На веранде Ратха встретила Тхакура. Он только что встал и шел за Рамлалом, чтобы тот помог ему умыться и позавтракать. Ратха не успела закрыть лицо покрывалом, и Тхакур ясно увидел следы слез на ее лице.

— Не больна ли ты, девочка? — спросил он участливо.

Ратха вздрогнула от неожиданности. В первый раз она услышала от него слова, в которых было хоть немного тепла. Все это время с того страшного дня, когда погибла его семья, Тхакур почти не разговаривал с ней, если не считать дежурных вопросов о здоровье, совсем непохожих на этот, и предложений выписать ей книги, сари, саженцы роз. Только один раз он спросил у Ратхи, не хочет ли она повидаться с отцом, но она отказалась. Она не была готова к такому свиданию. Отец, немногословный, суровый человек с четкими представлениями о том, кто и как должен себя вести в тех или иных обстоятельствах, не нашел бы в ней того, что желал увидеть: смирение, мужественное, стройкое приятие случившегося и полную покорность воле богов. Она не хотела разочаровывать его, но не хотела и притворяться.

Тхакуру же, казалось, было все равно, что она испытывает и как она переносит это испытание. Ее отталкивало его равнодушие к чужому страданию, но одновременно она была благодарна свекру за то, что он ни разу не потребовал от нее принятых проявлений вдовьего горя. Он настолько глубоко погрузился в мрачный омут, где зрели его планы мести, где между тенями умерших метались кровавые образы торжествующих врагов, что не замечал вокруг себя ничего, что не входило бы в его схему отмщения.

Ратхи не существовало для него как страдающего, измученного человека. Она была просто бессловесным символом разрушенной семьи, разрушенного мира. Возможно, осуществляя свой замысел, он думал, что мстит и за нее, но понять ее у него не было ни потребности, ни желания.

И вот теперь он говорил с ней, как с человеком, до которого ему есть дело, настроением которого он озабочен. Как тут было не удивиться?

— Спасибо, я здорова, — ответила Ратха, склонив голову.

Ей показалось, что он хотел сказать что-то еще, но передумал. Она подождала немного и прошла мимо. «Что это с ним? — думала она, поднимаясь к себе. — Он не победил еще своих врагов, не отомстил за смерть родных, а уже как-то переменился. Может быть, присутствие этих парней изменило его: он понял, наконец, что не одинок в своей борьбе, что он не воюет в одиночку против мира зла? У него теперь есть армия, которая способна к действию. Каково ему было сидеть в этих стенах и понимать, что он, безрукий калека, не может сделать того, ради чего еще билось его усталое сердце! Джай и Виру стали его руками. Может быть, в этом причина того, что он теперь более похож на того Тхакура, которого она встречала в доме своего отца и позже, на своей свадьбе. Только бы он не потерял ни одну из этих рук, держащих меч, только бы они остались целы. И не только ради Тхакура, но и ради меня, сказала себе Ратха, впервые признавшись открыто в том, что значил для нее Джай. Пусть нас ничего не может с ним связывать, но я хочу, чтоб он уцелел — для другой, не для меня. Только пусть вернется живой и невредимый. Я не хочу потерять еще раз любимого человека, уступить его смерти».

Целый клубок перепутанных мыслей одолел ее: о Тхакуре, о Джае, о себе. Все оказалось сплетено в один туго затянутый узел, который ни развязать, ни разрубить не удалось бы никому.

Теперь она уже упрекала себя за то, что и сама никогда всерьез не задумывалась о том, что чувствует Тхакур, метавшийся в соседней комнате, как раненый лев. Ведь он — отец, у которого убили сыновей, дед, у которого отняли внука!

Его боль сильнее, чем моя, поняла вдруг Ратха. Она обвиняла свекра в невнимании к своей судьбе, но сама была к нему еще более несправедлива. Только сейчас она ощутила его муку, почувствовала ее, как свою.

По лицу ее потекли горячие, обжигающие слезы. Пойти к нему, попросить у него прощения, поплакать вместе с ним о том, чего уже не вернешь? Невозможно. Замкнувшиеся в своем горе, они упустили момент, когда можно было бы помочь друг другу пережить свалившуюся беду, остались чужими людьми — два запертых в доме невольника, из которых ни один не понимает языка другого.

