Оно нарастает, углубляется, как бездонная яма.

Оно вот-вот поразит нас как буря.

Каждый раз, когда смотрю на Джонатана, то вижу, что он рядом с моим отцом; оба мужчины напряжены в процессе разговоров, и все время кажется, что они на пике. Но как только отец объявляет, что время приступать к еде, Джонатан исчезает.

Я делаю Мэдди хот-дог, усаживаю на кресло в патио и прошу оставаться на месте, пока иду искать ее отца. Джонатана нет на улице, поэтому иду в дом, по пути услышав его голос — тихий, очень тихий, даже подавленный.

Он говорит по телефону.

— Просто делай, что можешь, — просит. — Попытайся все устаканить, пока не вышло из-под контроля.

Джонатан просто стоит у входной двери, один, что-то выглядывая.

— Знаю, я слышал тебя, просто... я не могу, — говорит через мгновение. — Я понимаю, и ты прав, но я не могу сделать это, поэтому делай все, что можешь, чтобы это остановить.

Вздохнув, сбрасывает вызов и кладет телефон в карман. Я обдумываю его слова, тон его голоса, когда подхожу ближе. Поскрипывание половиц выдает мое присутствие, и Джонатан смотрит через плечо, на его лице отражается вспышка паники.

— Все хорошо?

— Все нормально, — отвечает. — Нужно было переговорить с Клиффом.

— Что вы собираетесь предпринять?

— Пиар-менеджеры должны сделать заявление, попросив о моей приватности, — отвечает. — Не уверен, что от этого что-то изменится. Клифф считает, что единственный способ остановить этот процесс — уехать, спрятаться в другом месте и отвлечь внимание отсюда, так, чтобы вся шумиха выглядела сфабрикованной.

— Ты собираешься?

— Нет, — отвечает, затем медлит. — Если, конечно, ты этого не хочешь.

Прежде чем могу ответить, чего хочу, Джонатан тянет меня и ставит перед собой, обнимая и прижимаясь грудью к моей спине.

Наклонившись, шепчет:

— Посмотри на другую сторону улицы.

Делаю, как он сказал. Все кажется таким тихим.

Не уверена, чего он от меня хочет.

Напротив нас старый кирпичный дом, вокруг которого слишком много растений в горшках. Пара, живущая в нем, давно на пенсии. В настоящее время они на заднем дворе моего отца, поедают хот-доги с моей дочерью.

— Что ты видишь? — спрашивает.

— Кучу уродливых растений.

— Это все?

— Эм, дом, деревья... почтовый ящик и флаг, и... — замолкаю, когда мое внимание привлекает движение. Кто-то прячется. — Кто это?

— Он называет себя репортером.

Я смотрю на Джонатана в удивлении.

— Ты говорил с ним?

— Нет, но твой отец да. Репортер постучался к нему сегодня утром, желая поговорить с тобой.

— Со мной?

— Сказал, что здесь должна быть девушка, которая знает обо мне, — поясняет Джонатан. — Твой отец приказал парню убираться с его собственности, но затем заметил, что тот рыскает у соседей, поэтому и пригласил их всех сюда.

— Ничего себе, — не уверена, что сказать. — Почему в дом моего отца? Почему не прийти в квартиру, где я живу?

— Не знаю, — отвечает Джонатан тихо. — Но уверен, что, в конце концов, они придут и туда.

Репортер пропадает из виду, стараясь оставаться незамеченным.

— Еда готова, — говорю, все еще пытаясь все обдумать. — Ты должен поесть.

— Я не голоден.

— Но, тем не менее, ты должен есть, — отвечаю, поворачиваясь лицом к Джонатану и игриво хлопая его по животу, при этом не акцентирую внимание на том факте, что наши жизни могут измениться. — Тебе нужны силы, так как я уверена, что развлекательная часть этой вечеринки будет состоять из твоего допроса.

Мы направляемся на задний двор и наполняем свои тарелки. Джонатан едва ест, но уже кажется более непринужденным, даже когда начинаются вопросы.

Они не личные. Нет, люди не задают вопросы о нашей ситуации. Вместо этого они выспрашивают о гламурной жизни Голливуда. Знает ли он их любимых звезд?

Джонатан с честью выдерживает это.

Он остроумный и очаровательный.

Он ведет себя без притворства, как тот самый паренек, в которого я влюбилась в академии «Фултон Эйдж».

