ГЛАВА ПЕРВАЯ
© Перевод В. Державин
Ідуть, Ідуть панове.
1
Пан Людвиг нынче в добром настроенье:
Подагра стихла; за окном — весенний
Поющий полдень; зайчик на стене
Трепещет солнечный. Как на коне,
Сидит пан Людвиг, утопая в кресле.
Такое кресло у него, что если
Искать — и двух подобных не найдем:
Сиденье в нем заменено седлом
Турецким — прадеда трофей победный.
Потомок Пшемысловского последний,
Закатный он недаром встретит час:
Ведь кровь неугомонная не раз
Его на дерзкие дела бросала
И встречных за собою увлекала.
Как гость из громких, из былых времен,
Жизнь оросил вином венгерским он
И радостями. Знал он поединки,
Повесничая лихо, по старинке,—
И нынче из-под уса брызжет смех,
Чуть только вспомнит рой былых утех.
Проделки те (бывало… ненароком…) —
Заметим грубо — вылезали боком,
Ну, там… его крестьянам крепостным,
Но, как известно, кнут полезен им, —
Он им нужнее хлеба и ученья!
(Пан Людвиг в этом не имел сомненья,
И в жизни так привык он поступать.)
Неужто каждую слезу считать,
Коль панский кнут пройдет по хамским шкурам?
Пустое дело! Умным балагурам
Да шутникам, что нам живят сердца,
Слагать хвалу должны мы без конца!
А все демократические штуки,
Что от излишней родились науки,
Студентишкам оборванным отдать…
Эх, юность! Не теперешним догнать!
Охота пышная в лесном тумане…
А приключенья! Ни в одном романе
Их не найдет читатель молодой.
Теперь сиди вот, старый да больной,
По юности скучая быстролетной,
Сиди за трубкой… (Трубок до полсотни
Развешано у пана на стене:
Одна другой дороже и чудне́й,
Кривые, и прямые, и витые;
С благоговеньем люди молодые
Глядят на них.) Но больше трубок тех,
И грома музыки, и больше всех
Шипучих вин, и острых слов на пире
Две вещи полюбил он в этом мире:
Коней и женщин. Женская краса —
Что слаще в мире? Темная коса,
Движенья рук и шеи горделивой,
И быстрый взгляд, греховный и стыдливый…
А голос их! Ничто не манит так,
Как женский лепет. Чуть заметный знак
Победы близкой — это трепетанье
В спокойной речи. (Нужно лишь вниманье —
Миг неожиданный не упустить.
Любить? Уменье нужно, чтоб любить!
На всё есть средство. Это знал Овидий,
Как рыб, ловивший Левконой и Лидий.)
У этой — голос чистый, как хрусталь
Звенит, а в грудь вонзается как сталь.
Собой владеть постигшая искусство,
Другая утаить умеет чувства,
Как шелк стеля незначащую речь…
Какими поцелуями обжечь
Она могла б тебя порой ночною!
У третьей голос тихою рекою
Журчит и льется… Так бы в ту реку
И кинулся! Немало на веку
Красоток юных, расцветавших в холе,
Ласкал пан Людвиг, а встречал поболе:
Ведь всех на свете не обнял никто.
Припомнить пани докторшу — и то
По жилам хлынет огненное море!
Хоть молвить правду: после свадьбы вскоре
(Супруг злосчастный, лекарь полковой,
Был хоть ученый — вовсе не смешной
И далеко до шуток не охочий)
Она внезапно утопилась ночью
Там, где над речкой осокорь стоял.
Ах, осокорь так вкрадчиво вздыхал
В сиянье месяца туманно-синем!
Тогда болтали люди о Янине
(Так звали докторшу), что жребий пал
Ей трудный и что муж про всё узнал,
А был ревнив… К истории причастный,
Пан Людвиг чуть не заболел опасно.
Другая — панна Зося. Та сама
Не мучилась, зато свела с ума
Его, победы знавшего доселе,
А не преграды на дороге к цели!
Такой беды хлебнул он через край,
Что хоть стреляйся иль ее стреляй!..
Исчезло всё, подобно легкой пене!
Пан Людвиг нынче в добром настроенье,
И память жжет не очень горячо.
Он стар. Ну что ж? Ведь и теперь еще
Белянку может выбрать он любую.
Порой, собравшися на боковую,
Он Кутерноге только знак подаст,
А тот уже в покой девичий — шасть,
Как волк, приказ господский выполняя…
2
Невдалеке от замка есть большая
Конюшня пана. Что за кони там!
Во сне лишь видятся другим панам
Подобные! Скакун, что Магомета
Еще носил (вот тема для поэта,
И пан Тибурций, странник и чудак,
Ее в стихах мусолил так и сяк),
Был пращур этой конской родословной.
За этою породой чистокровной
Пан Людвиг трудный совершил вояж
В Аравию. Вокруг него тогда ж
Легенды родились — в одном романе
Рисуются пески в ночном тумане,
И месяц золотой, и бедуин,
Вслед каравану скачущий один,
Ныряя меж холмов, луной облитых.
Роман тот полон был намеков скрытых,
Кровавых стычек, дьявольских интриг,
Случайных взглядов, быстрых и немых,
Горячих полудённых наслаждений.
А над романом колоритной тенью
Вознесся тот, кто с трубкой у стола
Теперь сидит на бархате седла,
Покуривая. В полдни огневые
Он изучил обычаи чужие,
Эмиром звал себя без дальних слов,
А вывез лишь кобыл да жеребцов,
Но крови благородной и старинной,
Да память про седого бедуина,
С женой, похожей более на дочь.
