«Талант — не что иное, как любовь к труду», «Моя знаменитость оплачивается адским трудом», «Вдохновение» ошибочно считается причиной и возбудителем работы, вернее — оно является в процессе успешной работы, как следствие ее, как чувство наслаждения ею… Известная доля неудовлетворенности собою, своей работой — всегда и обязательно должна быть присуща каждому искреннему писателю; эта неудовлетворенность, являясь источником его мук, является в то же время залогом непрерывности его роста», — писал и говорил Горький.

То, что сделано писателем — а сделано им невообразимо много, результат огромной организованности, самодисциплины, собранности, колоссального трудолюбия. В 1930 году он признавался, что никогда не пишет и не читает меньше десяти часов в сутки.

Кроме литературной работы, чтения, обширной переписки немало времени отдает писатель многочисленным гостям — особенно из Советского Союза.

В Сорренто Горького посетили писатели: Л. Леонов, О. Форш, В. Лидин, Н. Эрдман, В. Катаев, Н. Асеев, И. Уткин, А. Жаров, А. Безыменский, С. Маршак, режиссер В. Мейерхольд, композитор С. Прокофьев, скульптор С. Коненков, художники П. Кончаловский, Ян Стыка, побывали Шаляпин, Красин, советские военные моряки, артисты МХАТа.

Нередко писатель читал гостям свои произведения, интересовался их мнением о прослушанном.

«Читал он, — вспоминал Вс. Иванов, — в особенности когда было мало слушателей, так, что леденящий сухой трепет восторга наполняет все суставы. Он мало выделял интонациями отдельных персонажей, чуть менял голос, но в его медленном чтении, понурой голове с косматыми усами, в каждой фразе, которую он как бы подавал, во всем этом громадном движении мыслей, которые величаво и давяще лились на вас с этих страниц, чувствовалось орлиное паренье, чувствовался непокорный и кипящий подъем все вверх и вверх. Вы не успели оглянуться, как уже — на вершине, и сердце ваше при виде всей этой необъятной необозримости замирает, и вас охватывает такая чудесная зависть, такое бурное и бунтующее чувство счастья, что жизнь кажется молнией…

Окончив чтение, он снял черепаховые очки, посмотрел на нас исподлобья и сказал несколько сконфуженно:

— Что же молчите? Давайте браниться.

Ему не понравилось наше почтительное и, наверное, плохо скрытое восхищение.

— Объясните.

Я объяснил, что сразу трудно разобраться в пьесе при таком отличном чтении. Он недовольно сказал:

— Вы искренно в этом убеждены?

И мы расхохотались. Напряженность прошла. Беседа потекла легко. Говорили об общем плане пьесы, о частностях, о недоговоренном, о постоянной досаде писателя на свою творческую беспомощность».

Много рассказывал писатель гостям о своей жизни.

«Горький был замечательно интересный рассказчик, — вспоминали слушавшие его, — когда он говорил, его можно было заслушаться. У него было подвижное лицо, глуховатый голос и необыкновенное богатство интонаций. Он рассказывал умно, умел пользоваться неистощимым юмором, двумя-тремя чертами лепил пластический образ и, как бы невзначай, давал убийственно меткую характеристику…»

«Рассказывая, он жил в рассказываемом, претворялся в рассказываемое, и я понимал его, не зная языка, уже благодаря пластике его лица… В его чертах не было ничего поражающего: этого высокого худощавого человека с волосами цвета соломы и широкого в кости можно было принять: в поле — за крестьянина, на дрожках — за кучера, за сапожника, за беспризорного бродягу — это был сам народ, изначальная концентрированная форма русского человека», — писал о Горьком С. Цвейг.

Грамзапись сохранила голос писателя — негромкий, низкий и глуховатый, с характерным волжским «оканьем».

Но Горький умел не только чудесно рассказывать, читать, он умел и любил слушать собеседника. Смущение, обычно охватывающее людей от присутствия рядом великого человека, проходило быстро; сердечность, добродушие, дружеский тон, живой интерес Горького заставляли разговориться самых застенчивых, самых скромных, самых неразговорчивых.

