В тот же день Пауэрса допросили в 1-м отделе полигона прилетевшие из Москвы сотрудники госбезопасности, а затем отправили самолётом в Москву.

   На первом допросе, когда Пауэрс пришел в чувство и отдохнул, он был насторожен, на вопросы отвечал неохотно, очень коротко и неубедительно, на некоторые вопросы он совсем отказался отвечать. Лётчик сказал, что летел из Пакистана в Турцию, занимаясь исследованием верхних слоев атмосферы, и сбился с пути. Такова была официальная легенда для объяснения причин нарушения чужого воздушного пространства на случай задержания пилотов U-2. Но вещественные доказательства, изъятые у Пауэрса и найденные на месте происшествия, свидетельствовали о том, что он вторгся в воздушное пространство СССР с шпионскими целями. Пауэрс быстро понял, что слишком наивно так объяснять свое пребывание в глубине территории Советского Союза. Поэтому лётчик признал, что в Советский Союз он направлен со специальным заданием.

   При вторичном обыске в кармане брюк Пауэрса работники госбезопасности обнаружили булавку, вложенную в медальон в виде серебряного доллара. На вопрос, что это такое, Пауэрс ответил, что это обыкновенная булавка. Он солгал, надеясь, что булавку оставят при нем, но, когда понял, что ее намерены изъять, Пауэрс предупредил следователя, что булавка отравлена сильнодействующим ядом и была выдана ему для самоубийства.

   – Не самое умное укрытие для такой булавки, – заметил следователь, подбрасывая на руке монету. – Деньги и ценности у задержанных изымают сразу же, такой порядок.

   Американские организаторы шпионского полёта в случае неудачи были намерены любыми путями замести следы преступления. Они установили в самолет два взрывных устройства, чтобы взорвать машину и не оставить никаких вещественных доказательств. В случае если Пауэрсу удастся спастись, то при задержании он должен был сделать себе укол булавкой. Его хозяева опасались, что он станет живым свидетелем их преступной авантюры, поэтому ему вдалбливали мысль о том, что на допросах в советских органах госбезопасности его подвергнут жутким пыткам и избиениям. Но инстинкт самосохранения оказался сильнее страха перед пытками.

   На первом же допросе его заверили, что применять к нему пытки и другие меры физического воздействия никто не собирается. Пауэрс повеселел и начал отвечать на вопросы. Когда же ему показали неиспользованное им катапультное кресло, и заложенный в нём заряд взрывчатки, лётчик и вовсе впечатлился вероломством работодателей. После этого беседа пошла и вовсе свободно.

   Служба безопасности полигона организовала прочёсывание местности, чтобы обнаружить и собрать части и снаряжение самолета. К этой работе были привлечены вспомогательные воинские подразделения, расквартированные на полигоне и переброшены солдаты из ближайших воинских частей. Впрочем, «ближайших» – это очень условно, полигон специально располагался в отдалённой безлюдной местности, и «ближайшие» части дислоцировались за сотни километров.

   Обломки самолёта, падавшие с 20-километровой высоты, оказались разбросаны на площади в несколько квадратных километров. При осмотре остатков сбитого самолета, были найдены бумажник с личными документами Пауэрса, иностранные деньги и различные фотографии. Кроме того, нашли обрывки военной топографической карты на английском языке с разными пометками, несколько таблиц и другие печатные издания на английском языке, магнитофонные ленты, фотопленку и большое количество деталей различной аппаратуры, находившейся на самолете.

   Командующий авиацией ПВО генерал-полковник Евгений Яковлевич Савицкий был в бешенстве. Его подчинённые вновь, который уже раз, облажались. Савицкий валил всю вину за очередную неудачу на промышленность, заявляя, что с заводов в части поставляют негодные, недоведённые самолёты.

   Командующий зенитно-реактивными войсками и зенитной артиллерией (так они именовались в период 1958-60 гг), генерал-полковник Константин Петрович Казаков, напротив, чувствовал себя именинником и «ходил гоголем» – ведь нарушителя сбили относящейся к его епархии зенитной ракетой. Командующие едва не переругались – настолько обидно было Савицкому видеть неприкрытое торжество Казакова.

