Вошел Андрей.

Рука была замотана окровавленной тряпкой. Порезы на лице залиты йодом. Прошел к ведру, жадно выпил ковш воды.

— Поди-ка сюда, — тихо и невыразительно сказал Павел.

Андрей на мгновение замер, напрягся спиной, — видно, почувствовал в голосе или в интонации что-то необычное.

Взглянул на отца.

— Чего?

— Подойди, говорят…

Андрей подошел. Павел поднялся. Ударил по лицу.

Андрей не ожидал. Дернулся головой. Недоуменно посмотрел на отца.

Павел замахнулся опять. Но не ударил. Выматерился и, отвернувшись, сел.

Андрей сплюнул к порогу кровь. Достал чемодан. Собрался. Движения его были деловиты, подчеркнуто спокойны. Он вышел из избы. Павел сидел неподвижно, сгорбившись.

Берег реки у деревни.

Андрей спустился к причалу, бросил в лодку чемодан, завел мотор, сел. Обороты росли, лодка напряглась, готовая оторваться от берега, но не могла — была на привязи.

Андрей сидел не шевелясь. Потом вдруг встал, шагнул из лодки и быстро направился к лому. Невыключенный мотор безуспешно оттягивал лодку от берега.

Изба Дарьи.

Андрей открыл дверь. У стола сидел отец. Курил. Андрей шагнул к столу, вытащил из кармана деньги. Положил на стол.

— Вот, на ремонт машины. Остальные дошлю. В этом виноватый.

— Только в этом? — Отец поднял на него глаза.

Андрей выпрямился.

— Хорошо, виноватый, только в чем? Что машину побил? Или листвень? А?.. Че молчишь?.. Сам не знаешь?

Павел только сглотнул.

Андрей продолжал, и он уже не мог остановиться:

— Может, я виноватый, что мне двадцать два, а не твои пятьдесят? Что я вырос и хочу жить той жизнью, которую вы знать не хотите? А по правде, так делаете вид только, что знать не хотите, а сами вовсю пользуетесь ею! Что, не правда?.. Потому как само пришло, без беспокойства. А как самим чем поступиться — так не надо, не трожьте нас? Не выйдет. Жизнь не остановишь. И мне в ней жить, делать ее. Иначе зачем ты меня родил? Так что счастливо оставаться.

Андрей повернулся к выходу и встретился взглядом с Дарьей. Она стояла на пороге и слышала, конечно, все. Видно было по ее глазам. Какое-то время молча стояли друг перед другом.

Первой очнулась Дарья, поняла, что загородила внуку дорогу. Медленно отступила в сторону. Наклонив голову. Андрей вышел.

Берег реки у деревни.

Шел к берегу спокойным, деловым шагом, ни в чем не выдавая волнения. Разве, когда сел в лодку, нажал на газ, забыв о привязи.

Мотор взревел, лодка дернулась, цепь со звоном взвилась, вырвав кол, отпустив наконец лодку.

Путь был свободен. И, почуяв это, лодка умчалась.

Изба Дарьи.

Павел все курил, глядя в одну точку. У двери, на том же месте, стояла Дарья, глядя на сгорбленную спину сына. Тяжело перевела дыхание.

И тут Павла взорвало:

— Ну, ладно, ладно, вздыхать-то теперь!

Ткнув папиросу в блюдце, он отбросил стул и шагнул к двери. Как и сын, он почти наткнулся на Дарью.

Она инстинктивно отпрянула в сторону — опять помешала.

Не глядя на мать, Павел толкнул дверь, хлопнув ею так, что зазвенела посуда на полке.

— Господи! Умереть бы!.. — как стон, вырвалось у Дарьи.

Пристань нового поселка.

…Павел торопился в поселок.

Причалил на моторке к берегу. Накинул цепь.

Рядом с катера перегружали на грузовик с увязанным корнем яблоню.

У ларька на пристани издали увидел Петруху.

Невольно поискал глазами Андрея.

Петруха тут же подал голос:

— Привет начальству! Не побрезгуйте с нами.

— Андрея не видел?

— Сам ищу. Бутылку мне должен.

— С чего это?

— Да так… Секрет. — И, криво улыбаясь, добавил: — Растравил он, падла, меня… Ну, ниче, еще свидимся.

