— С ума можно сойти! — воскликнул Копылов, глядя на гостя округлившимися глазами. Потом встал, решительно подошел к бару, встроенному в стеллаж, и принес бокастую бутылку французского коньяка.

— Угощаю! — сказал он, сделав широкий жест рукой. — Берег, понимаешь, ко дню рождения, ну да раз такой случай!..

Склонив голову и поскребывая пальцами бороду, Олег поглядывал то на хозяина, то на бутылку.

— А не пожалеешь потом? — спросил он.

— Да о чем ты, Олег! Для друга ведь!.. Значит, говоришь, она решила кулон? — Копылов уже разлил коньяк в рюмки и поднял свою.

— Давай еще раз — за встречу!

Сделав небольшой глоток, он поставил недопитую рюмку на стол. Олег последовал его примеру.

— Если только ты правду говоришь, Олег, то проси у меня что хочешь. Хочешь — американскую газовую зажигалку?.. Хочешь — шведские подтяжки и пару журналов с сексом? В конце концов, я могу даже японские часы достать!.. Старик, это просто уму непостижимо: из «крестовика» — кулон! Я ночь спать не буду — жуть такая!

— Да что кулон, — махнул небрежно рукой Олег. — Ты знаешь, как я распорядился? Я этот рубль под ножку письменного стола подложил, чтобы не качался…

— Фантастика! — ерзая на стуле, крикнул хозяин. — Ну проси, Олег, проси!.. Ну, что ты за него хочешь, скажи только — я на все согласен!

— А мне ничего не надо, — откинувшись на спинку стула и улыбаясь, заявил Олег. — Вот поедем со мной в Калугу — я тебе его так отдам. Подарю — и все!

— А жена?

— Ну и что — жена? У меня и жена — простой человек!..

…Хозяйка большой коричневой сумки вернулась, когда вагон уже был переполнен, по радио объявили отправление и за окнами поплыл назад усеянный окурками асфальт перрона. Втиснувшись между Копыловым и грузной старухой в драповом пальто, женщина взяла сумку на колени.

— Может, поставить наверх? — предложил Олег.

— Что вы, не нужно, она тяжеленная.

— Значит, нужно! — Он встал и рывком вскинул сумку на полку. Кивком головы женщина поблагодарила, но при этом не оживила ее лицо обычная в таких случаях улыбка: оно казалось окаменевшим. Женщина была старше попутчиков. Светло-коричневый костюм из шерстяного трикотажа спокойными складками обозначал статное, еще не утратившее формы тело; в мочках ушей светились янтарные серьги; волосы, прибавленные за счет шиньона, были закручены в высокую башенку, скрепленную коленцами шпилек. Одежда и весь облик выдавали в ней горожанку, из тех, у кого мужья занимают приличное положение на службе, есть квартира, хорошая мебель и на очереди покупка «Жигулей», чтобы ездить на загородный участок, где среди молодых яблонь сверкает стеклами веранды голубой кубик так называемой «дачи». Только вот не вязалось с ее обличьем слишком задумчивое — даже убитое — выражение лица.

После станции Нара вагон заметно опустел. Лавка, где сидел Олег, освободилась, рядом же с Копыловым по-прежнему теснились едва не опоздавшая хозяйка сумки и старуха, дремавшая в своем драповом панцире. Женщина как будто не замечала возможности пересесть и почувствовать себя свободнее. Впрочем, мог бы пересесть и Копылов, но тому, видимо, не хотелось терять уютное место возле окна.

— Собирательство — дело в высшей степени увлекательное и полезное, — говорил он. — Мне все-таки кажется, что ты к этому как-то легкомысленно относишься. Напрасно, уверяю тебя. Например, могу похвастать: я из-за монет и икон кучу монографий по истории прочел. Теперь свободно ориентируюсь во всех эпохах — ведь каждая вещица в моей коллекции — гость из далеких времен. А кроме того, мою душу согревает ощущение некоей, принадлежащей мне собственности. Что там ни говори, а чувство это приятное. Скажем, мою коллекцию монет знатоки оценивают в пять тысяч. Чувствуешь?.. Или иконы — еще пара тысяч. Ну?.. А, ребенок ты еще!.. Прости, но это так… Ведь дело не в том, что монеты и доски я могу продать. Деньги можно делать и другими способами. Нет, чувство собственности — это… до этого нужно дорасти, просто так оно не приходит.

