Немного доставалось утешительного в сражениях на долю пехоты, не вооруженной штуцерами в той мере как неприятельская. Её участие в битвах было какое-то неопределенное, можно сказать — пассивное. Вступая в дело, пехота тотчас же встречалась со штуцерными пулями неприятеля невидимого и неуловимого: пули летели со всех сторон и из такой дали, что и глаз не достигнет до стрелков. Наши, изыскивая случай сблизиться с противником, неизбежно должны были во всё время своих поисков представлять собою вернейшую цель неприятелям, безнаказанно губившим нашу злосчастную пехоту, которая, вступая в дело, порываясь из стороны в сторону, чтобы померяться силами с неприятельскою, в тщете своих порывов сознавалась лишь тогда, когда, по окончании дела, ей приходилось считать выбылых.
Князь Меншиков, понимая всю тягость подобных условий для участия нашей пехоты в сражениях, не мог рассчитывать на её опору в той степени, в какой она, по существу, должна была служить главнокомандующему. Это заставляло его смотреть на пехоту с безотрадной, мрачной точки зрения. Его не утешала самая её готовность принести себя в жертву: ему нужна была не жертва, а сила, и князь, недоумевая как извлечь эту силу, грустным, неприветливым взором встречал и провожал пехоту. Подобное настроение духа главнокомандующего перетолковывалось в дурную сторону, как войсками, не понимавшими Александра Сергеевича, так и лицами к нему недоброжелательными. «Князь Меншиков, — говорили они, — не любит войск; он на них сердится, не говорит с ними; не ценит их подвигов; редко здоровается; смотров не делает!»
Войскам, конечно, трудно было изучить особенности нрава этого своеобразного начальника, который видел во всём лишь сущность дела. На войска он смотрел серьезно потому, что серьезно понимал их значение и назначение. «Не говорил с ними» — потому, что не любил представительности, которая была ему просто невыносима. Для этого князю следовало обладать до некоторой степени сценическим талантом; в таковом же природа ему решительно отказала. Голос князя был такой дребезжащий, малозвучный, что когда он даже здоровался с войсками, то и головные части не всегда могли расслышать столь знакомую им, обыденную фразу: «здорово, ребята!» — и поэтому нерешительно отвечали, и князя это конфузило. Иногда он пробовал повторять — и то безуспешно; даже этой фразы он не мог произнести общепринятым тоном. Вследствие этого, в рядах войск сложилось мнение, что князь их не любит; что он на них сердится и не здоровается с ними. Кроме того, не имея командирской привычки, он пропускал голову встречной части и хотя здоровался с минующим его строем, но солдаты не узнавали главнокомандующего при его скромном виде и слабом голосе, им незнакомом. Доброе поведение и подвиги войск князь всегда ценили не пропускал случая свидетельствовать о них императору. Смотров прибывающим войскам он, правда, не делал, но зато всматривался в их быт и зорко следил за проявлениями в них должного духа.
Войска могли пребывать в недоразумении относительно князя; им это было простительно… Непостижимо и удивительно то, что Михаил Дмитриевич Горчаков, называя себя другом князя Меншикова, мог писать о нём, в 1855 году, военному министру, по принятии Севастополя от князя:
«Это пагубное наследство, которое я получил» (18-го марта).
«Россия уже довольно дорого заплатила за его безрассудства и за его наглость» (3-го апреля).
«Войска заслуживают удивления в высшей степени. Вот разница между мной и моим предшественником: он находил войско скверным и швырял его без разбору, как будто оно могло взять приступом небо; я, находя их превосходными, требую и буду требовать от них не более, как возможного» (5-го апреля).
«Не знаю, за какое преступление — мое, или моих близких, досталось мне злополучное наследство, оставленное Меншиковым» (15-го апреля).
