Седек смотал длинную ало-белую ленту, сполоснул её в ванной, отчищая от красного, и сунул в рот. Шевельнул челюстью несколько раз, с усилием пережёвывая и проглатывая. Сдвинув куклу, в ванной сами собой возникли и опали волны.
Мастер взялся за безвольную руку и срезал ещё один лоскут кожи, обнажая алое от запястья до локтя. И, сосредоточенно хмурясь, съел.
Это не кукла. Это Ксавье.
Седек обернулся и встретил мой взгляд. Лента кожи свешивалась на его подбородок как длинный язык. Он затолкал её в рот окровавленными пальцами.
Я должен бежать, бежать, пока есть шанс. Но вместо этого смотрел, замерев. А Седек смотрел на меня.
Горло Мастера конвульсивно дёрнулось, когда он проглотил кожу.
- Стоять! - Гаркнул Мастер.
Руки разжались, носки ботинок выскользнули из расшатанной меловой опоры, и я упал спиной назад, в коридор. Удар вышиб дыхание. Барахтаясь, как коротконогая черепашка, я не успел встать.
Седек выскочил из зала и схватил меня за руку. Я вывернулся, дрыгнул ногами и нечаянно подбил трость, на которую он опирался. Мастер пошатнулся. Я схватил палку снизу и дёрнул на себя, вырвав из его рук. Перекатился, вскочил, и побежал.
Побежал, а Мастер Седек с красным от крови Ксавье ртом, прихрамывая, бежал за мной следом.
Чёрная волна прилива поднялось из недр лабиринта, и неслась за нами. Она была беззвучна, но я её слышал, нечувственна - но давила на мою кожу, незрима - но я видел её затылком.
Седек развернулся и закричал на цунами, выбрасывая вперёд руки. Оно не остановилось. Оно его поглотило. А затем сбило меня, и я покатился по коридору, ударяясь спиной и головой о стены, цепляясь пальцами за коралл и не в силах за него удержаться.
Тяжёлая тьма накрыла с головой.
Последнее, что я видел - блеск рубина в глазу набалдашника-крокодила. Я так и не выпустил трость Мастера из рук.
Глава 8. Убежище
Глава 8. Убежище
8.1 Друг моего друга
Глубоко-глубоко в черепе пульсировала боль. Я успел сесть, прежде чем стошнило.
К счастью, не было никого, кто увидел бы мой позор. Только серые пористые стены тёплой охраной окружали меня. А на них: дерево, как плодами украшенное головами Алика, сотни рыжих бизонов, перепуганным стадом мчащиеся от вставшего на задние лапы медведя, портрет сурового Мая. ...И картина, от которой я спешно отвёл взгляд: Мастер, свежующий Ксавье, и съедающий его кожу.
Что за больная у меня фантазия, надо же придумать такое...
На полу, у моей ноги, лежала трость Седека. Рыжие кровавые следы въелись в крокодилью голову набалдашника.
Меня опять вырвало.
Я отполз от лужи жёлчи, упираясь ладонями в землю, и в запястьях горячей птицей забился пульс. Упал и свернулся вокруг своих рук. Кисти опухли, вены выступили синим рисунком паутины, раны на кончиках пальцев взялись толстой корочкой, но всё ещё обжигающе болели. В глазах рябило, как если бы я прошёл через толпу фотографов, а затем, чтобы хорошенько просушить склеру, стоял перед вентилятором. Зато голове немного полегчало.
Мастер бежал за мной, а потом что-то... нахлынуло. Съело его? Было бы справедливо. Я не помнил, как забился в свою келью лабиринта, но вспомнил как, очнувшись среди ночи, дополз до стены и рисовал. Нужно было вышвырнуть из себя то, что я увидел. Иначе я бы сошёл с ума.
Это из-за ночи рисования глухая пустота в мыслях и чувство, словно мне уменьшили гравитацию.
Пустота - это плохо. Вставай, Олег, и соображай... ну ладно, лежи и соображай. По порядку. Первое... что первое?
Первое: мне надо бежать отсюда. Как можно быстрее. Как можно дальше. Немедленно.
Бежать сразу не вышло. Встать тоже. Я поднялся на колени, и лишь минутой после, держась за расписанную стену, на ноги. Когда я мазнул ладонью по буйволиной выгнутой спине, новых следов от моей руки не возникло, как будто келья переполнилась и больше не желала рисунков.