Улицы нового поселка.

Попутный мотоциклист подбросил Павла до поссовета.

Поссовет.

— Павел Мироныч, не проси, не пущу! (За кадром.)

Павел потоптался у двери кабинета. Хотел уж уйти, и вдруг рванул дверь. Воронцов сидел за столом и даже не поднял головы от бумаг. На запоздалый вопрос: «Разрешите?» — ответил:

— Садись.

Павел присел на краешек стула.

За спиной Воронцова вдоль всей стены виднелось панно с двумя рубриками: «Вчера» и «Завтра».

Фотографии старых домов, дворов, снесенных уже и только предполагаемых к сносу, темных, просевших, запущенных, были в первой рубрике. А во второй — красовались новые поселки, сверкающие чистотой и яркостью красок, и, наконец, сама ГЭС — мощный красавец водопад.

Павел снял, повертел в руках кепку. Посмотрел на лобастую, угнутую над бумагами голову.

Вздохнул.

— Чего у тебя? — спросил Воронцов, продолжая писать.

Павел вздохнул еще раз и не ответил.

— Ну?! — повторил Воронцов.

Павел выпустил из груди воздух. Неожиданно сказал:

— Поговорить надо. Борис Андреевич.

— Заболел, что ли? — спросил Воронцов.

— Не могу я, — сказал Павел. — Освободите от бригадирства. Слесарем в гараж пойду. За руль, рядовым сяду. Освободите.

Воронцов бросил писать. Поднял глаза, в упор поглядел на Павла.

— А кто эвакуацией будет заниматься?

— Назначьте другого. Не могу я. Не могу…

Воронцов открыл ящик, достал бумагу, через стол показал Павлу.

— Твоя подпись?

— Моя.

— Иди, исполняй, что тут тобою подписано. Понял?

Павел потупился.

— Иди, — мирно повторил Воронцов. — У меня отчетность спешная, извини… — Снова уткнулся в бумаги.

Павел поглядел на эту крупную спокойную голову и вдруг…

…с силой ударил кулаком об стол.

— А у меня душа! Живая! Понял?!..

Воронцов вздохнул.

Отложил в сторону отчетность. Поднял лицо на Павла. И Павел, будто впервые, увидел, как безмерно утомлен, вымотан этот человек неисчислимым количеством хлопот и забот по переселению.

— Что ж, Павел Мироныч, давай поговорим.

Воронцов потер ладонями лицо, сгоняя с него усталость.

— Только сперва ответь на вопрос. Начистоту. Идет?

— Ну?..

— Скажи мне, ГЭС надо строить?

— Наверное, надо.

— Наверное или надо? — не отступал Воронцов.

Павел помолчал. И вдруг взорвался:

— Не знаю!.. Ты вот сам попробуй, собственный дом, где родился!..

— А ты знаешь, где я родился? — спокойно перебил его Воронцов.

Павел молчал.

Воронцов не спускал с него глаз.

— В селе Подбродное. Два года назад его снесли. И знаешь, кому это пришлось делать? Мне. Так что я уже пробовал…

Помолчали.

— В том-то и дело, Пинегин, что мы этих людей не с одного берега на другой перевозим, а из прошлого в будущее эвакуируем… И себя заодно. Между прочим. А это, конечно, обязывает.

— Дак болит…

— А когда это человеку новое легко, без боли, давалось?! А?! Молчишь?

— Дак через сотню лет это новое опять же старым станет, — усмехнулся Павел.

— Так это ж диалектика жизни! Понимать надо! — Воронцов даже встал, говорил возбужденно. — Это и есть прогресс! Еще сорок лет назад ты сам был счастлив, когда сел за баранку полуторки! А посади на нее твоего Андрея сегодня — не поедет! Ему «КамАЗ» теперь давай, как минимум! Не о себе уже, о них думать надо.

Павел молчал, в растерянности потирая серую небритую щеку.

— Ощути все это. Пойми. Встань не на место старух, а на свое собственное хотя бы место.

— Где оно, мое место?..

Воронцов пододвинул к себе бумаги.

— Иди. Павел Мироныч, и работай. А с домом — мой тебе совет: быстрее отрежешь — быстрее срастется.

Берег реки у деревни.

…Дула низовка. Гнали к баржам колхозное стадо.