Уже вечерело, когда из Перекопа пригнали десять пар волов и пришли рабочие с лопатами; светлейший всё еще спал. Без шума откопали колеса брички, запрягли в нее все десять пар волов, которые и поволокли экипаж.

По неимению волов для тарантаса, мы были принуждены оставить его ночевать в степи, вместе с больным Разуваевым.

Когда мы, наконец, втащились в город, то здесь грязь оказалась пожиже; экипаж задвигался пошибче, заколыхался и князь проснулся.

— Где мы остановимся?

— В доме соляного пристава, — отвечал я, — там всё приготовлено.

Князь поморщился и заметив мне, что он не любит никого стеснять.

Однако, радушный прием, ему оказанный, расположил Александра Сергеевича в пользу гостеприимного хозяина. Выражая ему свою искреннюю признательность, князь ему говорил:

— Мне так у вас хорошо, Петр Петрович, что, откладывая всякую церемонию, я покоряюсь вашему задушевному обо мне попечению. Делайте со мной что хотите; я вижу ясно, что вы не тяготитесь мной.

Действительно, наш хозяин, соляной пристав Озерецковский, с таким непринужденным тактом держал себя и с такой простотою, без всякого отступления от обыденной своей жизни, угощал нас, что в его доме мы чувствовали себя очень легко.

Петр Петрович Озерецковский был человек умный и образованный; князь с удовольствием беседовал с ним и, по свойственной ему любознательности, знакомился с соляными промыслами Крыма. Князь намеревался дождаться здесь встречи с князем М. Д. Горчаковым и писал к нему в Кишинев узнать о времени его выезда.

Беспокоясь об участи оставшегося в степи Разуваева, утром 28-го февраля, я поехал верхом к нему навстречу. Прождав довольно долго, я подумал, не умер ли наш больной. Однако, часу в одиннадцатом, камердинер князя, очень веселый и довольный, въехал в Перекоп, влекомый в тарантасе десятью парами волов. Бодрое состояние духа и здоровья камердинера меня удивило; впоследствии князь объяснил мне, что чахоточные, вообще, на влажном и открытом воздухе дышат свободнее. Так и Разуваева подкрепила ночь, проведенная им в степи; но князь с грустью заметил при этом, что самый этот признак подтверждает неизлечимость болезни его камердинера.

В Перекопе и сам князь несколько оправился здоровьем; он был в состоянии принимать начальников проходивших мимо частей войск; давал им свои наставления; написал прощальный приказ по крымским войскам и, пробыв в доме Озерецковского до 5-го марта, выехал далее, располагая встретиться с князем Горчаковым в Херсоне.

Отрадный приют в Перекопе подкрепил силы Александра Сергеевича, но надобно было поспешить в Херсон. Князь Горчаков уже выехал из Кишинева, а от Перекопа до Херсона еще 90 верст; в последнем всего удобнее будет съехаться обоим главнокомандующим. При этом кн. Меншиков заботился, чтобы, для проезда князя Горчакова, лошади на станциях после нашего перегону успели отдохнуть, чем облегчалось прибытие Михаила Дмитриевича к Севастополю.

XXI

За Перекопом дорога пошла лучше, местность была возвышеннее; ветерком обдувало дорогу и за время, проведенное нами в Перекопе, она успела пообсохнуть, ехали мы шибко и около двух часов пополудни достигли Алешек. Дорогой мы встретили несколько дормезов, в которых ехали передовые из южной армии: ясно было, что проезжавшие и не подозревали, какой сюрприз озадачит их экипажи за Перекопом, и мы немало удивились непредусмотрительности ехавших.

Город Алешки расположен на луговой стороне Днепра; Херсон — насупротив, на правом, нагорном его берегу. Тотчас по прибытии в Алешки, князь послал в Херсон просить князя Горчакова, ежели он уже там, то подождать его прибытия; сам же, из опасения разъехаться с ним на Днепре, решился дождаться точных сведений в Алешках. Днепр в этом месте очень широк и от стороны Алешек покрыт густыми камышами, почему разъехаться было немудрено.

