На дворе морозно, слышны поскрипывающие шаги часового, мерно постукивает движок нашей радиостанции — она в соседней землянке, гудит пламя в раскаленной докрасна печке. Я один и весь погружен в изучение висящей на стене карты. Она сверху донизу прорезана красной изломанной линией — это предположительный маршрут рейда на юг области. Туда — к Мирополью, к Сумам, в район Ахтырки и Гадяча, на Харьковщину устремлены мои думы. Туда пробираются наши разведчики, инструкторы и связные Фомича. Тернист и опасен их путь в условиях суровой зимы, в открытых степных районах. Экипированные под местных жителей, с гранатой и пистолетом в кармане, они то пешком, то на одинокой подводе пробираются глухими дорогами от одного села к другому, отдыхают и спят под копной сена или где-нибудь в торфяной куче, а то а просто в яру под снегам. Многие пропадают бесследно, другие, как группа Петрикея из Конотопа или Николенко из Глушкова, вернулись обмороженными, полуживыми. Распространение листовок подпольного обкома, центральных газет, сводок Советского Информбюро, поиски связей с местными подпольными центрами — вот их опасная работа.
Туда же, в открытые степи Харьковской области, ушли со своим отрядом Воронцов и Гуторов. Ушли — и словно в пучину канули…
Две недели назад выступил Харьковский отряд из Хинели. Сначала он доносил о себе ежедневно. Но вот уже пятый день его рация молчит, не отвечая на наши позывные. Встревожены и в Москве. Три запроса поступило от Строкача. Но ни Воронцова, ни Гуторова не слышно…
«Что с ними там? Неужели участь всех, направленных в степные районы Украины, одинаково трагична?»
На кухне хлопнула дверь, кто-то вошел, послышался воркующий голос. Узнаю по голосу: это Софья Сергеевна беседует с одной из трех дочерей, — не понять, с кем именно, — то ли с Аней, то ли с одной из Марусь, похожих, как две капли воды, друг на друга.
— Аня, — спросил я однажды, — почему обе сестренки Маруси? Имен что ли, не хватило?
Она многозначительно сжала губы и, чтобы не услышала мать, прошептала:
— Поверила мама бабкам, что из двух схожих останется жить только одна, потому и назвала их одинаково.
Среди конотопцев также имеется несколько семей: семья Охрименко — мать и дочь; семья Дроздовых — отец и две дочери; семья Галушки — сам с женой, две дочери, два сына — эти воевали уже второй год, и многие другие последовали их примеру, после того как радио, а затем и газеты принесли к нам радостные вести. Сначала с берегов Волги, неделей позже — от Великих Лук и Ржева, немного спустя — от Среднего Дона и Северного Кавказа. Эти вести неслись по тылам оккупантов, будто морские волны в дни шторма, распространяясь все дальше на запад, потрясая ненавистный «новый порядок», поднимая на борьбу с фашизмом села и районы, семьи и одиночек.
Четыре бригады и десять больших и малых отрядов превратились в Хинельскую армию!
Хинельский лес стал партизанским краем, со своей пехотой и конницей, с радиоузлом и аэродромом, на который прямым сообщением из Москвы садятся каждую ночь самолеты.
«Новый удар наших войск юго-западнее Сталинграда!» — слышу я в вечернем сообщении по радио.
«А что сделали мы — штаб партизанского движения на Сумщине? Немного сделано нами! Ничтожно мало!» — отвечаю я себе и снова обращаюсь к карте, хотя за эти два месяца появилось много нового: организован и действует на своем участке Шостенский отряд; возник и вырос в значительную силу второй Шалыгинский; создан второй Глуховский; сформирован Недригайловский отряд, выявлены партизанские группы в городе Сумы, в Белополье и Ворожбе; «нащупаны» значительные скрытые резервы партизан в виде подпольно действующих отрядов в районе Новая Сечь и Кияница, у Тростянца, под Лебедином, в Боромле…
Эсманский отряд никогда еще не был столь большим. Он имеет в своих рядах до девятисот бойцов, почти столько же — Ямпольский. Дела сумского штаба одобрены маршалом Ворошиловым и начальником Центрального штаба Пономаренко. Они поздравили нас с успехом.
