- Ерунду ты говоришь.

- ...все ещё думаешь, что раковина пустая?

Мы развернулись одновременно. Одновременно побежали, разбрызгивая воду - друг на друга, на стен. Несколько капель попали мне на губы, и я слизнул их. Вода горчила.

В то, как я думал и чувствовал, заползал туман, смазывал всё. Как раньше. Знакомое больное чувство. Давление на виски, давление в глазах. Невозможность полностью помнить себя. Мысли длинные, но глупые - я сам понимал что глупые. Мысли - змеи, переплетающиеся в клубок-риозу, невозможно проследить начало или конец каждой пёстрой цепочки: геометрические ленты, квадраты и треугольники на чёрных матово-чешуйчатых телах, лица и руки, каждая наполнена смыслом и содержанием. Это мои мысли, но у них нет истока, ни вывода, лишь энергия и структура.

Коридор раздвоился змеиным языком. В миг, когда я это увидел, мой ум тоже разошёлся на два. Я мыслил две мысли одновременно - но ни одну из них не осознавал. Змеиный ритм превратился в глухое неразборчивое бормотание.

Нет, это не я. Это Костя бормочет. Слова без значения, предложения без смысла. Ритмично, одно и то же - по кругу.

Поэт остановился, прижавшись лицом и телом к стене. Как будто хотел влипнуть в неё. Упасть в неё. Врасти и стать единым целым с Лабиринтом.

Я попятился - пока сам не прижался спиной к противоположной стене коридора. Она дрожала в том же ритме, что и говорил Константин.

Это Рыба просыпается. Мы вошли в Рыбий город и разбудили Рыбу.

Пальцы Константина скребли податливый коралл. Парень повернул голову, вглядываясь в меня пустыми, словно космос, глазами. И вдруг, вместо тарабарщины:

- Нет, это я. Я - это я.

- Точно? - Точно его не захватила Рыба, и он не сошёл от этого с ума?

- Да, да, да! Я! Я! Я!

Константин оттолкнулся от стены и побежал по коридору. Я помчался за ним следом.

Это я сюда его привёл. Я отвечаю.

Мой друг бежал целеустремлённо, не колеблясь ни мига на поворотах. Будто на каждой стене - указатели. Он дважды влетал в залы, которые мне казались тупиками, и выскакивал из них через скрытые лазы. Я бежал следом.

Очередной зал. Клинообразный, с полом из неровных крупных плиток. Одни плитки подняты вверх над уровнем воды, другие вдавлены под углом вниз, так, что если шагнуть на них - а я шагнул дважды - нога соскальзывала, проваливаясь по колено в воду. В углу - конструкция из старой ржавой арматуры, прислонённая к стене.

Весь зал ритмично и быстро дребезжал. Словно мы - в коробке с железными шарами и её встряхивают. Дрожь проходила по полу, по стенам, создавала рябь на воде.

- Я буду здесь. - Константин пошёл к дальней стене. - Здесь всё уже есть. Готовая чернь и известь.

Он одержим. Нет, не Рыбой. Собой. В этом зале, с ржавчиной в углу, с забрызганными водой розовато-серыми стенами, было что-то очень похожее на Константина. Тот же паттерн в линиях, повторение форм и образа под образом: простая, но сильная округлость, прочность минимализма.

- Не бросай меня. - Повернулся вдруг Константин. - Вернётся судья. Я не знаю, кто я. Я не знаю кто я.

- Я буду здесь. - Повторил я его слова. Поэт выдохнул, широко раздув ноздри. Подобрал кусок ржавого металла, выступающий из воды, и провёл им по стене, оставляя мокро-рыжий след.

- В зале ржавой подписи. - Сказал он, беря трубу двумя руками. - В зале ржавой подписи, все скреплены документы... все знаки начертаны, нет в венах ничего, ни на слово не наберётся, исчерпанный колодец. До дна, до дна, до дна... до ила, до земли, до сна. До костей обглоданы слова.

Я отступал спиной вперёд. До того места, где часть пола поднималась над водой, и я смог там присесть. Колени, пальцы, кости дрожали.

Нельзя мешать Константину шумом. Он не в себе, сильно не в себе, мало ли...

Поэт бормотал, декламировал, выкрикивал. Писал размашисто на стене ржавчиной - но ни слова не прочесть. Или язык незнакомый, или это просто каракули.

Жутко смотреть на него. Было ли так же жутко Маю, когда я рисовал его профиль в своей келье Лабиринта? Я думал, что вменяем. Но если я был таким же?