Вышеприведенные выражения князя М. Д. Горчакова свидетельствуют в одинаковой степени — и его жестокую несправедливость к князю Александру Сергеевичу, и его собственную неготовность встретить войну лицом к лицу, со всеми ужасами обороны Севастополя. Из того самообольщения, с которым князь М. Д. Горчаков ехал изгонять неприятелей из Крыма, очевидно, с каким легкомыслием он смотрел на тот пост, который заступал, и как мало понимал, как мало сочувствовал положению главнокомандующего морскими и сухопутными силами в Крыму. Нелегко было князю Меншикову находиться со своей армией в постоянной зависимости от южной армии, когда все подкрепления и снабжения можно было всего ближе ожидать от князя М. Д. Горчакова, измыслившего, будто осторожный и благоразумный князь Меншиков, «ненавидя войска, швыряет их без разбору, заставляя приступом лезть на небо».
Другое выражение князя М. Д. Горчакова: «Россия уже довольно дорого заплатила за его безрассудства и за его наглость» — лишенное всякого смысла, если его принять в значении переносном, положительно несправедливо даже и в буквальном смысле. Самый строжайший контроль без труда может засвидетельствовать, что в отношении денежном князь Меншиков стоил России гораздо менее князя Горчакова. В доказательство позволю себе привести фактическое свидетельство о способах расходования казенных денег князем Меншиковым. Привожу подлинный его отчет по экстраординарной сумме с 1-го апреля 1854 г. по 1-е апреля 1855 года. Суммы этой было получено Александром Сергеевичем 90 435 р. 40 к. При этом следует принять в соображение, что на действующую армию в Крыму военное министерство смотрело как на не подлежащую его заботам. Довольствие армии провиантом, фуражом, мясными и винными порциями и порохом; устройство госпиталей и комплектование их медиками — всё это возлагалось на попечения одного главнокомандующего. Устройство путей сообщения, даже исправление непроездных дорог, нисколько не озабочивало подлежащие ведомства, которые, казалось, и не желали знать об этом. Мало того: например, на уборку павших по дорогам многих тысяч лошадей, волов и верблюдов не отпускалось вовсе денег, а предлагалось главнокомандующему приказывать их свозить в одно место и сжигать — а между тем дрова доходили в это время до 35 руб. сер. за сажень.
В июле 1855 года был представлен Меншиковым всеподданнейший отчет Государю Императору в расходовании вышеупомянутой экстраординарной суммы. Расходы, произведенные из неё, были следующие:
1) На прогоны разным лицам, посылаемым как с депешами, так и вообще по делам службы — 17 003 р. 961/2 к.
2) На вспомоществование бедным семействам при выезде их из Севастополя — 12 692 р.
3) На движение транспортов с порохом и артиллерийскими снарядами и принадлежностями — 9962 р. 11/2 к. (Из них возвращено было артиллерийским департаментом — 5267 р. 90 к. Остается израсходованных 4694 р. 111/2 к.).
4) На жалованье и содержание приглашаемым из Пруссии хирургам, профессорам и студентам университета св. Владимира — 5317 р. 65 к.
5) В пособие доктору Северо-Американских штатов Терпепенду — 500 р.
6) За медикаменты в Московской аптеке — 1172 р. 77 к.
7) За перевозку раненых и больных (устроенную А. Д. Крыловым во исполнение повеления Великого Князя Константина Николаевича) из Севастополя в разные места, а равно и на вспомоществование подводчикам, взявшим на себя эту перевозку — 3049 р. 671/2 к.
8) На устройство временных госпиталей — 4119 р. 97 к.
9) Колонистам в Крыму, в виде вознаграждения за содержание 1800 человек раненых и больных — 1500 р.
10) На приобретение топоров и лопат и за доставку их из Николаева — 945 р. 60 к.
11) Частным работникам за работы по оборонительной линии — 120 р.
12) За доставку от Симферополя до Севастополя амуниции, сбруи и проч. в количестве 1655 пудов — 1267 р. 25 к.
13) За доставку полушубков — 1320 р.
14) На вознаграждение нижних чинов, участвовавших в вылазке при отражении приступов, за взятие в плен, за принесенное неприятельское оружие, и водолазам — 5345 р.