Туман стоял стеной. Катер, казалось, буксовал, не в силах выбраться из нее.

Плыли долго, а острова все не было.

Павел вздрогнул, когда катер на повороте нагнуло. Поднялся, выглядывая берег, но берега не было.

— Долго что-то, — насторожился Воронцов. — Где мы? Почему так долго? Остров, что ли, потеряли? А?

— Найдем, — без уверенности ответил Галкин.

Петруха, задремавший у рубки, встрепенулся.

— Туманчик-то! — удивился он и стал хлопать себя по бокам и груди руками, надеясь согреться, но бросил, достал из кармана початую бутылку, хлебнул из горлышка.

— Прекрати нареза́ться! — через плечо буркнул Воронцов.

Петруха обиделся.

— Я, может, и пьяница… Но чтобы… Извини-подвинься, товарищ Воронцов, Борис Андреич. Я себя соблюдаю… Потому как не имею права…

Павел перешел к Галкину, встал у руля.

— Доверни вправо.

Довернули. Проплыли еще. Матёры не было.

Ночь и туман окутывали все вокруг так, что не было видно под бортами воды.

— Глуши, — приказал Павел.

Галкин поднялся и заглушил двигатель.

— Долго мы еще будем тут возиться? — спросил Воронцов.

Павел прислушался у борта, надеясь поймать хоть какой-нибудь звук или знак, но лишь едва слышно всхлипывала вода у борта. Он взял чурбан, на котором сидел, кинул за борт.

Глухо плеснуло — и все.

— Утро ведь скоро. Вы что, понимаете или не понимаете? — наседал Воронцов.

— Не ори! — осадил Галкин. — Тут тебе не собрание. Привыкли, понимаешь, на собраниях…

— Тут, Борис Андреич, вода… И туман, — хихикнул Петруха.

И Воронцов, как ни странно, умолк. Отошел. Сел спиной к рубке, рядом с Петрухой. Помолчали. Толкнул Петруху плечом.

— Кричи.

— Че — кричи? — не понял тот.

— Что хочешь, хоть караул.

— Че я, бешеный?! — ответил Петруха.

Воронцова взорвало.

— Голосом, говорю, кричи! Есть же тут живые! Может, услышат!

Петруха встал, сделал ладошки к губам. Закричал:

— Эй-эй! Мать! Тетка Дарья-а-а! Где вы-ы-ы-ы?!

Тишина.

Петруха отхлебнул из бутылки. Снова заорал в туман:

— Эге-е-гей!..

Молчание.

Воронцов поднялся, вырвал бутылку, сделал глоток и тоже закричал:

— Живой кто, отзови-и-и-ись!..

Кричали теперь с Петрухой на разные голоса. Ответа не было.

Снова завели двигатель и поплыли в другую сторону.

Но берега не было.

Повернули еще…

…Кромешная тьма.

— Да что ж это за чертовщина?.. — растерянно произнес Воронцов. Снова остановились.

— Так нам и надо, — с безучастной злостью сказал Павел.

— Привез ты их днем, не поплыли бы, — отрезал Воронцов.

— Вот именно, — подхватил захмелевший Петруха. — А теперя где моя мать?

— Ты-то! — отмахнулся Павел. — Вспомнил о матери! Где ты раньше был? Сын называется…

— Чего?! Это ты зря, дядя Паша… — Петруха криво улыбнулся и, надвинувшись на Павла, в упор сказал: — А где твоя мать?

— Ты что? — оторопел от неожиданности Павел.

— Тады, где твой сын?

Сказал — как ударил. Павел принял удар молча.

— Ты что парень, совсем окосел?! — Воронцов отпихнул Петруху.

— А че тут раскомандовался… Тоже мне хозяин… Без хозяйства.

— Да замолчи ты!

— То — молчи, то — кричи… — Петруха махнул рукой и двинулся к борту. — Лю-ю-ди-и! А-у-у!

Воронцов покосился на Павла и неожиданно для себя робко позвал:

— Павел… Павел Мироныч… Крикни ты. Может, тебя признают… А?

Тот стоял, отвернувшись, смотрел в туман.

— Матё-ера-а! Эге-е-гей!

Петруха выдохся.

— Все!.. Нету Матёры…

Павел вдруг повернулся, шагнул в рубку.

— Заводи! — устало сказал он.

— Куды ехать? — огрызнулся сонный Галкин. — Сам заводи.