Константин раскачивался, на его губах блестели капельки слюны, пальцы до белизны сжимались на железе.

Я запоминал его, чтобы позже нарисовать.

- ...до костей, до крови у ногтей, до белизны моей. До дна морей, до дна войны. Война изменит «я» на «ты», мы отменили страх судьбы, не бойся больше, он не спит. Он не спит, он никогда не спит. Он смотрит сны, мы в них - засечки и зародыши. Снов маленьких икринок. Так боги делают всегда. Они желают бесконечности, они вселяются в своих детей - чтобы в дурную бесконечность перейти... до моря, до крови. До белизны кости. Слова, слова, слова... как пчёлы.

Константин рассмеялся холодно и ритмично. Освободив меня на миг из плена декламации, скрежета железа по кораллу, размеренных хлюпающих шагов и судорожных вдохов.

-...у Ариадны нет меча, она мечтает о мече. Она глуха, расплата за нарушение закона. Всё на кону - она же знала. Знала, она теперь без дома. Без дома, без отца, без брата. У брата Ариадны два рога, он Пасифаи сын, он враг Тесея. У Ариадны тоже есть рога? Нет, я посею здесь слога, я посею здесь цветы, я посею здесь растенья-кости. Они растут везде, где бросить. Они - зелёные колосья. Они - рождаются и просят: снимите нас с земли, земля колюча и жива... когда уже жнива? когда уже жнива, когда уже жнива... не уходи, не уходи, я знаю - впереди другие дни. Не уходи.

- Я здесь сижу. - Тихо ответил я. Не зная, ко мне ли его слова, но в них слышалась мольба.

В коридоре, на границе зрения мелькнуло быстрое, едва уловимое движение. Агата или Фишер? За нами? Было бы здорово, чтобы они увели Константина, может быть, он успокоится. Нет, показалось, ничего там...

Я отвёл взгляд - и вновь в коридоре метнулась серая тень. Я поднялся тихо подошёл к выходу из зала - и тут же отшатнулся.

Весь коридор опутывала тончайшая прозрачная паутина. Она влажно блестела, подрагивала от моего дыхания. Впереди таилось то, что её создало.

Огромный серый мешкообразный паук.

Паук прижимался к стене и облизывал её жвалами, похожими на крюкообразные руки.

Он лизал стену в том месте, где я её касался.

- Костя!

Я рванул к царапающему коралл поэту.

- Костя! Хватит! Там...! - Он отшвырнул меня, прежде, чем я заговорил. Одно движение руки, от всего корпуса - и я полетел спиной назад. Упал в воду, мгновенно пронзившую тело холодом. Ударился о выступающие плитки затылком, вокруг вспыхнул короткий жёсткий фейерверк.

Константин царапал на стене закорючки, выкрикивая невразумительные рифмы.

Я перевернулся, пытаясь подняться и поскальзываясь в воде. Замер, глядя на паука. Тварь перебиралась через сплетённую им же паутину, добавляя к ней новые и новые слои. Густые белые волокна выходили из его широко открытой пасти, и выплетались жвалами-руками. Вдруг показалось, что это не слои клейкой дряни, а слова. Что из его рта выходят слова, и это он то кричит, то шепчет, а не Константин.

Паук спрыгнул в комнату и рванул ко мне. Он перескакивал через воду, перебираясь с одной каменной кочки на другую, цепляясь за них тонкими многочисленными лапами. Вместо глаз, в центре паучьей головы блестел единственный лазурный камень - как на мумифицированном лице Алика.

Я нащупал под собой железку и швырнул её в тварь. Попал в лапу. Паук пошатнулся. И опять прыгнул в мою сторону, сокращая дистанцию.

Я сгрёб всё, что было под водой и рядом. Камни, мусор, ржавые куски. Швырял без разбора в паука. Пятился. Попадал. Когда я попадал, паук пошатывался на месте и останавливался на секунду. Стоило промахнуться - он прыгал и приближался ещё на несколько шагов.

Я бросил камень - и попал в подпрыгнувшего паука. С пронзительным визгом он упал в воду. Здесь было мелко, но тварь перевернулась на спину, барахтаясь, выбрасывая тонкие лапки в стороны и не в состоянии подняться.

Я побежал к выходу. Выхватил нож для заточки карандашей, и воткнул его в паутину, которая оплетала проём белёсой мембраной. Прорезать нам выход, забрать отсюда Костю и бежать.