— Значит, по-твоему, нужно дорасти, чтобы чувствовать себя личностью? — спросил Олег. — А еще точнее, аристократом?

Копылову его слова не понравились. Болезненно поморщившись, он сказал:

— Ты не путай божий дар с яичницей!.. Ну какой тут аристократизм? Просто благородная страсть. Или как пишут в газетах, хобби!..

— Ну да, хобби. Это модно стало… Только знаешь что, Игорь? Мне лично кажется, что это самое хобби — признак житейской несостоятельности! В общем, утешение неудачников. Не получилось у человека настоящего контакта с жизнью, не умеет всего себя, всю энергию отдать работе, семье — вот и позволяет себе этакий высокомерный грешок — хобби. Так сказать, тихий протест оскорбленного индивидуалиста!

— Ну что же, может быть, и так, — согласился Копылов; лицо его приняло холодное выражение. — Но ведь вот какое дело, милый юноша: человек имеет право быть сложнее, тоньше, даже богаче, чем окружающая его действительность. А без остатка, полностью сливаются с действительностью только ограниченные, примитивные субъекты!

Олег, слушавший внимательно, вдруг остановил взгляд на женщине и лицо у него стало тревожно-растерянным. Копылов замолчал и тоже скосил глаза на соседку.

Она сидела все так же прямо, все так же держа на коленях руки со сцепленными белыми и гладкими пальцами, одно из которых охвачено было широким золотым кольцом, но теперь по ее щекам скатывались крупные прозрачные слезы. Плотно сжатые губы женщины вздрогнули, запрыгал круглый подбородок. Она, не выдержав, всхлипнула, закрыла лицо ладонями и уронила голову. Ее плечи тряслись.

Приятели переглянулись.

— Вам плохо? — строго спросил Копылов.

— Нет, нет… Извините, ничего… Это я так, спасибо! — отозвалась женщина.

Олег задумчиво теребил бороду. Потом встал, снял с полки свой портфель и вынул из него румяное крупное яблоко.

— Возьмите, пожалуйста!

Пассажирка подняла мокрое лицо, взглянула на яблоко, потом на Олега.

— Знаете, не откажусь!

Надкусила и стала жевать, уставившись взглядом в какую-то точку. Вдруг она улыбнулась.

— Какое сладкое!.. — взглянув благодарно в глаза Олегу, она продолжала: — Прямо удивительно, как все точно повторилось! Ведь у меня уже был такой случай, честное слово! В детстве. Все точно так же… Я плакала. Уж не помню, кто меня обидел, только ревела на всю улицу. А прохожий дал мне яблоко. Вот такое же точно сладкое яблоко. Почему?

Олег улыбнулся и пожал плечами. Женщина засмеялась и продолжала:

— Нет, это просто смешно! Сижу в электричке и реву как дуреха. Из-за какого-то пустяка… Видно, нервы разгулялись: вот вертится в голове одно и то же!..

— Теперь-то кто вас обидел, можно узнать? — спросил Олег.

История, случившаяся с его соседкой в зале ожидания Киевского вокзала, оказалась банальной. Женщина эта, калужанка, рано утром приехала в Москву за покупками. Истратив все деньги, вернулась на вокзал и села отдохнуть в зале ожидания, поскольку до отправления поезда было еще порядочно. За ее спиной шумела, споря, ватага призывников — головы у всех стриженые, серые, как репейники. «Почему они так возбуждены?» — спросила женщина у соседа — солидного, с седыми висками мужчины в белых брюках и тенниске. «Да за газировкой просятся. А сержанты боятся их растерять, не пускают!» — объяснил мужчина. Женщина вызвалась помочь; с большой бутылкой, которая нашлась у призывников, отправилась к киоску за газированной водой. А свои вещи — две сумки, большую (она показала взглядом на полку) и еще маленькую (ну, знаете, обычная женская сумка, белая, с замочком), оставила под присмотр гражданину в тенниске (лет под пятьдесят ему — вполне приличного вида). Пока стояла в очереди да пока продавец наливала стаканом в бутылку воду, прошло минут десять, не больше. И вот когда вернулась, то не обнаружила ни гражданина с седыми висками, ни своей белой сумки… Узнавшие про ее беду ребята-призывники обыскали весь вокзал (тут уж сержанты позволили), но бесполезно…