Я сжался за камнем, обнимая кровоточащие ноги. Втягивая голову, сворачиваясь. Мечтая стать самым маленьким существом в мире.

Зажмурился, спасая глаза от острых крошек. Спасая себя от того, что увижу, если буду смотреть.

Но с закрытыми глазами я видел только лучше.

Зал развернулся на триста шестьдесят градусов. Я был везде, я видел всё. Я был глаз, глядящий внутрь.

Земля у ног Каладиана почернела от крови: он ранил себя неуправляемыми лезвиями. Вихрь ускорялся. Сила ударов увеличивалась. Они выбивали длинные шрамы на стенах и на камне, за которым я свернулся маленькой креветкой.

Веер лезвий коснулся Фишера. И не останавливаясь, прошёл его насквозь.

Фишер застыл - с глупым удивлённым выражением лица, когда металлические нити, сделав круг, вошли с одной стороны его тела - а вышли с другой.

Превращая его в груду мяса.

Мяса, костей, нарезанной одежды, жидкостей. Кровь и крохотные кусочки плоти, брызнули на стены, рисуя фрактальные разводы.

Каладиан не остановился.

Он вращался, окружённый стальным кольцом. Его лицо покрылось коричневой коркой из пыли и крови. Все быстрее. Быстрее и быстрее. Он распахнут рот в беззвучном крике и неестественно развернул плечи - скорость вращения вынимала их из суставов.

Он не остановится.

Зеленоглазый мужчина стал сердцевиной в торнадо из лезвий. Свист металлических нитей превратился в гул, голос ветра делался всё громче, всё яростнее.

На камень, за которым я прятался, на стены, на потолок сплошной чередой сыпались удары. Пещеру сотряс мелкий противный дребезг, проникающий сквозь стопы по позвоночнику в древние отделы мозга. Те, которые знают, что от землетрясения надо бежать так, словно за тобой мчится медведь.

- Уходи! Уходи немедленно! - Голос Каладиана утонул в гуле. Я не расслышал - я прочёл по губам. Я все ещё каким-то образом его видел.

Камень, за которым я сижу, не выдержит.

Пещера не выдержит.

Но бежать некуда. Так глупо... я погибну от руки того, кто меня дважды спас.

Что-то влажное и тёплое скользнуло по шее, заползая под воротник. Я снял механически. И едва не выскочил под разрывающие воздух лезвия, стряхивая в панике кусочки Фишера. Швырнул один за спину, и сзади кто-то ругнулся.

Прячась за мной, как я прятался за камнем, на корточках сидел Алик. Он передёрнулся всем телом, избавляясь от ошмётка, попавшего на плечо. Его руки всё ещё были привязаны к перекладине, костлявое голое тело покрывали татуировки рыб, а с шеи свисало омерзительное ожерелье.

Прерывистый вдох застрял, воздух в груди сначала застыл комом, а затем растёкся под кожей ледяной жутью.

- Хватит таращиться. - Алик сжался весь, прячась от очередного удара рассекающих нитей. - Помоги мне!

Он был не просто худ - измождён до крайности. Вблизи вряд ли бы кто-то перепутал со мной. И он был здорово старше. На губах и ушах Алика темнели точки от снятого пирса, выбеленные волосы безжизненно обрамляли лицо, а глаза алели лопнувшими сосудами.

Я зажмурился, пытаясь сбросить наваждение. Перестать его видеть, перестать его слышать. Это не может быть Алик. Алик мёртв. Мёртв, его препарировала доктор Девидофф, вставив вместо глаз синие камни, а я разбил его череп, испачкав дэ.

Алик пнул меня босой пяткой в бедро.

- Прекрати. - Прошипел он. - Хватит. Помоги мне лучше.

Металлические нити ударили по камню. Я вздрогнул, Алик вздрогнул.

Мёртвые не боятся, что их располосует на части. Ведь так? Наверное, так. Должно быть так.

Задержав дыхание, я трясущимися руками распутал проволоку, которой кисть Алика была примотана к балке. Вторую он освободил сам. Подался вдруг вперёд и закрыл мне глаза ладонью, как будто я могу так перестать видеть.

Прикосновение было... никаким. В смысле - нормальным, тёплым и немного влажным.

Уверенный, что я не подглядываю, Алик сорвал с себя и швырнул под лезвия Каладиана ожерелье из гениталий. Скривился, беззвучно всхлипнув, его лицо избороздили некрасивые мелкие морщины. Проморгался, глядя в сторону, и убрал от меня руки.