Нет, всё проще: коралл не вступает в реакцию с химией моей кожи и не меняет цвет потому, что умер. Как Ксавье.
Шаркая и преодолевая головокружение я двинулся к выходу. Постоянно прислушиваясь, ожидая нападения - но лабиринт был тих и пуст. Остановился, отдыхая, на повороте, через два коридора от которого находился зал, где Мастер утопил и сожрал Дитера.
Если я пойду туда и увижу Ксавье, лежащего в ванной - этот кошмар станет не только кошмаром дня вчерашнего, но и сегодняшнего. Хотя бы буду знать, что не привиделось. ...А если его там нет - начну сомневаться в своём ли я уме. Сомневаться опасно.
Путь из Лабиринта был длинным и утомительным. А особняк, когда я к нему вышел, таращился чёрными пустыми окнами.
Я подкрался ближе. Небрежно прикрытая входная дверь болталась на сквозняке, из тёмного коридора не доносилось ни звука. Дом был пуст, как выеденная раковина.
В разорванной рубашке и с пятнами крови на руках нельзя в дефензиву. К тому же, если какой-нибудь журналист меня в таком виде поймает - отец сделает что-нибудь плохое. С нами обоими.
Если никого нет, самое умное - это вернуться к изначальному плану: прокрасться в спальню, забрать свои вещи, переодеться - и уже тогда идти к властям.
Не касаясь двери, я скользнул внутрь.
В доме стоял такой же холод, как и на улице. Я рискнул проверить свет и трижды щёлкнул выключателем, но здание, уходя, обесточили. Пропали картины со стен и панели с геометрическими узорами, которые нравились Константину, дорогие абажуры и гардины, и даже тёплый запах отполированного паркета.
Лестница больно скрипнула, когда я поднялся наверх. Дверь в девчоночью спальню была заперта, а в нашу - распахнута настежь.
Завёрнутый в одеяла, отвернувшийся к стене, на своей кровати спал Ксавье.
Я вскрикнул. Рванул к нему, хватая за плечо... и отпрыгнул, когда «плечо» расползлось под пальцами. Долгий миг я видел его расчленённый труп, лежащий под одеялом. Потом полумрак расступился и «голова» превратилась в плотно сбитую подушку, а «тело» в спортивную сумку.
Я стоял ещё несколько секунд, прежде чем решился поправить подушку. Убедиться, что это вещи, а не тело Дитера. В груди опять поселилась мелкая беспокойная дрожь.
Зачем Ксавье оставил муляж? Кого он хотел обмануть?
Я потёр лоб, отказывающийся соображать, и отвернулся. Моя постель была перевёрнута, как будто там что-то искали. Подчинившись густому иррациональному стыду, я бросился её заправлять, оставляя на покрывале пятна грязи и ржавой засохшей крови. Выравнивая ткань, как будто это самое важное дело в мире.
- Ксав, ты здесь? ...Олег? ...эу, что с тобой случилось?
Сердце подскочило к горлу, я развернулся резко.
В дверном проёме, словно мальчишеская комната - запретная территория, застыла Фредерика.
Оранжевый, как стоп-сигнал, топ выставлял напоказ её живот с пирсингом в пупке и зелёным синяком сбоку, коралловые воздушные шаровары облаком обнимали ноги. Она была такой же, как когда мы встретились: лицо в форме идеального сердца, нежная как сливочное мороженое кожа, голубые, как дезинфицированная вода, глаза.
А я себя чувствовал осколками от прошлого Олега.
- Н-нич... н-ниччего. Нничего. Извини.
Мая, и, наверное, не только его, раздражает, что я всё время извиняюсь.
- Прости, я не хотел это говорить. Т-то есть... ну, т-ты...
- Ты видел Ксавье? - Перебила Фредерика.
- Нет, я не знаю... не знаю, где он. Я не...
- Ты видел Ксавье. - Фред шагнула в комнату. Она не спрашивала. Она утверждала.
- Извини, мне нужно п-переодеться. И в душ. Ты не могла бы...? - Я неопределённо указал на выход. Мысли разъезжались, как ноги пьяного на льду.
Фредерика заглянула мне в лицо:
- Он не вышел, да? - Голос девушки дёрнулся. - Из лабиринта. Он не вышел? Как... как Индия?
Углы её губ ушли вниз, рот застыл, сжавшись перевёрнутым полумесяцем. Фред запрещала себе плакать. Отвернулась, обняв себя скрещёнными руками за плечи.