ГЛАВА ВТОРАЯ
© Перевод В. Рождественский
Коло броду беру воду,
По тім боці — мої карі очі!
Там козаченько коня напуває
Та на цей бік поглядає[107].
1
Однажды как-то, за недолгий час
До скачек, — а они на днях как раз
Должны начаться, — на пекарне челядь
Сошлась. Был час, в который тени стелют
Постель для ночи в голубых шелках.
Вишневый сад — он был еще в цветах, —
Дань первую отдав гудящим пчелам,
Дремал и грезил. Где-то там, над долом,
Чуть слышно было песню: в поводу
Вели коней в ночное. На пруду
Сбиралось на беседу жабье племя.
Эх, братцы! Иль забыли вы то время,
Когда нам юность до зари уснуть
Не позволяла? Как светился путь
Меж черными безмолвными дубами!
Бог с ними, с теми давними годами:
Они прошли — и отшумел их шум!
Рассказчик неустанный, дед Наум,
Знаток вина и кухонных изделий,
Быль с небылью сплетал (мели, Емеля!),
Недаром старый с ведьмами знаком,
Что в кошку превращаются, клубком
Под ноги скачут, людям козни строят,
Коров в подойник черной ночью до́ят.
Днем женщины они, их не узнать,
Хотя горазды языком трепать,—
Да весь их род в том деле одинаков…
А вспомните злосчастных вурдалаков!
Ведь одного Наумов брат, Матвей
(Не верите? Вот бог меня убей!
Герасима-покойника вы сами
Спросили бы!), застукал под сенями
И топором с размаху порубал.
Потом Петро искал и перестал
Искать сынишку: словно канул в воду!
И сам Наум ту бесову породу
Разок видал. Уже который год
Об этом помнит: в церковь шел народ,
Спеша на свадьбу поглядеть. Микита
(Он всё, бывало, ходит деловито
И крутит черные усы) к венцу
Маланку вел! Уже и пан-отцу
Сказали, напекли и наварили,
Бочонок с оковытою купили
В корчме яхнянской, все уже сошлись, —
И на́ тебе! Откуда ни возьмись,
Явился дед, махнул вот так рукою,
Сверкнул глазами, топнул раз ногою —
И весь народ в смятении примолк:
Глядят — Микиты нет, лишь серый волк
Завыл возле Маланки, приласкался,
Потерся о колени и убрался,
Через дорогу прыгая. А дед
Растаял, словно снег, — пропал и след!
Развеялся, что дым. Вот как бывало!
Да и теперь у нас чудес немало
По свету ходит…
Дальше перешло
На то, о чем, и спать ложась, село,
И подымаясь, думало: такие
Ловили жадно слухи кре́постные —
Казалось им, что скоро день придет,
Когда… Об этом уж поет народ,
Да потихоньку — и у стен есть уши, —
Когда уже их больше не задушит
Насилье панское. Мол, написал
Бумагу царь про волю, да украл
Бумагу эту кто-то… Только скоро
Придет она… Любили разговоры
О том, как бился храбро гайдамак.
Вставал перед глазами буерак,
Степная ночь, стреноженные кони
И острый, освященный нож в ладони.
«Эх, кабы нам!..»
— «Цыц! Надо помолчать!
Теперь уже совсем недолго ждать
Поры желанной. Только б Кутернога,
Подлиза, панский пес…»
— «За ним, ей-богу,—
В речь старших молодой словцо ввязал,—
Пан спозаранку нынче посылал,
Чтоб из села к нему живой рукою
Привел Марину…»
— «Как? Дитя такое?»
— «Ну да. Годок шестнадцатый уж ей
На днях пойдет…»
Костра лесного злей,
Наум вдруг вспыхнул. Как стрела из лука,
Была та новость. Внучка! Что за мука!
Мариночку! В усадьбу! Негодяй!
Уж он ее приметил! Да пускай
Он с теми забавлялся бы, кто знает,
Зачем их пан в покои призывает,
Те немощную греть умеют плоть…
Ах, если б лысый череп расколоть,
Добраться до очей его проклятых!
Молчит Наум — затем что ночь у хаты
И кто-то под окном уж шелестит…
Здесь каждый горе про себя таит,
Нужда от всех скрываться приучила,
Мариночка моя! Ребенок милый!
Бывало, подарит ему судьба
Свободный час (порой и у раба
Свободная минутка выпадает) —
Наум скорее свитку надевает,
В платок гостинец завернет едва,
Идет в село: там дочь его, вдова,
Встречает тотчас старика поклоном,
И он подарок достает смущенно
Из-под полы. И резво, словно мышь,
Что вдруг, дневную нарушая тишь,
По хате пробежит и в норку снова, —
Так девочка мелькнет — то у слепого
Окошка, то у двери, у печи…
«Ну, угадай, Маринка, калачи
Или другое в узелочке этом?»
Его лицо морщинками согрето,
Как будто сетью солнечных лучей
В осенней синеве…
И сыновей
Сумел своих он вырастить когда-то,
Да где они?..
Пирожное, цукаты,
Украденные с панского стола, —
Украденные! — лакомка брала
Ручонкой и проворно разгрызала…
Ах, для того ль росла и вырастала
У ней коса, пушиста и густа,
Чтоб мышка для пузатого кота
Добычей стала? Нет, не знать пощады!..
Наум молчит. Еще молчать нам надо:
Но он не за горами, грозный час!
вернуться
107
Возле брода беру воду, на той стороне — мои карие очи! Там казак коня поит, да на эту сторону поглядывает. — Ред.