Со своей стороны, князь Горчаков, через посланного из Херсона, просил князя Александра Сергеевича не переезжать Днепра, так как он уже находился на пути в Алешки. Эта торопливость князя Горчакова обеспокоила кн. Меншикова: он рассчитывал на просторе заняться со своим преемником обсуждением столь важного вопроса, какова передача всех военных соображений защиты Крыма и Севастополя. Из предложения же Горчакова Александр Сергеевич заключил, что Михаил Дмитриевич не расположен обсуждать с ним предмет, так горячо озабочивавший бывшего главнокомандующего.

В ожидании прибытия князя Горчакова, я бродил по берегу. Завидев лодку, нагруженную чиновными людьми, я доложил кн. Меншикову; он вышел на берег и сел на камень, видимо в нервном настроении. Став поодаль, я думал о той укоризне, которую предстояло нам встретить в глазах нового главнокомандующего и всех его спутников. Тяжелое, гнетущее душу впечатление, вынесенное нами из Севастополя, ожидало всех, туда ехавших; они могли выразить нам справедливый укор за то, что мы «подвели их под сюркуп». И я ждал, что князь Горчаков начнет с того, что выразит неудовольствие своему предшественнику.

Не могу описать моего удивления, когда я увидел, что князь Михаил Дмитриевич, стоявший приосанясь в лодке среди генералитета, причалил к берегу в самом веселом настроении духа, и едва лодка коснулась пристани, как он выскочил из неё и с восторженными телодвижениями поспешил навстречу князя Меншикова, в это время тихо и задумчиво спускавшегося к берегу. Встреча двух главнокомандующих при их смене — минута торжественная.

Я отошел в сторону.

Из разговора князя с его преемником я не мог слышать ни слова, однако же заметно было, что обоюдные отношения их самые дружественные. После обычных приветствий, сделанных Александру Сергеевичу свитою князя Горчакова, князь Меншиков подозвал меня и представил его сиятельству Михаилу Дмитриевичу; потом они вошли в домик на берегу, занятый Меншиковым. Я присел возле домика. До того дня никого из вновь прибывших я никогда не видал; все они были бодры и веселы… Свежие силы, ехавшие в Севастополь, не ведали, что их там ожидает.

Когда смерклось, я вошел в домик, чтобы отыскать людей из прислуги и приказать им подать свечи в ту комнату, в которой занимались главнокомандующие. В это время князь Александр Сергеевич растворил двери мне навстречу, и в анфиладе двух покоев я увидел князя Михаила Дмитриевича, который, сидя боком к столу, кушал пряники. Притворив дверь, князь Александр Сергеевич подошел ко мне.

— Ты что?

Я ответил; князь, понизив голос, сказал мне:

— Удивляюсь настроению Михаила Дмитриевича! Он решительно не входит в план моих распоряжений, а приехал со своими предвзятыми идеями, которые хочет исполнить. Я старался расположить его к продолжению уже успешно начатого плана наступления редутами, но он меня не слушает и говорит, что не напрасно следил за ходом севастопольских дел и на просторе, там, в Кишиневе, у него созрел чудный план, помощью которого и с теми средствами, которые он вносит для обороны Севастополя, он уверен, что вскоре вытеснит неприятеля с полуострова.

Я не мог удержаться от изумления; но князь продолжал:

— Подожди; я тебе покажу план, который Горчаков привез с собой!

Затем он ввел меня в боковую комнату и, подойдя к столу, по секрету показал карту, на которой я увидал нанесенные редуты в шахматном порядке, вдоль северного берега глубины бухты и по Инкерманским высотам. Первое, что мне бросилось в глаза, было то, что редутов оказывалась масса и размещены они были в симметрическом порядке, так что приходились на тех местах, где невозможно было их и построить. Взглянув на меня, князь, тихо и скороговоркой, произнес:

— Ты хорошо знаешь эти места. Посмотри — где редуты приходятся, какая их цель, каковы должны быть силы, чтобы их занимать и можно ли ими изгнать неприятеля?

Спеша положить карту на прежнее место, князь шепнул:

— Не уходи.

Через несколько минут он опять вышел; прошелся по комнате; опять воротился… и так делал несколько раз: в нём были заметны волнение и беспокойство, которые он старался преодолеть.