Завесу тонкую откинув прочь,
Она его тайком в шатре встречала,
И ночь глубокая их чаровала,
И в полуночной знойной тишине
Мерцали звезды где-то в вышине…
Не всё, быть может, истинно в романе, —
На то роман…[105]
Тем временем в рыдване
Подъехал кто-то ко двору. Ну вот,
Пора встречать гостей! Еще живет
У Пшемысловского обычай деда:
Хоть раз в году сзывает он соседей,
Всю знать округи и родных своих —
Развлечься скачками. Для молодых
И праздник, и отрада, и наука.
Летят, как стрелы из тугого лука,
Они на быстрых, верных скакунах, —
И юность оживает в стариках,
И лица дам бледнеют и пылают,
И веер пальцы нежные сжимают…
Тем, что обычай дедов сохранил,
Пан Людвиг знаменит в уезде был.
Да что уезд! Пожалуй, в целом крае
Любой природный шляхтич пана знает.
Тибурций всё в поэме описал
И к олимпийским играм приравнял
Тот праздник. Жаль, что рифмы, с мыслью споря
(Ему порой бывает с ними горе!),
Мчат не всегда его поэму вскачь,
А ковыляют вереницей кляч,
Каких в топчак[106] заводят для упряжки!
Спешат, а с места не сойдут, бедняжки!
Как гуси многошумным табуном
Весною ранней иль октябрьским днем
Слетаются на водяное лоно
И разбивают синеву затона,
Бьют по воде крылами и кричат, —
Вот так кареты во дворе гремят,
На торжество съезжаясь, как бывало.
Здесь панночек на выданье немало,—
Приданое отцы им запасли.
А вот постарше — пани, что взросли
В привольной, шумной и веселой жизни…
Вот, пышно разодет, безукоризнен,
Пан Леонард — жених во цвете лет.
Его за остроумье ценит свет, —
Как он учтив и как он шутит мило!
Хоть, правда… Он сегодня… Что есть силы…
Седого Карпа… Так пускай же хам
Остережется, коль виновен сам:
Ведь он вчера и нынче утром снова
Не подтянул подпругу у гнедого!..
Знаток философических систем,
Приехал пан Карпович между тем.
Он метафизику зовет — химера
И почитает выше всех Вольтера;
Так, например, кто из его крестьян
В приметы верит — вольтерьянец-пан
Велит вожжами поучить невежду.
И, говорят, у пана есть надежда
Холопов в вольнодумцев обратить.
Пан Людвиг иногда любил смешить
Своих друзей в приятельском застолье
Рассказом, как Карпович, верный роли
Оригинала, некогда решил,
Чтоб аист у него в поместье жил.
Тотчас же столб высокий в землю врыли,
Большое колесо к столбу прибили,
Чтобы гнездо держаться там могло.
Назавтра аист прилетел в село,
Не зная ничего о панской воле,
И опустился за овином в поле!
Разгневался Карпович: «Как, опять?
Поймать его! Поймать и привязать
Хорошими веревками нахала!»
А гайдукам достаточно, бывало,
Движенья пальца, чтоб понять приказ,—
Большую лужу окружили враз,
Где, никакой не чувствуя тревоги,
Разгуливал мятежник красноногий
И лягушат старательно искал.
Уже забыли, кто его поймал
Из гайдуков, что применил за способ, —
Одно известно: долго довелося б
Побегать им, когда б не тот ловкач.
Сперва гонец примчался к пану вскачь,
За ним, смертельным ужасом объятый,
Был вскоре пленник привезен носатый
И крепкою веревкою к столбу
Привязан тут же. Про его судьбу,
Чем завершилась панская затея,
Никто не помнит — я о том жалею:
Какой нам сделать вывод надлежит?
Вот веки опускает и молчит
Карповича почтенная супруга.
Но эта грудь, затянутая туго,
Была полна в давнишние года
Не только благочестием: тогда
Карпович чуть было не отравился,
А позже с философией сдружился,
В ней почерпнув покой и тишину,
Оставил он в покое и жену.
А та приблизила к себе лакея,
И кучер также был обласкан ею.
Вот дочка их — девица хоть куда…
Чуть поведет глазами иногда —
И сам Густав, красавец всем известный,
Готов бежать вприпрыжку за прелестной…
Медынская, старуха, прибыла
Позднее всех. То — давние дела,
Когда она с ума сводить умела.
Но золотистым вихрем пролетела,
Умчалась молодость; богатство вслед
Уплыло. Лишь одно на склоне лет
Осталось ей — Марьян, сынок единый:
Надменная осанка, взгляд орлиный,
И смелый — из-за правого плеча —
Широкий взмах свистящего бича.
Влюбленный в лошадей и в приключенья,
Он умер бы за гордое движенье,
За смелый подвиг, чтоб на много лет
Его запомнил восхищенный свет.
Обманутый коварною судьбиной,
В мечтах лелея вольный век старинный,
Что тысячью ночных зарниц пылал,
Былую Сечь он возродить мечтал
И посвящал досуг таким заботам
(Хотя и был он польским патриотом).
Гость ярмарок, пиров, игорных мест —
Он пьет помногу, но немного ест:
Есть — дело хамов, пьянство — дело чести
Дворянской… Вот, прославленный в уезде,
Пан Замитальский с громом прискакал.
Он славу шумную себе снискал
(О чем соседи шепчутся в испуге),
Чудачествами всех затмив в округе:
Он древнему магнатству подражал.
Но чтоб всего читатель не узнал
Из первой песни — здесь рассказ прерву я.
На лошадях сверкает, блещет сбруя.
Бичи стреляют. Кучка молодцов
Оглядывает буйных жеребцов,
И жажда первенства владеет всеми.
А из окна на них глядит в то время
Толпа дворовых девушек. Одна
Меж них тиха, красива и грустна,
Вздыхает, робко прячется за спины, —
Недавно здесь она. Зовут — Марина.