ежели ниче я в ей не поняла? За ради чего я жила?.. За ради жизни самой, или за ради детей, иль за ради чего еще?.. Тятька, мамка, скажите мне, узнали всю правду вы там иль нет?.. Здесь мы боимся ее знать, да и некогда. Чего это было — жизнь? Надо это для чегой-то иль нет?.. Молчите…

Дарья подняла голову, прикрыла глаза.

— …Дымно как… Дышать уж нечем. Устала я… Счас бы никуда не ходить, тут и припасть. И разом узнать всю правду… Тянет земля, как тянет… И сказать оттуль: глупые вы, глупые, ну пошто вы спрашиваете? Че тут непонятного?.. Каждого мы видим и с каждого спросим. Вы как на выставке перед нами, мы и глядим во все глаза, кто че делает, кто че помнит. Правда — в памяти… У кого нет памяти, у того нет жизни…

Дарья открыла глаза, с трудом веря, что это она говорила, сама. Неужто только в этом?..

…Не могла Дарья видеть, как на нее издали смотрел сын.

Павел нетерпеливо топтался у ворот кладбища с бригадиром пожегщиков, не решаясь окликнуть мать. Потом, взглянув на часы, повернул назад. На ходу произнес:

— Ладно, сегодня не успею обернуться. Завтра к вечеру заберу их с последней ходкой… А ты к тому времени тоже закругляйся… Послезавтра комиссия…

…И еще раз озабоченно оглянулся на мать.

Изба Дарьи.

Дома навела ведро извести.

Двор и огород Дарьи.

Окна и двери в избу были распахнуты настежь. Изба словно ждала, когда сс начнут обряжать.

Пришли бабка Татьяна. Сима с Коляней и Катерина.

Изба Дарьи.

Увидев в избе наведенную известь, стол, сдвинутый на середину избы, кисти, бабка Татьяна сказала:

— А я-то свою не прибрала…

Дарья не ответила. Взобралась на стол. Оттуда — на подставленную табуретку. Макнула тряпку в ведро. Принялась мыть потолок.

— Дай мне, — сказала Сима. — Я-то помоложе…

Но Дарья не уступила.

Промыв верхнюю часть стены, слезла на пол. Отдышалась. Передвинула стол. Снова отдышалась. На четвереньках, этапами, взобралась на стол, на табуретку.

Начала мыть дальше.

Подруги помогли подмазать печь. Растопили ее.

Нагрели воды.

Пока Дарья домывала стены, Катерина с Симой вымыли подоконники, перегородку.

Пристроился и Коляня с работой — водил кистью по печке.

Полы скоблили втроем, ползая на коленках.

Сперва смочили, затем выскоблили косарем, песком, на два раза смыли горячей и холодной водой.

Не давая себе отдыху, Дарья расставляла утварь по местам.

Повесила чистые занавески.

На полы накидали свежескошенной травы. Стены и переборку украсили ветками пихты, принесенной бабкой Татьяной.

Уже вечером, закончив, отошли, глянули на избу от порога.

Она имела теперь скорбный, праздничный, отрешенный вид.

— Помочь еще чем? — спросила Катерина.

— Ступайте, — ответила Дарья. — Ночевать у Богодула оставайтесь. Есть там где легчи?

— Японский бог! — сказала Сима.

— А я напоследок одна хочу тут побыть…

Проводив подружек, Дарья зажгла керосиновую лампу, открыла фанерный сундучишко.

Фотокарточки, свадебный наряд, детская игрушка, патронташ, одежда в последний путь…

…перебирала все не торопясь, аккуратно. Наткнулась на детскую рубашку Павла, развернула, прикинула — отложила в сторону. Добавила туда расписную свистульку.

Поглядев на нее, снова взяла в руки. Повертела со всех сторон — дунула в нее. Только зашипело. Она дунула сильнее, еще и еще, и вдруг прорезался звук и чистой свирелью наполнилась изба. Дарья улыбнулась, не удержалась, дунула еще разок.

Когда закончилась мелодия. Дарья почувствовала, что в избе не одна.

Она оглянулась — в дверях стоял Коляня.

— Иди сюда, — позвала Дарья.