Я бежал, бежал... я уже должен был пробежать поле и влететь в коридор. Если я не ошибся. Если это коридор, а не тень, и не глухой угол. Если я промахнусь - мне конец.

Я чуть замедлился, ожидая, что вот-вот врежусь лицом в коралл.

Стены все не было, и не было.

Врезался. Я выставил согнутые руки и не стукнулся лбом, но зато ударился кистями и локтями. Тяжело дыша, всем телом прижался к кораллу.

Представил, как зёрна-паучки ползут по мне, выискивая, где пробраться под одежду. Отряхнулся, как делают собаки, и, касаясь стены плечом, отступил на несколько шагов в сторону. Ещё раз отряхнулся. Вновь отошёл. Ещё раз, на этот раз - сбивая с себя завёрнутыми в рукава ладонями те зерна, что могли вцепиться в ткань. Прошёл дальше и, наконец, выглянул из-под одежды. Холодной воздух был таким свежим и вкусным... ясным, как небесно-голубые глаза Мая.

Я осторожно снял куртку и отряхнул в сторону. На землю выпало несколько маковых бисеринок.

Но я прошёл поле.

Я расхохотался. Я хитрый и быстрый! Так меня не остановить. Какое-то там поле из растений, ха!

В голове от бега и духоты пульсировала кровь, грудь болела, а я смеялся.

Все ещё растягивая рот в победной улыбке, я шагнул в лабиринт.

Три красные капли брызнули на белоснежную стену.

Острый укус - под левой бровью, проникая в глаз. Короткая боль сменилась долгой и тонкой, как будто под глазным яблоком протягивали нить.

Я застыл, распахнув рот на середине вдоха. Мне показалось. Атхена, пусть это мне показалось.

На ладонь лёг невесомый парашютик, сбросившего оболочку зерна.

Тонко и уверенно, как пальцы хирурга, корни скользнули в мозг. Я закричал - больше от ужаса, опалившего ледяной водой позвоночник, чем от боли. Боль потеряла остроту, но не силу. Разошлась от глаза в центр головы. От центра головы - на затылок и в шею. В спинной центр. Зерно пожирало меня. Я ощущал каждый миллиметр его пути.

Оно выедало моё зрение. Выедало цвет. Я распахнул глаза - а мир бледнел, как сжигаемая графика. Выцвел в чёрно-белый. Налился пепельной серостью, с едва обозначенными контурами. Я смотрел, пока мог.

В глазу и в спине проснулся чужой пульс. Он стучал вразнобой с моим.

Слева мир почернел - поражённый глаз перестал видеть, а в правый цвета вернулись и налились пронизывающей яркостью. Тоненькие раскалённые нити разрастались: от глазницы (и глаз хотелось чесать-чесать-чесать, пока я его не выну) в коробку черепа.

Сколько у меня времени?

Я оттолкнул стену и выпрямился. Посмотрел на свои руки, не веря, не в силах поверить, что это - конец. Я - самодовольный идиот, и это - конец. Вернулся озноб, и я механически застегнул куртку. Уже не имело значения, что на ней могут быть зёрна. Сколько у меня времени?

Минута?

Три?

Семь?

Горечь. Горечь всего, что я не сделал. Всего что не нарисовал.

Я не заслужил. Не заслужил такого. Я ведь... пытался помогать другим. Всегда пытался. И ничего-ничего-ничего не получалось. Вот тебе расплата, Олег. Вот за это тебе - расплата. Ты потерял дэ. Ты потерял жизнь. Потерял все, что мог бы создать и кем стать. Мая, Золушку, брата, Фредерику, Костю. Вот за это ты и умрёшь, в лабиринте, корчась, когда через твое тело прорастут проволочные стебли. Удобрение. Дерьмо. Отец всегда думал, что я лишь на это гожусь.

Сесть здесь, в углу, и разреветься. Оплакать себя, потому что никто не оплачет. У меня есть минута. Или семь. ...или десять?

Зерно вгрызалось в глаз - и я побежал. Побежал, будто можно сбежать от заразившей меня смерти. Я ещё не верил. Не до конца верил. Но я поверю. Знание, что это конец, проникало в меня так же быстро и так же больно.

Лабиринт пах Мастером. Нет, «запах» неправильное слово, но самое близкое. Присутствие Седека пропитало коралл, и я чувствовал его так же ясно, как чувствовал медленный рост и медленную смерть стен, и мантию Левиафана, раскрывающую над лабиринтом воронку рта.

