Со стонами сняв ботинки, Виру облегченно вздохнул.

— Все-таки я городской житель — весело проговорил он, — бегать по горам — это не для меня.

— Просто тебе надо было надеть другую обувь, — сказал Джай.

— Что ж ты мне раньше не посоветовал? — огорчился Виру, разглядывая ощерившуюся гвоздями подошву. — Я покупал эти туфли в лучшем магазине Дели!

— Брось, — через силу улыбнулся раненый — Виру все-таки развеселил его. — В последний раз мы были в Дели, когда нас везли по этапу.

— Ну, значит это было до того. И вообще, — оглянулся он на артистов, — говори тише. Так, значит, тебе запомнилась наша поездка в Дели? — сказал Виру, повысив голос. — Да, мы прокатились тогда от Мадраса до Сринагара… Ничего не поделаешь, такова работа бизнесмена.

Стоявшие чуть поодаль певец и танцовщица о чем-то перешептывались. Вишну, яростно жестикулируя, что-то доказывал Лакшми, а она отрицательно качала головой, разгребая песок босой ногой. Посмотрев на ее крошечные ступни, Виру подивился, как же эта девушка бежала по острым камням? Она даже ни разу не пожаловалась! Удивившись такому мужеству, весельчак молча надел разбитые ботинки.

— Друзья, — сказал Джай, обращаясь к артистам, — нам пора ехать. Мы предоставим вам лошадь и довезем до Рамгара. Вы можете отдохнуть в усадьбе господина Тхакура. Хотя мы и сами у него в гостях, я думаю, он будет рад вам.

— Благодарю вас, — ответил Вишну, — но мы предпочли бы остановиться в деревне, чтобы не обременять…

Сорвавшийся камень проскакал по скале с таким грохотом, что лошади стали приседать и прядать ушами. Виру прыгнул в сторону и покатился по земле, щелкая затвором.

— Уходите! — закричал он.

Треснул залп. Пули хлестнули по тому месту, где только что стоял Виру. Его спутники успели вскочить на лошадей.

— Вперед! — крикнул Джай и ударил коня, на котором сидели певец и танцовщица.

Скакун взвился на дыбы, рванул с места черной птицей, унося седоков из-под огня.

Виру выкатился из-за камня, выстрелил по маячащим над гребнем скалы головам и укатился обратно под яростные ружейные вспышки.

— Заходи справа! Окружай их! — послышались команды, отдаваемые хриплым басом.

Почти не целясь, Виру выстрелил на голос. Раздался утробный рев, огромного роста бандит сорвался со скалы и покатился вниз вместе с каменной осыпью.

— Держись! — прокричал Джай. — Я иду!

Разогнав скакуна, он промчался под пулями, замедлив бег возле друга. Тот вскочил, пробежал несколько шагов, держась за стремя, потом прыгнул в седло за спиной Джая.

— Эй вы! — заорал весельчак. — Ловите ветра в поле!

Он лихо выстрелил из винтовки, держа ее одной рукой. Над скалой летучей мышью вспорхнул сбитый пулей черный тюрбан.

— Это надо же — попал! — удивился Виру.

Глава двадцать девятая

Ратхе не спалось этим утром. Она поднялась на рассвете и, приведя себя в порядок, окунулась в обычный круговорот домашних дел, которые сегодня приобрели, казалось, новый смысл.

Она подмела в храмовой комнате, где находился домашний алтарь, стерла пыль со статуэток и литографий, изображавших богов, начертила на полу ритуальные узоры — ранголи. Потом долго начищала до яркого сияния серебряные сосуды, использовавшиеся в церемонии жертвоприношения, налила топленое масло в светильники и зажгла их.

Чтобы отслужить пуджу — домашний обряд поклонения божеству, она должна была выкупаться и предстать перед алтарем физически и ритуально чистой. Закончив омовение, она положила на блюдо все, что было нужно: листья бетеля, орехи ареки, масло, молоко, цветы, — и, закрыв зверь в храмовую комнату, осталась наедине с Богом.

Ее молитва, долгая и горячая, потребовала от нее всех оставшихся в ее душе сил. Она просила милости и заступничества не для себя, а для тех, кто был в опасности, в двух шагах от смерти. Разве должны умереть те, кто сражается во благо людей? Если помыслы воинов чисты и святы, пусть им будут дарованы победа и спасение, пусть не коснется их пуля или клинок, пусть это утро увидит их целыми и невредимыми.

