28
Кто скажет, для кого те зовы стаи птичьей?
Кто скажет, почему и слезы, и любовь,
И колыбель, и гроб, и славных дел величье,
И мелочь поминать не раз, а вновь и вновь
Бессмертной песнею у смертных есть обычай?
И сердце почему дрожит, теплеет кровь,
Едва лишь в сумерках та песня заструится,
Что навевала сон на детские ресницы?
29
Как песня, странен был характером Богдан:
То весь в себя уйдет, то вспыхнет, словно порох,
То в голову ему придет великий план:
Скорее в Мексику! — На сцену! Лишь в актерах
Спасенье! — Надо жить, беря пример с крестьян! —
И загорится весь в неисчислимых спорах.
Он в небе воздвигал свой замок золотой,
Но хатки на земле не вылепил простой.
30
Студентом будучи, считался он эсдеком,
Но, впрочем, в партии Богдан наш был навряд.
Всё это далеко: однажды с другом-греком
Он призывал народ на гребни баррикад,
Ходил по городу с тем южным человеком
И «Варшавянку» пел, и люди говорят,
Что черносотенец Пахомов — парень ражий —
С тяжелым кулаком его знакомил даже…
31
Однако мне пора на тихий пруд, назад
К стрекозам, к бабочкам над тонкою былинкой.
С них начал я рассказ на очень старый лад,
Но кое в чем и я еще блесну новинкой…
Качнулся поплавок, насторожился взгляд:
Уклейки да плотва, что делать мне с мельчинкой!
И вдруг уходит вглубь гусиный поплавок,
И рыбицу подсечь приходит самый срок…
32
Удилище мое согнулося дугою,
А леска светлая звенит, как бы струна,
А по воде круги. Под ними — под водою —
Уж трепетная тень мне — рыбаку — видна.
Пурпурное перо блеснуло предо мною,
Сверкнула чешуя: вот рыба! Вот она
Вся извивается, лишенная опоры!
Сегодня клев хорош! Отменны красноперы!
33
И снисходительно Иван смеется мне,
Хоть папиросу взял, а всё не сводит ока
Он с поплавка. А пруд весь в голубом огне
Переливается. А берег недалеко
Зеленою каймой дымится в глубине
И тонет в зеркале застывшего потока.
И ветерок задул, он, к нам слетая вниз,
Доносит песенку, — то братов кум Денис.
34
На каючке своем, сколоченном умело,
Он, скромный браконьер, в час утренних прохлад
Запретные дары[136] сетей собрал и смело
Теперь взял удочку — законный свой снаряд.
Над нами селезень! Тугое прозвенело
Над речкою крыло. А вот стрижи летят.
Раздался тонкий писк, — то выводок утиный:
Тень ястреба скользит над камышом и тиной.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Ясько́ Ольшевский жил в сырой хатенке тесной,
Где писк стоял ребят, страдавших животом.
Но жизнь в лачуге той казалась мне чудесной:
Лишь в свете розовом я видел всё кругом.
И фикус чуть живой — страдалец всем известный,
И Каквас — рыжий пес, не ладивший с котом,
И кот полуглухой, и сырость — всё жилище
Романтике моей служило доброй пищей.
2
Сосед Ольшевских Шуть субъектом странным был,
Задрапированным в какие-то тряпицы.
Две дочки жили с ним; увы, я позабыл,
Как звали девочек, я позабыл их лица,
Но принужден сказать: я сразу двух любил.
Тогда передо мной раскрыл свои страницы
Добрейший Вальтер Скотт. Он имя сестрам дал:
О Минне я грустил, о Бренде я вздыхал.
3
В иные времена был где-то экономом
Григор Игнатович, родной отец Яська́.
Начнет рассказывать, и сказка снежным комом
Растет себе, растет и тешит бедняка.
Знакомым сообщит, расскажет незнакомым,
Что карты он любил всем сердцем игрока
И как-то выиграл две шубы и карету
С четверкой вороных… А где они? — Их нету.
4
Ясько Ольшевский был товарищ мой второй,
Но друга первого я не забыл — Андрея.
Я только холодней с ним стал бывать порой…
Ах, дружба детская! Что на земле милее!
Хоть взрослому она и кажется смешной,
Но в некий дивный миг, как слово чародея,
Нам объясняет мир и нас самих она,
И тем нам дорога, хоть, может быть, смешна.
5
Андрей мой обитал в жилище небогатом.
Нас разделял овраг. Бывало, в зимний день
Летим на саночках. Нам весело — ребятам.
Мороз нам нипочем, — все шапки набекрень!
Внизу, в яру, плетень: «Держите их!» Куда там,—
Мы прямо на него, и затрещал плетень.
Нас бабка старая Андреева бранила
И, Шкрябом прозванный, его отец Данило.
6
Данило был отцом двух добрых сыновей
И славной дочери, а звали дочку — Ганя.
Влюбленность детскую припомните скорей,
Наивную любовь — высокой подражанье —
И смуглое лицо, какого нет милей,
В венке из васильков, и зорьки догоранье —
Всё то, что узнаем в весенние года,
Что вместе с юностью умчится навсегда.
вернуться
136
Денис Каленюк вытряхивал свои сети, но тайно: владелец романовского пруда разрешал ловить рыбу только удочкой.