Мастер однажды сдержал Рыбу. Это же почти всемогущество. Может быть он вылечит меня? Как Саградов вылечил Лиану. Конечно, он может, это же всего лишь растение. Потусторонний хищный сорняк, зарывшийся мне в голову.

Но Седек - абсолютное зло... он меня не спасёт, а съест. Как съел Ксавье. И, наверное, Индию. Может быть, уже и Марию. Он меня съест.

Я бежал, поскальзываясь и спотыкаясь на ровном, не в силах вырваться из закольцованной мысли: «съест». Гнал прочь образы тонких белых корней, ворочающихся в живом мясе. Она возвращалась ужасом и приступами боли. Они меня съедают. Меня все съедают. Отец всегда хотел сожрать. Сожрать, переварить, сделать своей маленькой управляемой копией. Сожрать меня, сожрать. Корпорацией, школой, домом.

Мастер хочет того же. В буквальном смысле. Как съел Золушку, которую я любил, оставив золотую оболочку, преданную ему, предающую его, запутавшуюся и запутавшую меня в паутине преданности и предательства.

Зерно меня съедает прямо сейчас. Убивает прямо сейчас.

Может, я неправ, и Мастер выдернет это из меня! Даже если прав, то пусть... нет, это неправильно.

Схватившись за край стены, я затормозил. Голову вело, мысли скакали. Может быть, я стану идиотом, прежде чем растение убьёт меня. Не понимающим, отчего так больно, пускающим слюни и ноющим.

Если Мастер меня съест, то он заразится Зерном. Если он хотя бы будет рядом, когда оно прорвётся - он заразится. Умрёт. Больше никого не искалечит, как Марию. Ничью жизнь не поглотит.

Пусть это будет моя... нет, не жертва... вклад. Пусть это будет мой вклад. Если я не могу принести в мир искусство - то хотя бы смерть.

Я обернулся, оценивая путь, который пробежал - как будто свою короткую дурацкую жизнь.

Меньше, чем казалось. На стенах коридора проступали копии моих картин.

Все, что я рисовал с раннего детства. Многое, о чём забыл. Те наброски, что я порвал, злясь на ошибки. Полотна, что украл Алик, и те, что жили задумками в голове. Я смотрел, и они мерцали, как на выставке.

Всегда хотел, чтобы мои работы висели в галерее. Чтобы на них смотрели. Чтобы я сам на них мог указать и сказать: вот он я.

- Вот он я. - Произнёс я.

Позади светились мамины портреты - от хороших до глупых и неудачных. Стаканы, яблоки, кубы, растяжки цвета. Пейзажи. Нарисованные книжные полки и мячи. Андрей. Андрей, обнимающий Лиану. Золушка, Золушка, Золушка. Звери и цветы из зоосада. Май.

Я отвернулся и побежал дальше.

Мастер ждёт в моей келье. Я знал это, как знал дорогу.

Я бежал по памяти, подгоняемый червячным шевелением в не видящем глазу. И едва не врезался в глухую стену там, где должен был быть поворот.

Развернулся и побежал обратно - до знакомой развилки. Где-то здесь ошибся. Я хорошо помню лабиринт, не мог же он за день разрушить одни стены, а вырастить другие.

Или это иной лабиринт, или законы реальности изменились.

Эту развилку я не знал. Никогда здесь не был, и не представлял куда идти дальше.

Сердце зачастило, чужеродный пульс в голове отозвался ускорившись.

Я заблудился.

- Нет-нет-нет. - Я прижал ладонь к невидящему глазу. - Нет-нет, ещё времени, немного, не сейчас, пожалуйста...

Зерно не понимало. Оно хотело жить. Как и я.

Если забраться на стену, сверху будет видно куда идти. Я запрокинул голову, но стены как будто ещё выросли, а мантия вздымалась и опускалась, словно море в бурю. От этого зрелища накатила дурнота.

Нужно спешить.

Но начну с того, чтобы признать реальность: я заблудился.

Я побежал обратно, «отматывая» маршрут, пока не выскочил в узел, из которого, словно раскрытая ладонь, расходились пять коридоров. Я остановился напротив «большого пальца», вслушиваясь в пронизывающий лабиринт поток, развернулся и выбрал «мизинец». Побежал. Запоминая путь, впечатывая в память мельчайшие детали. Камень на земле - здесь. Рытвина - там. Голову, как раздутый воздушный шар, распирало не только от заражения, но и от перегрузки оперативной памяти. Чтобы снизить её, я группировал камни, выщерблины и неровности, на которые ориентировался, сначала по трое, затем - по пять.