Именно таким, как я его увидел на обложке «Тысячи лье».

Я отступал от приближающегося чудовища, пока спина не прижалась к дальней стене пещеры.

- Ты н-не настоящее. - Сказал я осьминогу. - Ты не настоящее!

Это сон. Дурной страшный сон. Атхена, ну какие осьминоги в нашей земле? У нас даже сельдь не вырастает длиннее ладони.

- Ты не настоящий! - Заорал я. Стены заглушили мой крик, смяли в мышиное слабое возмущение: - Отвали от меня! О-отвали от меня, т-тебя нет!

Осьминог медленно-медленно приближался. Его голова влажно шлёпнула по своду коридора. Моргая, единственный огромный лимонно-жёлтый глаз затянулся белесой плёнкой.

У моего страха глаз нет. Это ненастоящее.

Тварь остановилась, как будто почувствовала, что совершила ошибку - но не понимала в чём.

- Тебя нет. - Выдохнул я с облегчением. - Ты просто очередной глюк.

Осьминог откатился. А затем вывернулся. Через рот, сокрытый в щупальцах, как рубашка, которую поворачивают наизнанку.

Перекручиваясь между двух форм, животное, неустойчиво шагнуло ко мне. Теперь были ноги. Оно знало, что мне некуда бежать.

Повеяло острым звериным запахом: смесью мускуса и старой падали.

Хрустнули позвонки: медведь отлепил морду от того, что было головогрудью, и впился в меня умными маленькими глазами.

Он был огромен. Обтекаемое мощное тело занимало весь проход, и когда он встал на задние лапы, его голова коснулся свода пещеры. Длинную шерсть зверя облепила земля, но на груди и под шеей она была грязного светло-жёлтого цвета. Чёрные изогнутые кинжалами когти царапнули стену, а из пасти торчали длинные саблеобразные клыки.

Земля содрогнулась, когда медведь упал на четыре лапы и побежал на меня.

Я не мог крикнуть, что он ненастоящий. Потому что он был здесь самой настоящей, самой яркой, самой чётко очерченной вещью. Он был реальнее стен, корней, раздавленных насекомых. Реальнее меня. Настоящими были когти, которые сейчас разорвут меня, и зубы, которые сломают мне шею.

Мир разошёлся на триста шестьдесят градусов, во все стороны, как будто я стал одним огромным немигающим глазом. У меня болели веки, так крепко я зажмурился, но я все равно видел несущегося зверя, и глубину стены за спиной, и сплетение коридоров чуть дальше, и толщу породы надо мной и подо мной, корни в ней и металлические прожилки.

Волокна изогнутой ветки, лежащей у моей ноги.

Я схватил её, и когда зверь выдохнул на меня гнилым мясом, ударил ею, словно битой, по клыкастой морде.

Ветка сломалась.

Туша, тяжёлая как сама вселенная, врезалась в меня. Тень лапы (саму лапу я не успел увидеть) полоснула по голове, ослепительный скрежет процарапал череп.

Рёбра лопнули. Когти вошли в мои внутренности, выдирая их наружу.

Ужас подавил боль. Ясность подавила ужас. Животное рвало моё тело, я был - вкусный кусок мяса, и неважно, что он знал, что я - осознаю себя, что у меня есть душа. Точно так же, как я знал это о звере. Я знал, что сейчас умру. Он знал, что я сейчас умру. Ни у него, ни у меня, не было ко мне жалости.

Ясность обострилась почти до боли. «Почти». Меня переполнили спокойствие и тишина. Зверь чавкал и топтался. Удивительно, что может быть так тихо в центре медвежьего ворчания и глотков. Потому что источник этой тишины внутри. Я сам - тих. Ни страха, ни беспокойства, ни вины, ни стыда. Их отсутствие - почти как счастье.

Длинная спокойная секунда на пути в ничто. Брызги, хлещущие из разодранной шеи, зависали надо мной как чёрное конфетти.

Мгновение умиротворения длилось и длилось, растягиваясь как время в окрестностях сингулярности, в которую я падал.

Длилось - и рухнуло.

Топчась по мне, медведь замотал головой из стороны в сторону, словно пытался сбросить петлю. Попятился, оставляя влажные кровавые следы. Его морда, вся его шерсть, вымокли в моей крови.

Невидимый аркан тянул его назад. Он упирался. Когти скрежетали по камням, по корням, по моим костям.