Она вышла из комнаты с горящими щеками и долго стояла на веранде, подставив лицо свежему ветру с гор — в том направлении, откуда ждала появления всадников. Но дорога была пуста, и Ратха отправилась вниз, на кухню.

Рамлал предложил ей завтрак, но она отказалась и предпочла помочь ему немного — он готовил еду для них. Ей хотелось, чтобы блюд было как можно больше — ведь они вернутся голодными. Она принялась раскатывать паппар — лепешки из молотой фасоли, и занималась этим так долго, с таким упорством и старательностью, как будто заклинала судьбу: не может ничего случиться с теми, кого ждет завтрак, лепешки, горячее молоко.

Орудуя скалкой, Радха даже стала напевать какую-то полузабытую песенку, которую в последний раз пела еще в отцовском доме. Рамлал внимательно посмотрел на нее — он никогда не видел поющей эту славную девочку, так неудачно начавшую свою жизнь. Он хотел подойти к ней и погладить ее по опущенной головке, как делал это, когда Басанти была еще малышкой, но не решился — она все-таки госпожа, хозяйка в этом доме, где он только старый слуга.

Все было готово, но и Рамлал чувствовал, что им обоим надо как-то занять себя, иначе ожидание становилось слишком мучительным.

— Может, сделаем им баранину с овощами, а то что это за мясо — курятина, им разве наешься? — предложил он.

Ратха, никогда не пробовавшая мяса, пожала плечами, слушая эти слова из уст воинствующего вегетарианца. Он и сам, казалось, был смущен своим предложением и счел нужным объяснить его.

— Пусть живут так, как привыкли. Что нам учить их, ведь завтра их могут убить, они рискуют каждый день! И потом, боги не станут сурово судить тех, кто делает святое дело. Скорее, нам, не знающим вкуса мяса, придется отвечать перед ними за то, на какие суетные, ненужные дела потрачен наш век, — сказал он задумчиво и улыбнулся. — Хотя что ты, девочка, можешь знать о загубленной жизни.

— Кому и знать, как не мне, — горько ответила ему Ратха. — На что уйдет моя жизнь? Я ведь даже не смогу совершить главного дела женщины — родить и воспитать детей. Послушайте, дядя Рамлал, неужели это правда, что я, как и все вдовы, несу наказание за грехи, совершенные в прошлой жизни? Неужели я так страшно грешила, что у меня отняли мужа и обрекли на судьбу вечной плакальщицы? Что я могла сделать, дядя Рамлал? У меня в душе нет ничего плохого — я искала, старалась понять, но там нет ничего, за что могла бы настичь меня такая суровая кара!

Рамлал хотел остановить ее, утешив дежурными словами о покорности судьбе, о воле богов и милосердии их, но она настойчиво хотела договорить, выразить то, что мучило ее так долго.

— Я знаю, я родилась с этим хане бараха — написанным на лбу несчастьем, и ничего здесь невозможно исправить. Мне еще повезло, меня хоть не попрекают, не обвиняют в том, что своими поступками в предыдущих воплощениях я свела в могилу моего мужа. Но я часто чувствую себя так, что лучше бы мне было сгореть вместе с ним на погребальном костре.

Рамлал смотрел на нее и не верил своим глазам. Что произошло с Ратхой, почему она так изменилась? Такая сдержанная, воспитанная, умеющая не показывать своей боли — и вдруг удивительная откровенность, исповедь совершенно чужому человеку? А кому ей и рассказать, если на то пошло? Матери у нее нет, брат учится в Америке, муж убит, подруги далеко и живут совсем другой жизнью. Тхакур — с ним Ратха совершенно не близка и, кажется, даже боится и не любит его. Живет, как отшельник в пещере… И все-таки с ней что-то происходит, но где уж ему, темному старику, понять ее.

— Простите меня, — прошептала Ратха, вытирая слезы. — Я знаю, что недостойно моего рода и дома, в котором я живу, говорить такие вещи — роптать на судьбу, жаловаться. Я знаю, вы добрый, хороший человек, вы не станете осуждать меня, — я сама себя осуждаю.

Она поднялась и тихо побрела в свою комнату, оставив старика в горестном недоумении. Сколько вокруг несчастья, сколько крови пролито одним только Габбаром, и что он сделал с этой бедной девочкой, не убитой пулей, но навсегда погубленной!