Промелькнул среди танцующих и ее братец Васька — в новом галстуке, причесанный, руки по швам — еще чувствует себя новичком на танцах и новый галстук, наверное, сковывает.

Были здесь и такие, кто, вроде Наташи, испугавшись деревенского однообразия, откочевал в город. Вон Игорь Гашков, двухметровый верзила, баскетболист. В городе у него жена, ребенок. Техником в телеателье работает. А здесь, в родном селе, на танцы пришел, холостяком прикидывается… Алка Меньшикова продавцом в обувном магазине. Эта бойкая, острая на язык, такую город не затер… Нина Скворцова и Эльза Радченко… эти в институт поступили, студентки… вон как уверенно держатся, словно и родились не здесь, а в городе…

Наташа опять поймала себя на том, что испытывает неясную вину — будто должна кому-то что-то или нарушила веками заведенный порядок… А ведь никто ее не удерживал в колхозе, да и нет такого закона, чтобы сельскому человеку нельзя было жить в городе. Сумел устроиться, значит, живи, будь горожанином… Правда, может, здесь, в деревне, путь к счастью короче… Вон как у Ореховой: и славы быстро добилась, и жениха нашла… Так ведь и в городе, кому везет, не теряются: вон Верка Гомонкова, ныне Березникова. Двухкомнатная квартира, все стены в коврах, в гости придешь, так и ступать страшно, не дай бог наследишь или хрусталь какой рукавом заденешь!

Генка пришел вместе с тремя не знакомыми Наташе сверстниками, длинноволосыми, расфранченными. У Артамонова, недавно снявшего солдатскую гимнастерку, волосы еще не отросли до плеч, как у его дружков, но вельветовая безрукавка с блестящими никелем пуговицами и расклешенные брюки свидетельствовали о том, что и он не хочет отставать от моды.

В конце концов она и не думала прятаться. За тем и пришла… Но когда Генка остановил на ней взгляд — тот самый, искоса, чуть отвернув вбок голову, и вдруг пошел прямо к ней, Наташа ощутила внезапный, до дурноты, страх.

— А мне, понимаешь, толковали, будто бы ты совсем горожанкой стала! — не вполне уверенно и потому излишне громко воскликнул он. — Это правда? Как ты там, в городе? Где живешь? Замуж вышла?..

Наташа, глядя себе под ноги, отвечала, что работает она штамповщицей на электромеханическом заводе, что живет она хорошо, хотя и не вышла еще замуж.

— Да… Вот, значит, как… — Генка боялся смотреть в глаза. — А я, видишь, демобилизовался… Решил тут остаться, здесь нормально… Мне в колхозе новый «газон» дали. У нас шофера по сто семьдесят запросто заколачивают… Значит, не замужем еще. А мне говорили, что вроде выскочила… Неужто в городе никого не нашла?

Наташа молча повела плечами.

— Ну, это… Пойду я, ребята ждут… Я потом еще к тебе подойду, ладно?

В дверях зала стояла Нина Орехова, белолицая, располневшая, в синем кримпленовом платье, с уложенными в высокую прическу смолисто-черными волосами. В упор смотрела на Наташу.

Генкины приятели давно уже затерялись среди танцующих; Артамонов пошел прямо к дверям, к Нине. Та, сверкнув глазами, что-то короткое сказала ему. Генка объяснялся, размахивал руками…

…В городе такой тишины не бывает. Даже на окраине… Наташа шла по асфальтированной дороге, которая была в селе главной и единственной улицей, по светящимся окнам узнавала дома, вспоминала, кто в них живет. Все это были простые, в общем-то добрые люди, которые много трудились, за день здорово уставали и потому рано ложились спать — как только кончалось кино по телевизору. И она могла бы жить так же. Родились бы дети. Все было бы просто и ясно. Да все так и будет. Только не у нее — у Нины Ореховой. Потому что Генка теперь действительно ее — напрасно и стараться его отнять… Ребят в селе заметно прибавилось, правду говорил Иван Михайлович. Только все они были для Наташи в той же степени чужими, непонятными и ненужными, как и городские парни. Ведь ждала она и думала только об Артамонове…

Мать дремала у телевизора. И Мишатка уже спал.

— Что рано-то с танцев? — спросила мать, расстилая постель.

— Так…

— Ну и не горюй, дочка! У тебя ведь другая судьба вышла. Ты у меня — горожанка. Вот и гордись!..

