Фортов выстрелил с метра, не более, в широкий лоб цепняка, после чего сказал ближнему бойцу:
— Встань к окну. Стреляй, если побежит!
В дом вошли без стука, как к себе, никого не приветствуя. Проследивший за взглядом хозяина Фортов извлек с полатей трехлинейку. Патрон был в патроннике.
— Зверя караулил, Флегонт?
— Разбойников боюся. Всяк нынче норовит простого человека обидеть. Слава Богу, вы приехали — защитите!
— Простой человек от гебя прятаться должон.
— Да Бог с вами! Черные люди всегда праведника клянут.
Разговор сразу же не пошел. Хозяин больше отмалчивался или жаловался на здоровье, стыдливо отворачивая ог непрошеных гостей румяное лицо.
По натуре своей Флегонт был человеком необщительным, скрытным. Всех близких держал в пределах обширного двора, не позволяя двум раскормленным, узколобым близнецам общаться с деревенской ребятней. Мало кто знал про его проделки на хребте Анадикан, r де каждую осень подкарауливал Флегонт Аполлинарьевич возвращающихся с золотых ручейков китайцев-ста- рателей, обрывая точным выстрелом их скучные, желтые жизни. Работа была трудная, опасная, но золото держалось в цене, и он рисковал, всякий раз надеясь пристрелить очень фартового старателя да завязать кровавое ремесло каменным узлом. И понимал — не убивать он уже просто не может; дороже золота ему это дело, к душе ближе. До такого состояния дожил, когда страшная рука желания выволакивала его ночью из дома силком, ставила на тайную тропу, вела к новому преступлению под холодными, молчаливыми звездами. И, отбросив всякую надежду на облегчение своей участи, Флегонт пил с ленивой красавицей женой, до мельчайших подробностей обрисовывая ей природу своего греха:
— Слабый я, Ксения, меня в такое время на цепь садить надо, чтоб не сбег. И водкой поить, чтоб ничего не соображал. Болезнь у мене — в голове. Здеся! Пришел срок — ни о чем другом думать не позволят. На исповедь ходить не смею…
— И не надо, — успокаивала супруга. — Попьешь недельку, само с души уплывет, вся кровушка смоется. Да и нехристи они. О чем горевать? Са- мородочки отдельно складывать?
— Дура! Отдельно, конечно: другой ценой идут!
…Минут через тридцать бесполезного разговора Родион поднялся перед хозяином дома с тяжелого табурета. Сказал, глядя ему в глаза:
— Тебя придется расстрелять, Флегонт.
— Права такого у вас нет, уважаемый.
В ответ Родион нехорошо улыбнулся.
— Военное время, Флегонт. Право заменит приказ. Мой!
Тогда хозяин дома собрал в уродливый комок большое, диковатое лицо и горько заплакал.
— Не скорби, Флегонт, — ерничал Фортов, — тебя черти в аду заждались. Богу-то на тебя смотреть противно. Пойдем место подыщем, где ляжешь…
— Вам хорошо, вон вас сколь! — всхлипывал несчастный Флегонт. — Мне потом ответ перед лихими людьми держать. Эх, вы! Ешо надежду на вас имел — заступитесь. Негоже так, силком-то.
Но постепенно успокоился, уже одетый спросил, поглаживая ладошкой ухоженную бороду:
— Награда хоть будет? Не задарма же рисковать!
Родион утвердительно кивнул:
— Будет награда: жизнь получишь, коли с бандой сведешь. Разминемся — Фрол пристрелит.
Флегонт окончательно осознал — люди ему попались серьезные, для которых жизнь его большой цены не имеет. Они непременно выполнят свои обещания, потому банду придется им отдать с двоюродным брательником Кешей. Жалко Кешу, себя, однако, жальче. На Прощеное всем в ноги падать придется, грехи отмаливать.
Близко Прощеное…
…Отряд вышел к Тухлому озеру за час до прихода к нему налетчиков. Флегонта привязали к дереву. Он видел, как расходятся по ельнику бойцы. Снимают пулемет, прячут за камень, оттуда тайга просматривалась метров на сто. И хоть место открытое, а не разбежишься— наст. Люди вокруг него были неумолимо решительны. Таких ничем не растрогаешь. По всему видно, что драться обучены, и держаться от них во всякое время надо подальше, чтобы по какой-нибудь случайности не оказаться во врагах.
«Чо счас начнется, — Флегонт сжался. — Кеша, Царство ему Небесное! В подельники все просился. Уж скорей бы они вышли! Ждать муторно!»