Нечто огромное, стоящее за спиной медведя, оттягивало от меня зверя. Его тень не помещалась в это места, она не помещалась в этот мир.

Я пополз от неё прочь. Я должен быть мёртв, разорван и раздавлен, но я полз, быстро перебирая подгибающимися руками, преследуемый густым сладко-тёмным запахом крови и острым духом старого зверя.

Когда медведь закричал - я дёрнулся. Медведи - они рычат. Они ворчат. Они нападают. Но они не кричат. Вибрирующий высокий вой перешёл в хрип. Стену сотряс удар - зверь, убегая, врезался в неё боком.

В коридоре стало ясно, как будто под потолком подвесили раскачивающиеся лампочки. Свет по пещере двигался полосами, чередуясь с плотными тонкими линиями теней. Кровь из земли, воздуха и со стен исчезла - она вошла в камень, и в ответ на её зов, проступили старые охряные рисунки: буйволы, большие коты, киты, носороги, косули, крокодилы. Я видел их уже. Нет, не видел. Изображал на стенах своей кельи. Медведя нарисовал тоже я. В углу кельи, вставшим на дыбы и глядящим голодно и умно.

Тело болело. Лицо и грудь, и ноги, и вообще всё. Сердце стучало так, словно хотело разлететься на части и выскочить из ушей - туда, где не так страшно, где безопаснее. У меня есть сердце. Работает.

Дёргающейся рукой я провёл сначала по лицу - целому. Затем - по шее и животу. Внутренности были там, где положено - под кожей.

Но моя одежда пропиталась кровью, запахом зверя и мочой.

9.2 Убить Фишера

- Нет, смотреть, как ты сам себя ешь - никакого удовольствия. - Вышагнул из тени пепельноволосый и тощий Фишер. Тёплая улыбка преобразила его, сделав почти красивым.

От щенячьей яркой радости я едва не вскочил ему навстречу: Фишер - человек. Не жук, не спрут, не саблезубый медведь, я не один в этом ужасном месте.

Не один, и Фишер видит меня окровавленного, едва способного двигаться и обмочившегося от ужаса. Стыд накрыл удушающей волной, я спрятал в ладонях потерянное лицо, больше всего на свете желая, чтобы мужчина растаял призраком. Но всё равно вцепился пальцами в его ногу, когда он присел рядом.

- Хочешь воды?

Я собирался сказать «Пожалуйста, да, я буду очень благодарен», но меня заело на «П-п-п». Фишер поднёс к моему рту бутылку, на этикетке которой прибой превращался в лошадей.

- Он ошибается. - Фишер поддержал за донышко, пока я пил. Руки тряслись, всё внутри тряслось, я проливал больше, чем глотал. Вода была неприятно тёплой. - Ты довольно обычен. И слаб, к тому же. Так что особенной пользы Ему от тебя не будет.

Шоколадно-карий взгляд Фишера светился благодушием.

- С-спасибо. Всё. - Отодвинул я его руку. Сел прямее.

Фишер вылил остатки воды на каменный пол и швырнул бутылку в темноту.

- В чём удовольствия? - Вспомнил я за его первую фразу.

- Смотреть, как ты сам себя сожрёшь. - Ласково пояснил мужчина. - Забавно, конечно. Но никакого экстаза.

Опираясь на руки, не отрывая от него взгляд, я медленно отодвинулся. Спина прижалась к холодной щетинящейся корнями стене. Мне некуда отступать. Я хотел встать, но ноги разъехались.

Улыбка ещё блуждала на губах Фишера, но глаза выцвели. В руке, словно из воздуха, появился нож, которым он убил Саградова.

- М-мастер ... я н-нужен ему. Н-нужет живым. - Вспомнил я его же слова.

Мужчина ответил смехом:

- ... как будто он узнает.

Я толкнул непослушное тело в сторону, к крупному корню, выступающему из стены. Схватился за него и потянул себя вверх, вставая на ноги.

Это был не корень.

В стене торчала мумифицированная женская рука с конвульсивно изогнутыми длинными пальцами. Перчатка из марли удерживала её целой, и когда я перенёс вес - рука сухо затрещала.

Я отскочил.

Больше нельзя было смотреть - и не видеть. Как с картиной-загадкой: когда ключ получен, мозг прозревает и теперь это старуха, а не девушка, теперь это никогда не было девушкой. Теперь это предметы, а не рисунок теней. Тела, а не предметы.