Это упорное желание переделать стихи по-своему злило Варвару. Терпения для занятий с сыном ей не хватало, да и вообще внимания на Алешу она обращала мало, считая его причиной смерти мужа.

Семи лет Алеша пошел в школу, но проучился всего месяц: заболел оспой и чуть не умер.

В январе 1877 года его определили в Кунавинское начальное училище школу для городской бедноты. «Я пришел туда, — пишет Горький, — в материных башмаках, в пальтишке, перешитом из бабушкиной кофты, в желтой рубахе и штанах «навыпуск», все это сразу было осмеяно, за желтую рубаху я получил прозвище «бубнового туза».

Учился Алеша хорошо, хотя одновременно с учебой ему приходилось работать — собирать кости и тряпки на продажу. По окончании второго класса мальчику дали «Похвальный лист» — «за отличные пред прочим успехи в науках и благонравие» — и наградили книгами (их пришлось продать — бабушка лежала больная, а в доме не было денег).

На сохранившемся похвальном листе — один из первых автографов Горького, написавшего «Наше свинское Кунавинское».

Дальше учиться не пришлось. 5 августа 1879 года от скоротечной чахотки (туберкулеза легких) умерла мать, а через несколько дней после похорон дед сказал:

— Ну, Лексей, ты — не медаль, на шее у меня — не место тебе, а иди-ка ты в люди…

Алеше минуло одиннадцать лет.

«В людях» было несладко. «Мальчик» при магазине «модной обуви», Алеша исполнял много работы и по дому. Затем его отдали в «ученики», а точнее, в услужение к подрядчику Сергееву.

«Хозяева жили в заколдованном кругу еды, болезней, сна, суетливых приготовлений к еде, ко сну…», но заставляли много работать усердного и старательного Алешу, с детства любившего порядок и чистоту.

Однажды, в воскресенье, когда Сергеевы пошли в церковь, Алеша поставил самовар и ушел убирать комнаты. Балуясь, хозяйский ребенок вытащил кран из самовара. Вода вытекла, самовар распаялся, и Алеша был избит пучком лучины. Под кожей у него осталось много заноз, спина вспухла, и мальчика пришлось отправить в больницу.

Потом он плавает посудником на пароходе, опять в услужении у Сергеевых, ловит для продажи птиц. Был Алексей и продавцом в иконной лавке, работником в иконописной мастерской.

В иконописной мастерской Алексей впервые почувствовал себя в коллективе — пусть ремесленном, а не рабочем, пролетарском. Он часто читает вслух «богомазам», скрашивая их нудную и скучную, далекую от всякого творчества работу.

Затем Алексей — десятник на строительстве ярмарки, статист в ярмарочном театре.

2

Повар на пароходе «Добрый» Михаил Смурый, в прошлом гвардии унтер-офицер, у которого Алеша был посудником, сумел заставить его на всю жизнь полюбить книгу. Теперь мальчик доставал книги у кого только мог и читал их везде и всегда, как только появлялась для этого малейшая возможность.

Какие же книги читал он тогда?

Как ни враждебно относилось мещанство к знаниям и книге, литература проникала в мещанскую среду — главным образом переведенные с иностранного литературными поденщиками или состряпанные отечественными «писателями» низкопробные книги откровенно развлекательного содержания — о благородных графах, князьях и баронах, их «красивой» жизни, злых негодяях-простолюдинах, искусных сыщиках.

«Завлекательные» названия многих таких книг достаточно ярко характеризовали их содержание: это и «Битва русских с кабардинцами, или прекрасная магометанка, умирающая на гробе своего мужа», и «Руки полные роз, золота и крови», и «Огненная женщина», «Золотая грязь», «Живая покойница», «Бочонки с золотом» и т. д.

Книги эти были далеки от реальной жизни, уводили читателя в сказочную даль, навевали на него «сон золотой». Но — и это признавал позднее сам Горький — их влияние было не только отрицательным. Они развивали в подростке любовь к чтению, поднимали его над «свинцовыми мерзостями» окружающей жизни.

