Любил он запахи — и всяческой травы
Натаскивал в курень, в шалашик свой прибрежный,
Где отдыхал порой, где б отдыхали вы,
С большой охотою отдавшись лени нежной;
Там часто «Всадника» читал «без головы»
Денис Исакович, но, рыболов прилежный,
В моря далекие всем сердцем был влюблен:
«Пиратами морей» зачитывался он.
8
Душа Денисова и книги признавала,
О приключениях любил читать рыбак.
Признаться, знаю я писателей немало, —
Всё на устах у них Гомер, Шекспир, Бальзак,
А под подушкою покоится, бывало,
Рассказ о сыщиках, роман о сотнях драк:
Вития без ума от Ната Пинкертона,
А в лучшем случае — Дюма его икона.
9
Уже не говорю, что был Денис певцом,
Что в пенье затмевал он самого Богдана.
Позднее я узнал еще и о другом:
Он сердцем обладал отнюдь не истукана.
Везде ходил рассказ почтительный о нем,
Что он у самого учился Дон-Жуана,
Что пальцы не клади ему — Денису — в рот
И что доставил он кое-кому хлопот.
10
Прошу прощения, блюстители морали:
Признаться, я порой и сам нетверд был в ней,
Но к пуританству всё ж склоняюсь в идеале,
Хоть, может, седине обязан лишь своей
Тем, что несу теперь суровые скрижали
Безумной юности, ослепшей от страстей…
А впрочем, я боюсь — друзья воскликнут хором:
«Ишь завернул куда! Нет, ты не censor morum!» [139]
11
Ну, словом, обладал наш добрый Каленюк,
Денис Исакович, горячим, пылким нравом.
Он — чести рыцарской подчас наивный друг —
Любил поговорить и спорщиком был бравым,
Любил, чего таить, и рюмок дружный звук
(По малой пропустить считал он делом правым),
И ложки вырезал, искусством тем хвалясь, —
Лентяем не был он, но жил не торопясь.
12
Зимою у окна, в убогой сидя хатке,
Фруктовым саженцем он похвалялся мне
В саду малюсеньком, чей вечно не в порядке
Был низенький плетень, а в хатке на окне
Грустили фуксии и кактус (он не в кадке,
В горшочке изнывал и смирен был вполне).
Он здесь присутствовал — всей роскоши замена,—
Как славный баобаб добряги Тартарена!
13
Любил дарить Денис, — всё раздарить он мог.
С уловом неплохим идет с пруда, бывало,
Зацепит встречного, найдя любой предлог,
Беседу заведет со старым или малым,
Придумает дела. Минут пройдет пяток,
Он о делах забыл. Улыбка заиграла.
«Примите, — говорит, — подарок рыбака;
Рыбешка мелкая!» А линь-то — с боровка!
14
Не составлял Денис меж прочих исключенья,
Ведь щедрость — бедняков главнейшая черта.
Никто не подвергал его рассказ сомненью.
Рыбак рассказывал, как в юные года
Он окунька поймал. Не рыба — загляденье!
За годом год бежал, едва ли не в кита
Та рыбка выросла, приняв размеры чуда,—
К дням юности моей она достигла пуда.
15
Лихих охотников и ловких рыбаков,
Прошу меня простить, зовут у нас вралями.
Но я поэтами их называть готов,
Воспламененными своими же словами,
В которых дивный мир прекрасней всех миров.
Ну, чем бы жил Денис, бедняк меж бедняками,
Когда бы не седлал крылатого коня,
Из ночи день творя и чудище из пня?
16
Но представляю вам мечтателя другого:
Пред вами музыкант — сапожник Родион
Васильевич Очкур. Печально, бестолково
Свисает ус один, второй же, чтобы тон
Геройский задавать, подкручен вверх сурово…
Тихонько выгребешь на голубой затон —
И вдруг из камышей на водяной дороге
Редько покажется индейцем на пироге.
17
Каскетка с пуговкой (таких уж больше нет),
Другого картуза на нем не помнят люди.
Кивнул он, как велит рыбацкий этикет,
И по-сибирски вдруг воскликнул: «Клёв на уды!»
Откуда это всё?.. Бродяга и поэт,
Он путешествовал, ни хорошо ни худо,
Золотоносные объездив берега, —
Четыре года с ним была дружна тайга.
18
Начнет рассказывать, рассказ течет богатый
Про уток северных, гусей да лебедей,
О том, что как-то раз подстреленный сохатый
Его едва не смял, про рыб и про людей…
Очкур хвалил Сибирь, а всё ж родная хата
Влекла его в тот край, который всех милей.
Вернулся он домой, соседям объясняя:
«Сибирь-то хороша, да там мошка́ лихая!»
19
Возможно, мошкара была тому виной,
Что Родион с тайгой счастливой распрощался,—
Но вскрыл его письмо наш писарь волостной
И собутыльникам «под мухой» похвалялся,
Что знает хорошо, чем дышит наш герой,
Что будто бы в письме любить он вечно клялся:
Влюблен был Родион Васильевич Очкур…
И писарь волостной хихикал: «Ишь, амур!»
20
Я допустить могу подобную причину,
Хоть шутки писаря не слишком уж смешны, —
Что кошечкою звал дебелую Мокрину
Охотник в том письме из дальней стороны…
Но, думаю, его влекло на Украину:
Она его звала всем звоном той струны,
Какая замолчать лишь вместе с сердцем может
И нежность к родине в разлуке с нею множит.
вернуться
139
Censor morum (лат.) — суровый судья, блюститель нравов.