В Сорренто Горький получал огромное количество писем.

Ленин в июле 1919 года советовал писателю сблизиться с народной массой, увидеть борьбу за новый мир в непосредственном и повседневном общении с рабочими и крестьянами. Тогда этого контакта не получилось. Установился он только теперь, в Сорренто. Тысячи писем, которые получал здесь Горький, рассказывали писателю о том, что происходит в Советской России.

Горькому писали литераторы, рабочие, селькоры, дети… Большинство писем посылали друзья, но встречались и письма от людей, враждебных Советской власти, проклинавших Горького за «измену» и «предательство». Писали Горькому не только по литературным вопросам, но даже просили порекомендовать опытного врача, спрашивали, стоит ли жениться.

Далеко не все знали точный адрес Горького, но письма все равно находили всемирно известного адресата. Приходили, например, к нему письма с такими фантастическими и лаконичными адресами: «Italia. Samara», «Швейцария. Остров Кипр. Горькому»[24].

В архиве писателя хранится больше 13 тысяч писем, полученных им; по ориентировочным подсчетам сам Горький написал за свою жизнь около двадцати тысяч писем. Свыше 10 тысяч из них нам известны, в том числе сохранилось 8 тысяч автографов.

Ни одно из писем не оставлял он без внимания (а ответы занимали подчас много страниц). «Постепенно превращаюсь в «письмописца», — шутил Горький. Справедливости ради необходимо, чтобы в некрологе моем было сказано:

Всю жизнь, ежедневно, несмотря на погоду, он писал письма…»

С одинаковым интересом читал он письмо и от всемирно известного писателя и от простого рабочего, недавно овладевшего началами грамоты.

В Сорренто в семье Горького выходил домашний рукописный журнал «Соррентийская правда». Горький выступал на его страницах под разными псевдонимами — Инвалид муз, Гвидо Ачетабула, Тарас Опарин, Тиховоев, Аристид Балык и т. д. — писал шуточные стихи, рассказы, заметки.

…К полуночи дом затихал. Таков был предписанный врачами режим. И только гости, забравшись в подвал, в кухню, продолжали шуметь и веселиться.

Верным помощником Горького, нередко его секретарем был в Сорренто его сын Максим. Много помогала писателю Мария Игнатьевна Закревская[25] — друг и секретарь Горького в эти годы, энергичная и деловая, широко образованная женщина, владевшая с детства несколькими языками. В Петрограде Мария Игнатьевна работала секретарем во «Всемирной литературе»; ей посвящен роман «Жизнь Клима Самгина».

«Я так много слышала о нем, читала большинство его книг, — вспоминала Мария Игнатьевна о знакомстве с Горьким. — Однако я была изумлена смесью жизнерадостности, версальской повадки, смелостью, веселым нравом, целеустремленностью. С тех пор я была тесно связана с ним и его семьею. Россия, Германия, Чехословакия, Сорренто… Когда он покинул Сорренто и вернулся в Россию… мы все время продолжали быть в контакте».

5

Крупнейшее произведение Горького этих лет — «Дело Артамоновых» (1925) роман о трех поколениях русских капиталистов, задуманный еще в начале века. «Атамановых» (так сперва звались Артамоновы) Горький обещал напечатать в «Летописи» в 1917 году.

Замысел писателя поддержал Ленин. «Отличная тема… — говорил он на Капри, — но — не вижу: чем Вы ее кончите? Конца-то действительность не дает. Нет, это надо писать после революции».

Примечательно название романа, носящее двоякий смысл. «Делом» в конце прошлого — начале этого века называли предприятие, завод, фабрику, т. е., с одной стороны, роман — это история артамоновского предприятия. Но с другой, «Дело Артамоновых» — это подсудное дело истории, это разбор и суд их деяний, их преступлений. (Эта многоплановость названия вызывает затруднения при переводах романа на иностранные языки.)

«Дело Артамоновых» — история русского капитализма, история угасания рода, показ того, как положение «хозяев жизни» уродует и духовно губит людей, превращает их из хозяев «дела» в его рабов.