- Как его остановить? - Спросил я шёпотом. - Как мне остановить Игоря?

Алик всё предвидел. Он должен знать. Наверное... Парень рядом не казался всезнающим. К счастью, мёртвым тоже не казался. Но... это ведь он меня вёл, расставляя указатели ближе и ближе к месту, где всё разрешится.

Алик сжался, спасая макушку от свистящих сверху лезвий.

- Что есть неделимого? - Потребовал ясновидящий. - Что нельзя расчленить?

Он мог сейчас попросить двузначные числа сложить, и я бы не справился. Я вообще не понимал, чего он хочет. Воздух свистел. Капли Фишера остывали на полу, а задушенный им парень спрашивал о философских вещах.

- Я... я не знаю. Я не... - Я зажмурился.

Алик опять пнул меня в бедро. Я не удержсял на корточках и сел на каменный пол.

- Э...э... атом? - Оттолкнулся я от очевидного. Думать не получалось. - Пространство? Мысль?

- Ты можешь ему под руки подставить атом?

- Н-нет. Нет, я не... Не знаю. Что?

У него ведь есть все разгадки. Все ответы, всё будущее.

- Найди что-нибудь. - Алик пригнулся ещё ниже. - Потому что я немного... не в форме.

Если в основе режущих линий лежит способность Игоря к анализу, значит их может остановить нечто неразбиваемое. Исходно целостное. Но вокруг лишь кусочки мяса (я позже буду воспринимать это как Фишера, много позже, не сейчас, сейчас нельзя), пригибающийся к земле недавно мёртвый Алик, каменная крошка, камень, который вот-вот разломается под ударами, и балка к которой были привязаны руки Алика.

Я наткнулся на серый взгляд ясновидящего. Он ждал.

Он знал ответ, и не говорил мне.

Потому что хотел, чтобы я сам его нашёл. А найдя, изменил себя.

Точка неделима.

Я смотрел в точку, я был точкой, когда Рыба выплеснулась через меня в Лабиринт. Тяжестью точки я проделал дыру в ткани мира, что сдерживала её. И я-точка не имел иных мыслей, иных чувств, иного счастья, кроме бытия.

Линия неделима.

Ритм и безумные стихи Константина пробудили во мне власть над линией, и пока я упивался восторгом, Константин захлёбывался водой. Я не видел этого. Став линией я был целостен и бесконечен.

Я уже дал ответ на вопрос. Я уже сказал «пространство». Но... я не испытывал его.

- Тебе придётся. - Алик смотрел с сочувствием. - Иначе мы оба умрём. Все умрём, точнее.

- Кто - все?

Вой рассекающего вихря стал громче. Под ним проявился ещё один звук: Игорь кричал.

- Ты. Я. Он. - Ясновидящий облизнул губы. - Весь этот грязный город. Старик ошибается, у него ничего не получится. Почти наверняка.

- Не получится что?

Алик подтянул к себе балку.

- Спасти нас, конечно. - Улыбнулся он половиной рта. - Ну как? Ты прекратишь это? Или я?

Я схватил Алика за запястье. Зажмурился.

Я помню чувство линии. Власть над линией. Помню, как её нужно было овеществить, чтобы не лопнуть. Помню пронизывающее, законченное, прекрасное чувство точки.

И помню, к чему это привело. Смерть Кости, выброс Рыбы, и взгляд деджова Регана, запертого в своей черепной коробке.

Кто остановит меня, если я сделаю что-то жуткое и непоправимое? Точно не Алик. И что за ужасы - ужасные ужасы могут произойти, если я стану пространством этого места, его застывающим воздухом и его объёмом? Если стану недостаточно - Каладиан рассечёт меня на миллиард маленьких Олегов.

Я держался за руку Алика, как за якорь.

Я вспоминал. Концентрацию и липкость, единство крохотного пятнышка на стене, просверливающего ткань несовершенного мира. Если точку протянуть, если перешагнуть через бесконечность и протянуть её в бесконечность, опоясать ею мир вокруг себя - от левой руки и до правой, от прошлого, где Вселенная - лишь зерно событий, лишь план, в будущее, где она - свершившийся факт, и потому - ничто... Если протянуть точку бытия она становится линией. Она становится временем, а время - движением, и за ним уже не угнаться.