Иногда, когда я не могу уснуть и прекратить думать обо всем, что мы делали вместе, я представляю, как сдаюсь и спрашиваю Отэм, где могу найти его. Я представляю, как появляюсь там, где есть он, вижу его в его миссионерской одежде, и его удивление от встречи со мной. Я думаю, что даже предложу сделку: Я обращусь, если ты будешь со мной, даже тайно, навсегда.

В первые выходные октября я как обычно звоню Отти: в воскресенье в одиннадцать. Поначалу всегда больно, резаная рана, нанесенная знакомым тембром ее голоса. Странно, даже несмотря на то, как тяжело мне было прощаться со своими родными у общежития, прощаться с Отэм было труднее. В каком– то смысле, я ненавижу себя за то, что не рассказал ей обо всем раньше. У нас появятся другие безопасные места, но каждый из нас стал первым безопасным место друг для друга. И не важно, что мы скажем или пообещаем, все изменится с этого момента.

– Таннер, бог ты мой, дай я тебе прочту это письмо.

Честно говоря, так она отвечает на звонок. Я даже не успеваю ответить, как она уже откладывает трубку, чтобы – как я предполагаю, – отыскать последний манифест Братали.

Ее соседка настоящая истеричка, и вообще–то ее зовут Натали. Она оставляет пассивно– агрессивные записки на столе Отэм насчет шума, аккуратности, отсутствия общей зубной пасты и количестве шкафчиков, которые Отэм позволено занимать. Забавный факт: еще мы абсолютно уверены, что она мастурбирует, когда считает, что Отэм спит. Это никак не взаимосвязано, на само деле, но я считаю это действительно увлекательным и требую множество подробностей, прежде чем соглашусь с теорией.

Ее телефон скребет по поверхности, и она появляется с ярким:

– Божемой.

– На этот раз хорошая?

– Возможно, лучшая за последнее время, – Отти вдыхает и смеется на выдохе. – Помнишь, я рассказывала тебе, что она приболела в начале недели?

Я смутно припоминаю сообщение. Наши ящики сильно переполнены.

– Ага.

– Ну, записка связанна с этим. Окей. «Дорогая Отэм, – читает она. – Еще раз спасибо, что принесла мне завтрак на днях. Мне было так плохо! Я чувствую себя такой стервой за то, что говорю это…

Я скептично посмеиваюсь, предвидя к чему все идет.

– Боже.

– …но не могу прекратить об этом думать, так что мне нужно выговориться. Вилка и тарелка были грязными, с какой–то засохшей фигней. И тогда я подумала, «Отэм специально сделала это?» Надеюсь, что нет. Я знаю, что временами могу быть привередливой, но я хочу, чтобы мы оставались и дальше также близки, как и сейчас…

– Вау, да она бредит.

– …так что я подумала, что могу просто спросить. Или может быть я просто хотела дать тебе понять, что я знаю, и если это было преднамеренно, то это как–то отвратительно с твоей стороны. Конечно, если это была случайность, просто проигнорируй записку. Ты очень милая. Хохо, Нат».

Я растираю лицо ладонью.

– Серьезно, Отти, найди новую соседку. На ее фоне Райкер кажется нормальным.

– Я не могу! После того, как я видела, как другие меняются соседками, это такая трагедия!

– А это не трагедия?

– Да, – соглашается она. – Но здесь присутствует элемент абсурдности. Это объективно смешно.

– Хочу сказать, что я еще понимаю записку о крошках от крекеров. Я предупреждал тебя об этом несколько лет. Но грязные вилка и тарелка, когда ты приносишь еду ей в постель?

Она смеется.

– Можно подумать она не ест в столовке. Там вся посуда подозрительная.

– Да как они посмели! Они что не знают, что это Йель?

– Заткнись. Как в ЛА?

Я выглядываю в окно.

– Солнечно.

Отти стонет.

– Хорошие выходные? Что интересного?

– Мы играли с Вашингтоном вчера, так что половина их наших пошла на игру.

– Кто бы мог подумать, что ты футбольный фанат?

– Я бы сказал не фанат, а больше осведомленный негласными правилами, – я откидываюсь на спинку своего стула, почесывая челюсть. – Несколько парней из «Хедрика» устраивали вечеринку прошлой ночью. Я ходил с Брекином, – мой первый и самый близкий друг, Брекин сбежал из небольшого городка в Техасе, и по какому– то странному стечению обстоятельств – (1) гей и (2) мормон. Я не мог бы выдумать подобное, даже если бы попытался. Он чертовски умный и читает так же жадно, как и Отэм. Я бы влюбился, если бы мое сердце уже не было занято. – Классный день. Не знаю. А что ты делала?

