Инчин и Сачко передохнули, а все слушатели поугрюмели, улыбка сбежала с их лица: короткая частушка сказала о том, что может случиться с женой, сестрой и невестой каждого партизана… Инчин снова тронул струны гитары, и Сачко пел уже слова гнева к мести:

— Факт! Глотку перекусим гадюкам! — гневно комментировали партизаны, сжимая кулаки и винтовки.

Концовка выступления лейтенанта была шутливо-легкой. Пели на мотив «Коробушки».

И все слушатели, слоено сговорившись, подхватили частушку и хором пропели:

— Исполняю последний куплет, — оборвал Сачко и запел:

После Инчина и Сачко выступила Нина, Она с подлинным чувством исполнила старинную русскую песню на слова Кольцова — «Не шуми ты, рожь, спелым колосом».

В немой тишине звучал ее высокий чистый голос. Инчин, перебирая струны, вторил ей глухим тенором. Слова песни вливались в души зачарованных слушателей.

Разведчик Козеха смахнул с ресниц непрошеную слезу и, оглушительно хлопая ладонью о ладонь, самозабвенно требовал повторить, чтобы «душа выплакалась».

Нина еще раз спела эту песню и закончила свое выступление шуточно переделанной:

Специальное отделение концерта составили эрзянские[3] песни. Мордвины — высокий брюнет Калганов и блондин Дмитриев — под аккомпанемент Инчина исполнили «Песню о Сталине» и «Песню матери».

В заключение Инчин объявил, что он продекламирует «Песню партизан восемьсот двенадцатого года» в обработке конников Гусака:

Самодеятельный концерт был окончен. Партизаны расходились неохотно. Я, Анисименко и Инчин (он выполнял обязанности начальника штаба) засели за оперативную работу.

Три десятка мелких боевых групп в составе трех-четырех человек должны были действовать в окрестностях Эсмани, в Ямпольском и Хомутовском районах, на Севско-Глуховском шляху. Мы решили нанести первый наш удар по административному аппарату оккупантов. Лучшие бойцы и командиры уходили из Хинельского леса в степь, чтобы действовать в одиночку, выслеживать в селе или в поле тех, кто был опорой ненавистного «нового порядка».

Двое суток мы потратили на то, чтобы поставить перед каждой группой боевую, конкретную задачу, указать маршрут движения, проинструктировать, как действовать в различных условиях встречи с врагом.

С наступлением вечера группы одна за другой отправлялись на опасное задание. Высокие хлеба́, стоявшие на полях, хорошо укрывали от глаз противника. Рассеявшись на полях и в кустарниках вблизи дорог, боевые группы должны были терпеливо ждать или выискивать предателей, гитлеровских чиновников и одиночных солдат и ликвидировать их на месте. Они обязаны были также в ночное время уничтожать мосты, проволочную связь, распространять наши листовки, разрушать молочные пункты, молотильные агрегаты, тракторы, двигатели, комбайны, захватывать документы в сельских управах — и оставаться неуловимыми для противника. По выполнении задания каждая группа должна была возвратиться к одному из наблюдательных постов на опушке Хинельского леса и с помощью наблюдателей найти отряд, который постоянно менял стоянку во избежание внезапного нападения на лагерь. Мы ввели правило — не стоять на одном месте более одних суток.

Разведчики, связные и возвращающиеся с задания партизаны должны были выходить на открытое условное место днем или рано утром и ждать, пока за ними не придут с наблюдательного поста, скрытого на лесной опушке. Наблюдателей мы выставляли в лесокомбинате, вблизи винокуренного завода и у руин дома лесника, против села Хвощевки.

Такой порядок исключал возможность внезапного нападения на лагерь и, кроме того, не позволял противнику устраивать засады на лесных опушках.

Четвертый наблюдательный пост находился в селе Витичке. Его держал староста, оказавшийся своим человеком. Когда в село приезжали немцы или севские полицаи, крылья ветряной мельницы стояли наискось — иксом. Когда в селе было спокойно, крылья стояли прямым крестом. Об этих поворотах мельничных крыльев знали только командиры, строго сохранявшие тайну.

Наши наблюдательные посты направляли к стоянке отряда и тех, кто хотел вступить в партизаны.

— Главное — не терять бдительности, быть трезвым, ни в коем случае не останавливаться на отдых в хатах, — наказывал я партизанам, уходившим на задание и напоминал при этом, что случилось со Щегловым и Солодковым.

— Вот вам список паролей на несколько суток. Каждый день пароль разный. Кончится список — возвращайтесь в отряд…

— Да что уж тут! — отзывались партизаны. — Второй год воюем, пора самим знать!

— Ну, глядите! А рука не дрогнет? — пытливо спрашивал Анисименко у Талахадзе, — он получил задание действовать со своей группой в Хомутовском районе.

— Никогда! — отвечал Талахадзе. — Сомнение в другом: найдем ли мы этих предателей. Они не спят дома, большей частью в районных центрах находятся.

— От вас требуются три качества: хитрость, смелость, осмотрительность, — поучали мы отправляющихся в походи отсылали на обучение к Ромашкину в «мастерскую», которая была в то же время и учебным классом.

Ромашкин и его артиллеристы, закатив в лесное озеро под лилии свою 76-миллиметровую пушку, изготовляли противотанковые мины.

Отвинчивая головки гаубичных снарядов, они выплавляли взрывчатку и заполняли ею специально приготовленные коробки.

— Тебе «удочку» иль нажимного действия? — спрашивали артиллеристы новоявленных минеров и тут же поясняли достоинства и недостатки своих снарядов. — Ты не бросай мину! — учил Ромашкин. — Не израсходуешь — обратно сдашь. У нас учет строгий. На тебя записываем! А если израсходуешь, опять-таки трофеями отчитайся!

— Это как?

— Н-ну, значит, документики комендантовы возьмешь, если посчастливится взорвать его, оружие прихватишь, патрончики, само собой. Запиши за ним мину, — говорил он наводчику Бурьянову и продолжал: — На дороге мину не оставляй! Понимаешь сам: поставишь на фашиста Иоганна, а разорвать может дядю Ивана! Так что применяй наверняка: видишь, что комендант едет, — ставь ее в колею, песочком прикрой, а не то «на удочку» подцепи и с иди себе, выжидай. Своих мимо пропускай, а чужие поедут — дергай! Да смелее! Шагах в тридцати лежи в кукурузе и — не бойся!