Бандиты сжалились над Флегонтом: появились из чащи чуть ниже засады. Убаюканные таежной тишиной, всадники ехали свободно, не подозревая, что их уже рассматривают через мушки прицелов терпеливые чекисты, которым не впервой целиться во врага. Ни плена не будет, ни пощады. Расчет до полного удовлетворения. Таков приказ Родиона Добрых.
Прокричала кедровка. Противный голос ее стал сигналом для командира особого отряда. Он вздохнул, вскинул маузер. Второй от начала бандит завалился на шею испуганной лошади. Следом упали еще трое. Потом все закружилось в злом круговороте криков и выстрелов. Застрявшие в стременах всадники бились головами о деревья. Кеша на четвереньках пробовал убежать по насту в тайгу, но пуля вначале сбила его на бок, а когда он выпрямился, пытаясь поднять вверх руки, кто-то выстрелил ему в живот.
Флегонт прочувствовал этот выстрел, как в себя. Ему стало нестерпимо больно. Он хлопал ртом, пытаясь крикнуть. От напряжения желудок полез натужно вверх, выплеснул на снег свое зеленовато-желтое содержание, точно перед этим Флегонт съел больного китайца…
Бандитов перебили. Потом еще теплых погрузили на подводы и повезли через деревни, где их помнили живыми.
Трупы сложили в Скитском перед церковью. Покойники смотрели в небо недоуменными глазами с суровых и растерянных лиц. К утру остался лежать только офицер с отстреленным ухом. Остальных разобрали родственники, чтобы тайком, без отпевания, предать земле.
Глава 10
В ревком Родион пришел после короткого сна, но в хорошем настроении, даже улыбался тем, кто поздравлял его с удачной операцией. Задержался было у начфина, поговорить об общем дружке Серафиме Котове, направленном на учебу в Москву, как тут же прибежал вестовой, курносый, цыплячьего сложения малец, да еще заика.
— То-о-о-оварищ Д-о-о-о-обрых1 — протянул он, сам при этом вытягиваясь в сгрунку. — Ва-а-а-а-с Зайцев з-о-о-о-о-вет.
Начфин поднял от стола потерянное лицо и сказал:
— Белых ждем. Не к понедельнику, так ко вторнику явятся. Офицерский батальон. А у нас вчера взвод инородцев дезертировал с Песчаной. Снялись, будто цыгане, и ищи ветра в поле. Не хотят они воевать. Дикари, одним словом!
— Толку с них, — усмехнулся Родион. — Для счета содержать, так мяса не напасешься.
— Кормить нечем, — согласился начфин. — Им мясо только подавай! Земля у них неродимая. С баранов живут. Еще у нас такое случилось…
Начфин сунул в рот огрызок карандаша, изу чающе посмотрел на Родиона, после чего продолжать не захотел и сказал:
— Ничего хорошего. Иди-ждут тебя. Но уши держи торчком. На заслуги свои крепко не налейся. Больше ничего не скажу.
Замолчал и, потрогав двумя руками густые кудрявые волосы, повернулся к столу со словами:
— Дожили — евреи воюют… Иди, Родион!
От начфина Родион вышел озадаченный. Поднялся на второй этаж по широкой каменной лестнице. Перед дверью кабинета председателя ревкома постоял, но ничего худого не вспомнив, потянул медную ручку, увенчанную медной головкой льва.
Кабинет был полон дыма. Окурки валялись на полу и даже на длинном столе с круглыми ножками, покрытом зеленым сукном. Четверо сидевших за столом людей говорили вполголоса о чем-то важном. Председатель ревкома Лазарь Зайцев, чахоточный еврей, с опущенным правым плечом и крупными складками на лбу, встал, пошел навстречу Родиону, сохраняя на лице выражение скорбной задумчивости. Затем скорбь пропала. Улыбка разгладила складки, сделала Зайцева другим, даже симпатичным, человеком.
— Своевременно, весьма своевременно, — говорил он, чуть картавя. — Мы ждали вас. Поздравляю!
Опустил слегка мокроватую ладонь в руку Родиона.
— Прибыли матросы с Екатеринбурга. Пулеметный взвод. Теперь мы — сила! Согласны, Родион Николаевич?
Родион неопределенно пожал плечами, поздо- ровалея со всеми за руку, успев заметить внимательный, тяжелый взгляд председателя следственной комиссии Зубко.