Влияние мещанского «чтива» отразилось и в первых произведениях писателя, в которых отчетливо видны следы безвкусного и претенциозного стиля обывательской литературы. Так, в первой публикации известного «Челкаша» мы читаем:

«Все эти звуки сливаются в оглушительную симфонию трудового дня…»

«Он… пораженный ужасом, ударившим его, как бич, закрыл глаза и свалился с лавки».

«Лодка помчалась снова, бесшумно и легко лавируя среди судов. Вдруг они выбрались из их лабиринта…»[3]

«Все эти звуки сливаются в оглушительную музыку трудового дня…»

«Он… пораженный ужасом, ударившим его, как плетью, закрыл глаза и свалился с лавки».

«Лодка помчалась снова, бесшумно и легко вертясь среди судов… Вдруг она вырвалась из толпы…»

При редактировании «Песни о Соколе» Горький устранил такие слова, как «меланхолично», «фантастически».

Мещанская литература о «красивой жизни» дала писателю материал для мастерского воссоздания речи людей, воспитанных на подобной литературе: «Не смей… оскорблять гнусным языком святыню моего сердца!» («Варенька Олесова»).

Но интересы пытливого и любознательного подростка не ограничивались мещанским, обывательским чтивом. Он полюбил и оценил книгу, которая учила и заставляла думать, — произведения Пушкина, Гоголя, Бальзака, Флобера, Золя.

«…Дама вынесла маленький томик в переплете синего сафьяна.

— Это тебе понравится, только не пачкай!

Это были поэмы Пушкина. Я прочитал их все сразу, охваченный тем жадным чувством, которое испытываешь, попадая в невиданное красивое место, — всегда стремишься обежать его сразу. Так бывает после того, когда долго ходишь по моховым кочкам болотистого леса и неожиданно развернется перед тобою сухая поляна, вся в цветах и солнце. Минуту смотришь на нее очарованный, а потом счастливо обежишь всю, и каждое прикосновение ноги к мягким травам плодородной земли тихо радует».

Книги не заслоняли от Алексея жизни, но изменяли ее, делали ярче, значительнее, интереснее. «Книга для меня — чудо», — писал Горький в 1926 году, и этот восторг перед книгой он пронес через всю жизнь — с плавания по Волге со Смурым до последних дней жизни.

3

Мечта учиться все больше овладевала юношей. По совету знакомого гимназиста в 1884 году Алексей едет в Казань — ведь там университет. Но учиться ему не пришлось: жить было не на что. Будущий писатель проходил свой университет на пристанях, в ночлежках, в студенческих нелегальных кружках, где читали Чернышевского и Маркса.

Алексей живет среди босяков и оборванцев, так же, как и он, перебивающихся случайными заработками.

«…Иногда я… — вспоминал Горький, — не находя работы, добывал кусок хлеба, нарушая «священный» принцип мещанства — принцип собственности: выкапывал картофель на полях, овощи в огородах, питался горохом, случалось свернуть голову курице».

Окружающая среда, влияние прочитанных авантюрных романов привели к тому, что юноша, — как признавался позднее Горький, — «чувствовал себя вполне способным на преступление не только против «священного института собственности» (т. е. не только кражу. — И.Н.). Тем более, что из рассказов деда можно было сделать вывод: «если преступление не удалось — тогда это преступление, достойное кары; если же оно ловко скрыто — это удача, достойная хвалы».

Спасли юношу от скользкого преступного пути хорошие книги, которые возбуждали стремление к интересной и содержательной жизни, и хорошие люди, которых он знал.

В числе его знакомых — рабочие казанских заводов и фабрик.«…У меня еще в юности возникло сознание — вернее чувство — органического родства с рабочим классом», — писал он в 1927 году.

Одно время Алексей жил с состоявшим под тайным надзором корректором Гурием Плетневым, скоро арестованным за организацию тайной типографии. Познакомился он и с Н. Е. Федосеевым — «одним из первых, — по словам В. И. Ленина, — начавших провозглашать свою принадлежность к марксистскому направлению… Федосеев пользовался необыкновенной симпатией всех его знавших, как тип революционера старых времен, всецело преданного своему делу…» Но, к сожалению, знакомство Горького с Федосеевым было недолгим и поверхностным.