Но для меня ясно, что лучшее — враг хорошего. И в этом наши разногласия внутри штаба.
«Для второго года войны, — думаю я, — делаем мы все же мало. Москва ждет от нас действий на юге области, на главных коммуникациях врага. Это видно из напоминающих радиограмм Строкача, а он действует от имени Центрального Комитета партии. Украинский штаб шлет для наших отрядов оружие, боеприпасы, взрывчатку, фуфайки и шапки, валенки, мыло и соль, табак и медикаменты. Новые условия и обстановка, поэтому совершенно иной должна быть и наша тактика.
Силы партизан огромны, тылы противника почти голы, зима — отличное время для рейда большими силами: ночи длинны, дороги легки, мостов и бродов искать не нужно, — это ли не благоприятные условия для стремительных партизанских рейдов!
Следует как можно скорее двинуть три тысячи сумчан в степи, на юг области, обрубить коммуникации врага на самом ответственном направлении Киев — Харьков! Курским партизанам нужно поддержать наш выход силой двух бригад, они должны ринуться на магистральные пути Курской дороги! Далее: необходимо прикрыть наши тылы активными действиями второй Севской бригады, а затем Гудзенко ударит по магистрали Конотоп — Бахмач, — вот в чем должна выразиться наша помощь фронту!»
Стук в дверь обрывает мои размышления.
Вместе со струей холода в землянку входят командиры — подтянутые, чисто выбритые, каждый с планшетом, компасом и полевой сумкой. Они пришли точно к назначенному сроку — в 16.30.
Ежедневно я провожу до 18.30 командирские занятия. Фомич и Мельников уходят к этому времени в типографию или в одну из штабных землянок «Копай-города».
Сегодня командно-штабное учение в классе. Тема: дневка отряда в селе после ночного марша. Командиры усаживаются за стол, развертывают свои учебные карты, на которых нанесены обстановка и решение. Первым докладывает Гусаков.
Его слушают: Кочемазов со своим штабом, Пастушенко и Спилывий — от ямпольцев, Щебетун, Рогуля и Лаврик — от недригайловцев, Боров и Анисименко — от эсманцев.
— Так что, — говорит Гусаков, — справа у нас гарнизон, слева бронепоезд на станции, и должен провести я свой отряд через железную дорогу, а после, до наступления утра, расквартироваться в удобном месте на дневку…
Гусаков свесил свой чуб над планшетом — брови сдвинуты, на высоком лбу проступили мелкие капельки пота, — для него работа над картой представляет большой труд, он просил меня освободить его от предстоящего рейда «по чужим районам», уверяя, что не сможет командовать «в степу», не умея пользоваться картой.
Сегодня, после месяца упорной учебы, ориентирование и чтение карты уже освоены, но учебная программа предъявляет Петру каждый день новые требования; взяв одну высоту, Петро принужден карабкаться на следующую кручу. Закончив курс военной топографии, мы «берем» на классных занятиях следующий «рубеж» — специальную тактику, разработанную мною применительно к рейду.
— Так что решил я, — вытирает лоб Петро, — пройти «навпростець» под путями через вот эту трубу, — Гусаков указывает на то место на карте, где значится виадук при небольшой балке. — А на дневку займу Велику Неплюевку, ось тут червоным карандашом указано…
Петро выпрямился и облегченно вздохнул, словно снял с себя тяжелую ношу.
Я гляжу на его карту. Жирная линия пропахала на бумаге глубокую борозду. Исходное положение «к форсированию» железной дороги избрано верно — в пятнадцати километрах от магистрали, азимут вычислен без ошибки, место пересечения железной дороги удачно.
— Всё хорошо, Петро, одно плохо, — замечаю я, — скажи, как далеко избранное тобою село от магистрали?
— В семи, — на карте обозначено…
— Вижу. Садись. У кого другое решение?
— Неплюевка не подходит, — говорит лейтенант Байдин, — с бронепоезда обстреляют. Я выбрал Юрьевку, что в двадцати километрах от дороги и в тридцати от города Ромны.
— Так думаю и я. А дальше что будем делать?
— Мое решение: оцепить село, закрыть все входы и выходы, обрубить линии связи, выслать по всем дорогам разведку, выставить заставы, и только после всего этого — на отдых, — бойко рапортует Байдин.