И все-таки что-то менялось для них обоих. Это мщение, идею которого она так ненавидела, не способно утолить боль утрат, заживить раны, излечить душу. Но — удивительное дело — Тхакур превратил месть в возмездие, убийств — в освобождение. И они оба — она верила в это — стали другими за это время, они стали лучше, добрей, человечнее. А значит, это боги ведут их по каменистой горной дороге, полной опасностей, из которых главная, страшная, смертельная — Габбар Сингх.

Глава тридцатая

Ах, как тяжело ждать любимого! Считать мгновения, смотреть поминутно в окно, не входит ли во двор усталый конь, не спешивается ли у крыльца человек, вернувшийся из дальнего похода. Сколько песен сложено об этом, сколько сказок рассказано. Ратха попробовала затянуть одну из таких песен — тихо-тихо, чтобы никто не услышал, но разве выразит песня ту тоску, то мучительное ожидание, которое наполняло сейчас все ее существо.

Одно дело — гадать, придет ли милый на свидание, ждать его возвращения из чужой стороны, грустить о муже — потому что какой еще любимый может быть у индийской девушки, впервые встречающей избранного ей родителями суженого только на свадьбе!

Ждать того, кого выбрало само сердце вопреки всему: обычаям, карме и воле богов, — надеяться, что придет он живым, что минует его смерть, — это совсем другое, это острее ранит, сильнее жжет.

Солнце достигло уже зенита, а дорога, ведущая к дому Тхакура, все еще была пуста. У Ратхи устали глаза, так долго и неотрывно смотревшие в залитую ослепительным светом даль. Она отошла от окна и, присев на циновку, опустила веки.

Во дворе, в плетеном кресле-качалке, застыл Тхакур. Она знала, что и он так же напряженно вглядывается в даль, ожидая появления всадников.

Наконец, чуть слышно застучали копыта по каменистой насыпи, и, метнувшись к оконному проему, Ратха увидела два смутных силуэта на повороте дороги. Два! Значит, оба живы! Но что-то не так с одним из всадников. Он почти лежит в седле, свесив бессильные руки. Убит? Джай, конечно, Джай! Это его куртка, это его поникшая голова!

Ратху била крупная дрожь, на высоком лбу выступила испарина. Она умерла бы в это мгновение, если бы всадник не пошевелился внезапно и не поднял голову. Жив!

Значит, ранен, вот почему у Виру за спиной две винтовки. Ранен, но все-таки жив!

Ратха рванулась, как будто разрывая приковавшую ее к месту цепь, и побежала, не думая, не помня ни о чем на свете и уж тем более о приличиях. Дверь, веранда, лестница — она летела так стремительно, что развевающийся позади край сари казался расправленным крылом. Еще миг — и она бросится к достигшей крыльца лошади, обнимет, прижмет к себе любимого, заплачет над ним.

Ей оставалось сделать последние шаги, когда она внезапно застыла, будто наткнувшись на стену. Широко открыв изумленные глаза, на нее смотрел Тхакур, с трудом поднимающийся из своего кресла. Она не могла переступить через этот взгляд, хотя и не успела понять, было ли в глазах свекра что-нибудь, кроме удивления, смотрел ли он, осуждая ее за такую несдержанность, за то, что она так забыла себя, свое положение в этом доме. Ей хватило и того, что он заметил ее порыв, ее смятение. Ратха, как за спасительную соломинку, схватилась за край своего вдовьего покрывала и укрыла им горящие глаза и пылающие смущением щеки.

Тхакур обернулся, чтобы посмотреть, к кому бежала его невестка и встретился с твердым взглядом раненого Джая. Да, вы не ошиблись, говорил этот взгляд, но не спешите судить нас, не сделавших ничего плохого.

Сомнений не оставалось — между Ратхой и этим парнем началось уже что-то, что было неподвластно ему и никому на свете. Тхакуру хватило благородства, чтобы это понять. Он отвел глаза и быстро пошел к лошадям, на ходу призывая Рамлала помочь раненому.