- Кое в чем я действительно был неправ, ошибался. И это я признаю. Может быть, кое-кому не нравится слово «авантюризм». Но мне кажется, что дело не в том или ином слове. Тут объективный подход нужен. Я думаю, члены комиссии понимают, что если бы не атомные холодильники, то многие промыслы мы довели бы до полного обводнения, до гибели. Я не мог молчать, понимая, к чему это ведет. Так должен был бы поступить каждый честный человек. Но, конечно, в новых условиях мой сигнал уже потерял свое значение… А если я в чем-то ошибся, ну так что ж! Не ошибается тот, кто не работает. Признаю…

Когда же один из членов комиссии поддержал Родионова, заявив, что хотя Родионов во многом и заблуждается, у него лично нет никаких сомнений относительно «честных намерений автора заявления». Родионов поспешно, с заискивающей улыбкой поддакнул:

- Ну да, ну, конечно. Зачем же я бы стал писать… Теперь, в новых условиях, другое дело…

Тут не выдержал Воронин. Его возмутило напускное притворство Родионова:

- Нет, товарищ Родионов, тут дело не в новых условиях и не в твоих заблуждениях. Ведь те крупицы правды, которые есть в твоем заявлении, пересыпаны такой ложью и такой подтасовкой фактов, что ни о каких твоих заблуждениях и честных намерениях не может быть и речи. С какой целью ты это сделал, я не знаю, но твои раскаяния я слышу не первый раз. Ты живешь, очевидно, по правилу: «Грешить и каяться, каяться и снова грешить».

Но горячность Воронина не помогла. Родионов не без успеха старался все эти дни, запутывая дело, и члены комиссии не сумели как следует во всем разобраться. Алексею Петровичу стало это ясно, когда председатель комиссии спросил его, понимал ли он, что нефтяным залежам при нагнетании воды за нефтяной контур угрожало обводнение. Что ему можно было ответить, когда никакой угрозы не существовало? Она была придумана и «обоснована» Родионовым на обобщении случайных фактов.

Вопрос председателя глубоко возмутил Трофимова, но он сдержался. Пришлось шаг за шагом, как школьникам, объяснять все по порядку…

Алексей Петрович немало удивился, когда через несколько дней случайно встретившийся Родионов приветливо окликнул его и как ни в чем не бывало заговорил:

- А ведь знаете, Алексей Петрович, вы были правы. Я нашел причину, почему ваш электрический депарафинизатор не дал результатов на промыслах Зеленого мыса… Да, я и забыл сказать, что работаю там старшим инженером промысла. Вы знаете, они подключили его не к силовой, а к световой линии. Вот чудаки! - И Родионов весело расхохотался, но, встретив недоверчивый, настороженный взгляд Трофимова, добавил: - Ну, извините. Спешу.

- Чудак человек! - усмехнулся Трофимов, удивляясь такой непоследовательности Родионова.

Но Трофимов не знал о разговоре, который произошел перед этим между Белоцерковским и Родионовым.

- Ну, Борька, хватили мы через край, - рассказывал Родионов своему приятелю про заключительное заседание комиссии. - На этот раз опять его взяла!

- А с партийным делом как?

- Получил строгий выговор. Ну ничего, еще будет время - встретимся! - с исступленной злобой процедил Родионов.

Но ни о чем этом Трофимов и не подозревал, а поэтому был удивлен, когда Родионов выразил желание работать в тресте «Морнефть». Алексей Петрович даже растерялся. Он решил поговорить с Байрамовым, а так как людей не хватало, тот посоветовал взять Родионова.

Трофимов позвонил Воронину и попросил откомандировать Родионова к нему.

- Смотри, Алексей Петрович, - предупредил его Воронин. - Ты был на обкоме и слышал раскаяние Родионова, Мне кажется, и на этот раз они не были искренними. Он просто спасал свою шкуру. А злобу он на тебя имеет большую. Боюсь, как бы не подвел он тебя.

- Мало у меня людей, Иван Николаевич, особенно инженеров по промысловому делу.

- Ну, хорошо, бери.

Так Родионов был принят в отдел по проектированию подводных морских промыслов, возглавляемый инженером Комоловым. С первых же дней он горячо взялся за работу. Больше никто не видел его выпившим. Казалось, он нашел свое место.