   Сергей Семёнович Бирюзов, однако же, окоротил обоих:

   – Вам, Евгений Яковлевич, не на промышленность бочку катить надо, а на армейских снабженцев. Вы прекрасно осведомлены, что техника новая, сложная, ломается пока ещё часто. Посылая самолёты на аэродром передового базирования, следовало отправить следом за ними полный комплект запасных частей к бортовой аппаратуре. Тем более, вы сами часто летаете, общаетесь с лётчиками и техниками, и знаете, какие приборы и узлы на новых машинах чаще всего выходят из строя. Часто вопрос не в плохом качестве техники, а в плохом уходе за ней, – заключил маршал. – Заметьте, самолёт сбили ракетой, но какой ракетой? Недоведённым опытным образцом, не то что не принятым на вооружение, но даже не прошедшим полный цикл лётных испытаний!

   Крыть Савицкому было нечем. Казакова же Бирюзов тоже осадил, чтобы не радовался на ровном месте:

   – Вам, Константин Петрович, тоже праздновать пока преждевременно. Если бы цель сбили ваши подчинённые, серийной, находящейся на вооружении ракетой, например, 75-й Системы, я бы первым вас поздравил. Но самолёт сбит не ими, а испытательной командой полигона и представителями промышленности! Сбит опытным изделием, даже не испытанным в полном объёме! Поэтому радоваться и вам пока нечему. Лучше подумайте, как объяснить руководству страны, почему серийные ЗРК оказались бессильны, когда американец кружил у границ важнейшего ядерного объекта страны, а ракетчики ничего не могли сделать.

   Впрочем, загадка необычайной осторожности Пауэрса раскрылась в тот же день. На первом же допросе его спросили, почему он не вошёл в воздушное пространство над Семипалатинским полигоном. Пауэрс в ответ рассказал, что на самолёте была установлена система, реагирующая на излучение станции наведения ракет комплекса С-75, позволявшая вычислить расстояние до неё, а также ставить пассивные и активные помехи. Его рассказ вскоре был подтверждён фактами – при анализе обломков самолёта были найдены блоки этой системы, хотя и повреждённые, но по их устройству легко было установить назначение.

   Хрущёв в это время находился на отдыхе, и выслушал доклад маршала по телефону ВЧ. Он сразу же начал задавать вопросы и уточнять подробности:

   – Сбили? Молодцы! Благодарю за службу! А кто сбил, и чем? Ракетой?

   – Так точно, товарищ Первый секретарь! Служу Советскому Союзу! Нарушитель сбит ракетой над 10-м полигоном ПВО в Сары-Шагане, – ответил Бирюзов. – Пилот задержан охраной полигона и сдан компетентным органам для допроса.

   – Живьём взяли? Да неужто? Ну, молодцы, ракетчики! Опять отличились! – Никита Сергеевич был отчаянно рад за новую советскую технику, но то, что он услышал дальше, вызвало у его едва ли не экстаз:

   – Товарищ Первый секретарь, нарушитель сбит не войсковыми ЗРК, – честно доложил Бирюзов.

   – Как это? А кем же тогда?

   – Комплексной бригадой ОКБ-301 товарища Лавочкина и специалистами полигона.

   – … не понял... Поясните! – Хрущёв искренне не понимал, при чём тут комплексная бригада ОКБ-301. – Расскажите подробнее!

   – Он подошёл к Семипалатинскому полигону, но на сам полигон не полез – на самолёте была аппаратура, чувствующая излучение СНР 75-го комплекса, – рассказал Бирюзов. – Нарушитель покрутился у южной границы зоны поражения ЗРК, потом отвернул и пошёл к Балхашу. У нас уже тогда возникло подозрение насчёт наличия на самолёте спецаппаратуры, обнаруживающей излучение радаров. Как раз в это время на «лавочкинской» площадке готовили опытное изделие к очередной стрельбе по мишени. На прошлой неделе они уже сбили самолёт-мишень Ил-28. А тут этот U-2... Главный конструктор товарищ Пашинин доложил о готовности к перехвату, я разрешил. Ну... они и х...йнули... виноват, сбили нарушителя, товарищ Первый секретарь!