Случалось ревновать, бывали и упреки…

Писать я рано стал, и тысячи тревог,

И тысячи надежд в мои ложились строки.

Но тут же их презрев, уписывал творог,

Сметану уплетал поэт за обе щеки,

Хотя еще пылал от стихотворных строк.

Однажды, сознаюсь, повеса несчастливый,

Соперниками был отстеган я крапивой.

Андрей, Данилов сын, прославился лишь тем,

Что сапоги тачал, что, выпив самогону,

Над чаркой кончил жизнь. Но тысячи проблем

Легко он разрешал мальцом во время оно.

Бывает, из таких растут творцы поэм,

Признанья своего таким дарит корону

Народ. И прав! Но всё ж бывает, поглядишь, —

Гора, как есть гора! — а родила-то мышь.

Признаться, в те года не так уж странно было,

Что не расцвел талант Андрея молодой, —

Он был крестьянский сын. Но помню — у Данила

Был брат, и братом тем отец занялся мой.

Неглупый мальчик был, смышленый, скромный, милый!

Отец мой говорил, что путь пред ним большой,

В гимназию отдал, тот принялся учиться

И стал чиновником — отъявленным тупицей.

В Удельном ведомстве, мне помнится, служил

Андреев дядюшка. В Романовке бывая,

Он сельский борщ хвалил и по селу ходил,

На местных молодиц взгляд масленый кидая, —

А в Киеве живя, отец и мать бранил,

Родителей своих усердно избегая:

Они-де мужики, простой народ они,

Невесты из-за них не сыщешь в наши дни!

Покорно вас прошу понять меня как надо:

И зоркий взгляд порой не сразу разберет,

Что выйдет из мальца. Ему семейство радо —

Такой он шустренький, а смотришь — подрастет

Отца и матери возлюбленное чадо, —

Лишь кормится да спит. И всё ж наоборот

Порою может быть. Здесь дело очень тонко.

Вы помните рассказ про гадкого утенка?

Какое множество погибло лебедят

В болотном мороке, во мгле былой России!

Они рвались в простор из-за семи оград,

Им снилось: вдалеке горят огни живые!

Таким вот был Степан, двоюродный мой брат.

Отцу он подавал надежды неплохие, —

На сына своего надеялся весьма

Брат матери моей, мой дядюшка Кузьма.

Мой брат двоюродный не мог работать в поле, —

На ногу правую он с детства припадал.

Учился ж как никто в церковной нашей школе

И в Александровском[137] (Кузьма его отдал

Учиться ремеслу). И жил он на Подоле.

Знакомства тайные, как видно, завязал.

Вернулся он домой партийным... (По секрету

С восторгом сообщил Ясько мне новость эту.)

Японская война передо мной встает

В туманной пелене, и пятый год в тумане.

Тогда словам иным мы начинали счет:

«Собранье», «стачка», «шпик», «штрейкбрехеры», «восстанье».

Забросив ремесло, Степан исчез в тот год,

И слухи лишь одни ходили о Степане,

Что, дескать, наш Степан под стражу заключен

И вечный двигатель в тюрьме придумал он.

Я помню, про него вся волость говорила,

Что был бы инженер прекрасный из него,

И мудрецы, твердя: «Не тратьте, куме, силы»,

Качали головой: «Что значит баловство!

Беда с такими вот!» — «Мне лучше б лечь в могилу, —

Кузьма говаривал, хватив того-сего,—

Чем сына потерять, разумника такого!»

И больше про него я не слыхал ни слова.

Да где и услыхать! Скажу я про Яська.

Клин журавлей летит, осенние затоны

Синее с каждым днем, всё холодней река,

Береза в золоте, а дуб еще зеленый,

А паутины нить уж до чего тонка!

И осень русая глядит, как мы, гулёны,

Взяв Какваса с собой, я и Ясько — вдвоем,

Два гордых лучника, «охотиться» идем.

Свистят и клыкают — о, звук животворящий! —

В кустарнике дрозды; а вся земля в шелках;

Пестреют пятна рощ, а воздух — меда слаще.

О, как серьезно лук сжимали мы в руках,

И разговор какой вели мы настоящий.

Таинственную дичь вдруг высмотрев в кустах

(Дичь эту вальдшнепом германцы окрестили),

Пускали стрелы мы — они безвредны были!

И с куропатками встречался наш отряд,

И делал стойку пес, наш Каквас, вот ей-богу,

Да не было ружья! Ах, почему мой брат —

Иван — не верит нам! Он, впрочем, понемногу

Еще охотился на крыжней и чирят,

И, с ним идя в поход, как били мы тревогу,

Как в воздухе звенел рассказ проворный наш

О месте том, где дичь сама летит в ягдташ!

Давно я поседел, но с этим чувством сладу

Теперь, как в детстве, нет, и славлю каждый раз

Лесов глубокий шум и влажную прохладу,

Росинки на сучке блистающий алмаз,

Рассвета сизого разумную усладу,

В сплетениях ветвей звериный древний лаз, —

И сердце вновь и вновь, как в детстве, замирает,

Лишь вальдшнеп из куста прямой свечой взлетает!