– Вчера у Дикона была гонка, так что мы были на ней.

Дикон. Ее новый парень и, похоже, бог в команде по гребле.

Небольшой виток ревности греется внутри. Я не могу отрицать этого. Но по большей части, он кажется классным парнем. Он – ирландец, и полностью ослеплен Отэм, так что он уже мне нравится. Он даже написал мне на прошлой неделе, чтобы спросить, что ему стоит купить на ее день рождения. Вербовка лучшего друга: умный ход.

– Я скучаю, – говорю ей.

– Я тоже скучаю.

Мы обмениваемся подробностями поездки на День Благодарения, обещаем друг другу поболтать на следующей неделе и отключаемся.

Пятнадцать минут после разговора мне грустно.

Но потом я замечаю Брекина на своем пороге с Фрисби.

– Кто на этот раз? – спрашивает он.

Благодаря графину водки с тоником и марафона «Во все тяжкие» однажды ночью в моей комнате, и он знает обо всем.

– Оба.

Он машет Фрисби.

– Пошли. На улице классно.

В моей жизни было несколько моментов, когда я думал, что ощущаю высшую силу в действии. Первый раз, когда мне было шесть, а Хейли – три. Мое самое раннее, четкое воспоминание, все, что перед ним – нечеткое: швыряние макаронами или разглядывание потолка по ночам, пока родители читали мне сказку. Но это первое, каждая деталь которого, похоже, отпечаталась у меня в мозгу. Мама, я и Хейли были в T.J. Maxx^[22]. Стеллажи были установлены так близко друг к другу и забиты одеждой, что казалось практически невозможным пройти между ними, не зацепив чего– то шерстяного, шелкового или джинсового.

Хейли была резвой и глупой и пару раз пряталась под стеллажами, которые перебирала мама. Но потом она исчезла. Абсолютно. Десять минут мы бегали повсюду, зовя ее по имени с нарастающей истерикой, капаясь в каждой стойке, полке или стеллаже. Мы не могли ее найти. Мы предупредили продавца, которая вызвала охрану. У мамы была истерика. У меня была истерика. Я никогда не делал этого прежде, но тогда закрыл глаза и начал молить – ни человека, ни силу, возможно, будущее – чтобы с ней было все в порядке. Только несколько недель назад я узнал слово «похищение» и казалось мой мозг перестроился так, что я видел все сквозь призму возможного сценария похищения.

Мне становилось легче, когда я снова и снова повторял – пожалуйста, пусть с ней все будет в порядке, пожалуйста, пусть с ней все будет в порядке, пожалуйста, пусть с ней все будет в порядке – и возможно, позже для меня всегда обретали смысл слова Себастиана, когда он говорил, что ему становилось легче, когда он молился. Я понимал, что беспомощен, но мне все равно казалось, что мои намерения имели силу, что они могли изменить траекторию всего, что произошло с моей сестрой.

Я навсегда запомню, каким спокойствием меня накрыло. Я продолжал твердить про себя, подошел и обнял маму, пока продавец истерично бегала повсюду, и мое спокойствие передалось ей. Мы просто так и стояли, молча вдыхая и выдыхая, веря, что она где–то поблизости, пока охранник рявкал приказы в рацию, а продавец проверяла каждую подсобку. Мы стояли, так пока Хейли не показалась в пыльном зазоре между стеллажами в самом дальнем углу магазина, с самой огромной, гордой улыбкой и не прокричала:

– ХЕЙЛИ ВЫИГРАЛА!

Были и другие случаи. Ощущение, что кто– то предостерегал меня, держаться подальше от океана однажды, когда пляж в итоге закрыли из– за опасной приливной волны. Успокоительное облегчение от того, что я был расстроен из–за чего–то и вдруг смог остановить катастрофичный сценарий, вдохнуть и выдохнуть – задаваясь вопросом, что это было, отчего паника закручивалась беспрерывно, и напоминало мне расслабиться. Иногда случаи были незначительны, иногда важными, но я всегда чувствовал, что они были частью человеческого существования, воспитания заботливых людей.