Павел оттолкнул моториста…

…резко завел двигатель.

— Матёра-а!

Кругом были только вода и туман.

Склад Богодула.

Пелена его вплотную надвинулась на окно жилища Богодула.

…Застонал во сне Коляня, очнулся. Сима дремала сидя.

— …Иди ко мне, — Коляня подполз к Дарье. Та приняла его, прикрыла платком, улыбнулась…

…заметив зажатую в кулачок свистульку.

Старухи зашевелились, распрямляясь и вздыхая.

В бараке было даже не темно, а слепо: в окне стоял мглистый, сырой, как под водой, непроглядный свет, в котором что-то вяло и бесформенно шевелилось — будто проплыло мимо.

— Это че — ночь? — озираясь, спросила Катерина.

— Однако, не день.

— Это кто, не Сима ли?

— А ты разве не видишь?

— Потеперь вижу. Я куда-то летала, меня тут не было. Ниче не помню.

— Куды летала — там люди есть, нет?

— Не видала. Я летала по темени, на свет не выглядывала.

— А ты кто такая, с этого боку?

— Я-то? Я — Настасья…

— Это которая с Матёры?

— Она. А ты Катерина?

— Ну.

— Я ить тебя, девка, признала.

— Да к я тебя поперед признала.

(За кадром.)

— Вы че это? Рехнулись, че ли?

— …Дите напужаете! — сурово подала голос Дарья.

В два голоса ответили:

— Рехнулись.

А замолчали, пристыженные.

Тишину пилило ширкающее дыхание Богодула.

— Че там в окошке видать? Глянь-те кто-нить.

— Не, я боюсь.

Дарья приникла к окну.

— Че там? Где мы есть-то? Че молчишь?

Дарья видела, как…

Тема острова.

…в тусклом, размытом мерцании проносятся мимо, точно при сильном вышнем движении, большие и лохматые, похожие на тучи очертания. И еще послышался звук, как шелест…

Склад Богодула.

…тихий, зовущий, как тогда, в том сне. Дарья замерла, вся превратившись в слух.

(За кадром.)

— Где мы есть-то? Живые мы, нет?

— Однако что, неживые…

— Да будет вам! — оборвала их Дарья и напряженно застыла. Слушала звук, боясь потерять его.

Он исчезал.

Тогда встала, будто толкнуло что, и пошла к двери.

— Я с тобой, — вцепился в руку Коляня.

Улицы деревни.

В раскрытую дверь, как из разверстой пустоты, понесло туман.

Дарья вступила в него и пошла на звук…

…Сначала робко, но с каждым шагом легче и освобожден ней. Звук ускользал, терялся, снова налетал.

Коляня сперва жался к ней, потом осмелел, потянул Дарью быстрее, заторопил. Вдруг дернул за руку.

Тема острова.

…Из тумана, как сквозь пелену, проступало темное пятно. Оно росло, приближалось, стало обретать очертания.

Листвень.

— Гляди! — прошептал Коляня.

Листвень!

Дарья сразу узнала его.

Знакомо шелестел могучими ветвями. Сквозь пелену казался невредимым, вечным, живым.

У Дарьи перехватило дыхание. Вот оно что… Покуда он для меня живой, значит, и я жива…

Пораженная, она вбирала в себя нахлынувшее на нее новое чувство, новое знание… Не-ет, это не кладбищенская истина, что нашептывали ей мертвые. То, что открылось ей, включало и их память, и то лучшее, от чего трепетало ее сердце смолоду, и то неизведанное, что сейчас, в этот миг, вошло в нее и наполнило великой радостью… Господи, нет конца обновлению, и каждый жив своей жизнью, и каждый по-своему ее творит и благословен тем будет и вечен! Она прожила свою жизнь, чего ж роптать на детей? Пусть и они живут свою. Только бы помнили, откуда они, — только бы…

…Откуда-то, будто споднизу, донесся слабый, едва угадывающий шум мотора.

Коляня инстинктивно прижался к ней.

— Вот и ладно, — вздохнула Дарья. — Это за тобой… Иди, зови всех.

— А ты?

— Куда я денусь? Здесь я буду… Иди…

— Я боюсь.

— У тебя че в руках-то?

— А-а, — догадался Коляня и засвистел.

Коляня уходил, и тонкая свирель прокладывала ему дорогу.

Напоследок он все ж оглянулся.

А Дарья была благодарна ему.