Он наслаждается компанией Мэдди, смеша ее, когда та сидит у него на коленях и рисует картинки для соседей, чтобы скоротать время. Она впитывает любовь как солнечный свет, и я без сомнения знаю, что никто из этих людей не скажет ничего плохого репортеру.

— Это было умно, — говорю, приближаясь к отцу, когда он сидит один с краю патио, отгородившись от всех.

— Не уверен, что ты имеешь в виду, — отвечает.

Присаживаюсь с края его кресла и смотрю на него.

— Да, ты знаешь. Вся эта тактика «перетащить соседей на его сторону». Как ты до этого догадался?

— Я работал в политике, — поясняет. — У меня много козырей в рукаве.

— Вторая поправка существует по какой-то причине, — говорит мой отец. — Право людей держать и носить оружие не должно нарушаться. Вот что говорится в законе. Нет никаких но, оговорок или ограничений.

— При всем уважении, это ерунда, — парирует Джонатан. — Никто не хочет, чтобы какой-нибудь сумасшедший бегал с АК 47. Отцы-основатели хотели не этого.

— Ох, и это значит, что ты общался с ними? Просвети меня, что сказал Томас Джефферсон, когда ты спросил? Потому что, извини меня, сынок, за то, что огорчу тебя, но просмотр «Гамильтона» на Бродвее, не делает тебя знатоком их намерений.

— Это здравый смысл, — спорит Джонатан. — Береженого Бог бережет.

— Теперь вот это ерунда, — утверждает отец. — Ты не можешь посягнуть на конституционное право, потому что думаешь, что кто-то может так сделать.

Джонатан собирается ответить, но я громко прочищаю горло, привлекая их внимание. Не знаю, как так вышло, но они сидят в гостиной и спорят о политике — любимое времяпровождение моего отца — пока Мэдди спит на диване.

— Несмотря на серьезность вашего разговора, — начинаю. — Уже поздно, поэтому вы можете просто остаться при своих мнениях?

Они смотрят друг на друга.

Никто не хочет быть тем, кто первым уступит.

Должна сказать, что очень мило видеть, как эти двое разговаривают о чем-то, что не связано со мной.

— Бла-бла-бла, мы никогда не придем к согласию, но я уважаю твою точку зрения, хотя и считаю тебя идиотом, — говорю, махнув между ними. — Я закрыла эту тему для вас обоих. Теперь время ехать.

Мой отец бормочет что-то о том, как я испортила его веселье, когда наклоняюсь его обнять. Уже ночь, снаружи темно. Мы провели здесь весь день, и я устала.

Поднимаю Мэдди, она что-то бормочет во сне, ее тело тяжелое, когда я пытаюсь устроить ее поудобнее, голова покоится у меня на плече. Джонатан встает и протягивает руку моему отцу.

— Мистер Гарфилд, сэр.

Мой отец пялится на его вытянутую руку, прежде чем пожимает.

— Каннингем.

Это самое близкое к перемирию, что когда-нибудь будет между этими двумя. Джонатан уходит отсюда, не будучи кастрированным, и это прогресс. Он убирает руку, посмеиваясь.

Мы выходим, и я быстрыми шагами направляюсь к машине. Располагаю Мэдди на ее детском кресле и пристегиваю, когда слышу голос близко к нам.

— Чей это ребенок, Джонни?

— Проваливай, — говорит Джонатан, когда я поднимаю голову и вижу рядом с нами парня, отчего мое сердце бьется быстрее. Репортер.

Он держит свой телефон, который все записывает, в вытянутой руке.

— Да ладно тебе, не будь таким, — говорит парень, подходя ближе. — Я выполняю свою работу.

— Отстань, — предупреждает Джонатан.

Я закрываю дверцу машины. Парень не отстает, вместо этого начинает стрелять быстрыми вопросами, каждый последующий хуже предыдущего: «Итак, что это за женщина? Это ее ребенок? Ты проводишь время с ней? Как долго вы встречаетесь? Сколько времени ты изменяешь Серене? Подожди... Это твой ребенок? Ты обрюхатил ее, Джонни? Она залетела, и ты заплатил ей, чтобы она держала рот на замке? Сколько это стоило тебе? Почему ты это делаешь? Не хочешь, чтобы кто-то знал об этом выродке?»