…Но вот сейчас, в больничной палате, от взоров Алексея Петровича не ускользнуло выражение лица только что ушедшего Родионова. И неприятное чувство охватило его снова.

Ольга молча следила за задумчиво сидевшим Трофимовым. Ей приятно было чувствовать его сильную руку, в которой лежала ее рука. Алексей Петрович, погруженный в неприятные воспоминания, сам того не замечая, временами до боли сжимал руку Ольги. Наконец он, слегка тряхнув головой и как бы сбросив с себя давивший на него груз, посмотрел на Ольгу.

- Как я рада вашему приходу! - прошептала девушка, и смеющиеся глаза ее снова увлажнились от слез.

- Не надо говорить, Ольга Петровна, вам это еще вредно. Сильная спазма перехватила горло Алексея Петровича. Он провел ладонью по руке Ольги.

Взгляд его упал на большой букет живых цветов, и он снова нахмурился. Ольга, проследив за его взглядом, улыбнулась:

- Это Анна Васильевна Королева принесла.

Взгляд Трофимова сразу смягчился. Он долго смотрел на бледное лицо Ольги, хотел что-то сказать, но вошла сестра и напомнила ему, что он уже сидит у больной двадцать минут, хотя ему казалось, что он только что вошел.

Когда за сестрой закрылась дверь, Алексей Петрович порывисто поцеловал Ольгину руку и, не оглядываясь, вышел.

Ольга задумчиво посмотрела на руку, которую только что поцеловал Трофимов, положила ее под щеку, улыбнулась и закрыла глаза, счастливая и успокоенная.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Приморск постепенно растворялся в расплывчатой дымке горизонта. Корабли флотилии морских разведчиков, разрезая волны еще неуспокоившегося после шторма моря, вновь уходили на восток. На палубе головного судна топографического отряда, опершись на поручни перил, стоял Зарубин. Он всматривался в еле различимые очертания города, ставшего за эти месяцы родным и близким.

В Приморске он по-настоящему полюбил свою профессию. Но это пришло не сразу. Первый очерк, который стоил ему стольких напряженных дней и бес-сонных ночей, принес огорчение и чуть было не стал для него роковым. Зарубин краснел, когда вспоминал разговор с редактором, вызвавшим его тогда в Москву.

- Работать надо, молодой человек! - потрясал он рукописью перед носом Зарубина. - Я люблю людей работящих. А вы? Пришел, увидел, написал…

Зарубину больно стало от этих слов, и он, краснея от обиды, робко начал было возражать, от чего редактор еще больше вскипел.

- Ну что вы оправдываетесь! Кому это нужно? - вновь потряс рукописью редактор. - Вот где место вашему очерку! - и рукопись полетела в корзину.

«Значит, не получится из меня журналист», - с тоской подумал Зарубин. Сразу стало все безразлично, и он ждал, когда редактор сделает паузу, чтобы встать и уйти, уйти и больше никогда в редакцию не возвращаться.

Происшедшая в Зарубине перемена не ускользнула от внимания редактора.

- Ну, что скис? - переходя на «ты», улыбнулся он. - Знаю, что много работал. А что толку? Вот потому и вызвал. Выкинь из очерка восторги автора да витиеватые фразы, там ничего и не останется. Уважать и любить надо читателя. Читатель сам хочет видеть то, чем ты восторгаешься. А как ты пишешь? - сказал редактор с ударением на слове «ты» и, нагнувшись, извлек из корзины выброшенную рукопись. Откинув одну страничку, он стал читать подчеркнутое красным; - «Недалеко от берега, над водой, взметнув ввысь свои тонкие переплеты, возвышались стальные вышки. Они, как сказочные великаны, шагнув по колено в море, застыли на месте, раздумывая над тем, идти им дальше или повернуть обратно. А одинокая, появившаяся за размашистым изгибом песчаной косы новая безвышечная буровая манила их дальше, в море, словно зовя на подвиг оробевших воинов во имя великого и прекрасного будущего. И глядя иа эти результаты героического человеческого труда, можно было часами любоваться и грезить о прекрасном завтра…» - И тая написан весь очерк. А где же люди, где их труд, чем ты любуешься? Нет, такие очерки читателю не нужны…