— Да горжусь я, горжусь, только оставь ты меня в покое!.. — крикнула Наташа и, не в силах сдержать слезы, выбежала в сени.

Тугодум

К началу посадки Игорь Копылов и Олег Глебов были уже на перроне, поэтому смогли занять в электричке лучшие места: в середине, друг против друга, возле окна.

— Совсем отвык от Москвы, — признался Олег. — Вот пять дней побегал — и выдохся! У нас в городе не такой темп. Тихо, хорошо!..

Рыжеватая жесткая бородка окаймляла широкое лицо Олега, а темя уже было голым почти до макушки. И над лбом висел закрутившийся в колечко смешной хохолок. У Копылова лицо было гладко выбритым, зато черные блестящие волосы доставали до плеч. Он был красив и знал об этом: в чертах узкого его лица нередко являлось выражение терпеливой утомленности. Не желая поддержать начатый приятелем банальный разговор, он, вскинув на Олега иронический взгляд, заметил:

— Недаром говорится: всяк кулик свое болото хвалит.

Олег понимающе улыбнулся и развел руками.

Вагон быстро наполнялся. Женщина в добротном бежевом платье-костюме, статная, с белокожим, чуть тронутым косметикой лицом, поставила на скамью, где сидел Копылов, большую сумку. Отдышавшись, женщина попросила:

— Молодой человек, я отойду на минуточку. Пожалуйста, скажите, что рядом с вами место занято.

Копылов покосился на похожую на чемодан кожаную сумку и кивнул с безразличным видом.

— Доверчивый народ пошел! — сказал он Олегу, когда женщина ушла.

— Что-что? — переспросил тот.

— Неужто глуховат стал, Глебов? В институте, кажись, слышал нормально.

Рыжеватые брови Олега взметнулись в добродушно-виноватом выражении.

— Да я просто задумался…

А размышлял он о том, как лучше устроить столичного гостя в своей однокомнатной малометражке. В кухне раскладная кровать не помещается, в комнате за шкафом — кроватка сына. Втиснуть раскладушку можно только между шкафом и диваном. Удобно ли будет привыкшему к роскоши Копылову спать головой к головам супругов?

— Я говорю: народ нынче доверчивый пошел, — продолжал Копылов. — Вот, бросила багаж и понеслась. Что нам стоит взять эту сумку и выйти из вагона?

Олег покорно улыбнулся, посчитав слова приятеля попыткой пошутить. Вспомнил, что в боковом кармане пиджака торчит свежая газета. Развернул ее и начал просматривать с последней полосы.

— Слушай, — вдруг обратился он к Копылову, — а значки ты собираешь?

— А, это все мусор, — пренебрежительно ответил Копылов. — Есть у меня сотни две. Держу для обмена с простаками на монеты. У тебя что-нибудь интересное есть?

Олег покачал головой.

— Я же говорил, что ничего не коллекционирую… Вот здесь пишут про московского пенсионера, который собрал коллекцию из трех тысяч значков. Все спортивные.

— Много их развелось, разных фанатиков, — со страдальческим прищуром ответил Копылов. Однако взял у Олега газету и начал читать по коллекционера.

…Столкнулись они в Москве совершенно случайно. Олег выбрался из магазина детской одежды и собирался зайти в обувной (заказы жены занимали две странички в его записной книжке), когда увидел в уличной толпе Копылова. С тех пор как закончили институт, они пять лет не встречались. Копылов сумел остаться в Москве, а Олега распределили в Калугу. Кое-какие вести о Копылове до Олега доходили, даже адрес и домашний телефон однокурсника были в его записной книжке, но, бывая в столице, Олег все как-то не мог добраться до Копылова. Большими друзьями они, в общем-то, и не были. Просто жили некоторое время в одной комнате в общежитии. У Олега не хватало душевных сил, чтобы сделаться пижоном и бабником, как Копылов. А еще для этого требовались деньги и время, чего у Олега во все студенческие годы тоже было в обрез. Однако за умение жить красиво он Копылова не презирал — порой даже завидовал. Помимо женщин, Копылов увлекался альпинизмом, кинолюбительством, дружил с художниками. Разбрасывался он, конечно, и потому учился кое-как. Но если Копылову на все его увлечения хватало энергии, за что же его осуждать? И все же не получилось у них с Олегом того душевного контакта, который делает людей друзьями на долгие годы. Вот почему, бывая в Москве, Олег в самую последнюю очередь вспоминал, что живет где-то на Соколе его однокашник Игорь Копылов.