По ледяному насту друзья перебрались на островок. Два выстрела, два убитых медведя, две шкуры на нартах.

А исследования и наблюдения? Друзья заполнили целый блокнот заметками. Нет, они не теряли времени даром!

Но на обратном пути наст затрещал, и под лёд ушли нарты, собаки, еда, снаряжение, ружья и ещё не остывшие медвежьи шкуры. Как будто вообще ничего и не было. Лёд опять сомкнулся, словно захлопнулась крышка сундука.

Оба охотника были сильные, опытные, закалённые. И хотя сердце у них сжалось, они тут же прикинули, что до их охотничьего домика по прямой всего лишь сорок восемь часов ходьбы. И сразу же отправились в путь.

— Хорошо, что уцелели трубка и спички! — сказал Эгон, пробуя засмеяться.

Он закурил. Путь им предстоял ещё долгий. Больше всего их огорчила гибель собак. Это были верные друзья, послушные и храбрые, привыкшие жить среди льдов и снегов. Не раз лайки вместе с охотниками подвергались опасностям.

— Мне очень жалко Сибира! — тихо сказал Эгон.— Помнишь? Два года назад пёс спас меня от белого медведя. Старик Топтыгин подмял меня, рванул за плечо. Шрам и до сих пор виден... Сибир вцепился ему в глотку. Топтыгин выпустил меня, чтобы разделаться с псом. Я вскочил, схватил ружьё. Бабах! Медведь перекувырнулся через голову и вытянулся на снегу...

Но Отто не слушал его. Остановившись, он тревожно оглядывал горизонт.

Дул слабый ветер. С севера надвигались свинцовые тучи.

— Дело дрянь! — сказал Отто, качая головой.

Эгон замолчал. Охотники ускорили шаг.

Но буран надвигался быстрее.

Он догнал их. Небо слилось с землёй. Не видно было ни зги. Охотники спотыкались, падали, вставали, ослеплённые обжигающей ледяной пылью. Они упорно шли вперёд, но потом оказалось, что они заблудились и кружат на месте. Лучше было переждать непогоду, где-то укрыться от пурги. А пурга всё не утихала. Охотники разгребли снег и спрятались в снежной яме.

Время текло медленно. В ушах звенело, глаза слипались. Охотники уже не чувствовали ни рук, ни ног, не могли пошевельнуть ими; они замерзали, коченели.

Вдруг всё утихло. Улёгся ветер, небо очистилось, посветлело. Стало видно багровое солнце, клонившееся к западу.

Охотники попытались приподняться, но сил у них уже не было. Ослабевшие от голода, полузамёрзшие, они никак не могли выбраться из своего снежного мешка.

У Отто начинался бред. Он лежал неподвижно, уставившись пустыми глазами в пустое небо.

Эгон не смотрел на небо. Перед ним расстилался ледяной берег острова, поблёскивающий, как каток. Метель начисто выдула снег с открытых мест. Где-то на другом конце острова стоял их охотничий домик.

Там тёплые сухие постели, консервы, радиоприёмник, которому теперь не для кого ловить в эфире позывные далёкого мира. Эгон смотрел на остров, и на ресницах у него замерзали слёзы.

И вдруг ему померещился белый медведь. Очевидно, начинались галлюцинации.

Белый медведь шёл прямо на них. Ближе, ближе.. Од шёл не на четырёх, лапах, как обычно ходят медведи, а на двух и почему-то прыгал, кувыркался, отдавал честь, танцевал вальс, шагал словно на параде, печатая шаг. Да-да, это галлюцинация... Эгон закрыл глаза.

Раз начались галлюцинации, конец близок. Охотник закрыл глаза и стал ждать, когда мороз довершит своё дело и, навевая чудесные видения, заледенит в его жилах кровь.

Эгон чувствовал, как он куда-то проваливается, как на него надвигается мрак, из которого нет возврата.

Щеки его коснулось чьё-то горячее дыхание. Медведь толкал человека, удивляясь, почему тот не встаёт. Он лизал ему щёки, нос, подбородок. Отходил назад. Ждал. Возвращался. Он никак не мог понять, отчего эти люди лежат не двигаясь, молчат и никак не хотят просыпаться...

Фрам толкал человека, удивляясь, почему тот не встаёт.

Фрам издали учуял знакомый запах. Нюх, нередко обманывавший его при встречах со зверями, безошибочно указал ему на человека, приехавшего из дальних тёплых краёв. И Фрам побежал во всю свою медвежью прыть, чтобы дружески поприветствовать людей у себя дома. Но люди, хоть и живые, лежали в снегу как мёртвые.

Фрам отошёл на несколько шагов. В одном из лежащих Фрам узнал охотника, который высадил его на острове и припрятал для него в каменной кладовой еду. Медведь ещё раз по-своему выразил радость от встречи с ним — он перекувырнулся через голову.

Эгон открыл глаза. Собрав последние силы, он сказал:

— Отто! Ведь это Фрам, Фрам... Ты слышишь? Медведь из цирка Струцкого.

Второй всё повторял в полузабытьи:

— Младшую зовут Мария... Она будет плакать...

И теперь, только теперь учёный медведь понял всё! Не мешкая, он отгрёб лапами снег, подтащил охотников друг к другу, а сам улёгся сверху, согревая их теплом своего тела. Этому когда-то давно, когда он был ещё медвежонком, научил его дрессировщик. Он тогда играл в пантомиме о Северном полюсе, которую ставили в цирке Струцкого...

Люди, казалось, простились уже с этим миром и так обессилели, что даже не пытались понять, что с ними происходит. Появился белый медведь. Дикий. Правда, когда-то он выступал в цирке, но теперь, наверно, одичал. Чего от него можно ждать?

Многие годы оба они охотились на белых медведей, теперь настал их черёд, безоружных и истощённых, стать добычей белого медведя. Только почему этот медведь медлит? Чего он ждёт? Пусть уж быстрее всё это кончится!

Отто бредил:

— Её зовут Мария... Ей скоро два годика... Больше никогда... никогда...

А Эгон всё повторял:

— Это Фрам... Фрам-циркач. Ну, давай, Фрам!.. Кусай!.. Рви!.. Пожалей, Фрам, прикончи разом!..

Потом голоса стихли. Бред перешёл в сон. Странный сон. Тёплый. Говорит, такой и бывает смерть обмороженных. Руки и ноги леденеют, стынет кровь, а умирающим чудится тепло, жар полыхает в лицо, разливается в груди...

Так спали и охотники. Долго, сладко... Они проснулись и почувствовали, что их укрывает тяжёлая тёплая шкура. Они попробовали пошевелить руками и ногами. Руки слушались. Ноги — тоже.

— Эгон!

— Отто!

Они слышали собственные голоса, видели друг друга.

Значит, они не умерли. Значит, чёрный, вечный сон замерзающих не унёс их в бездну.

Шкура, укрывающая их, задвигалась. Поднялась. Их, оказывается, грело живое одеяло.

Фрам стоял на четвереньках, потом встал на задние лапы.

Воскресшие охотники приподнялись на локтях, переглянулись и уставились на медведя.

— Дай-ка трубку, Отто! Вся эта история мне кажется сном. Только трубка поможет решить, жив я или умер...

Эгон и вправду ощупывал себя, не понимая, сон все это или явь. Он не обморожен. Руки и ноги двигаются. И какая радость, когда суставы пальцев трещат...

А медведь всё стоял навытяжку, приставив лапу к уху.

— Фрам! Разве я тебе не говорил, что это Фрам?

Эгон приподнялся и встал. От голода его шатало. Он прислонился к скале и, держась за ледяную стенку, неверными шагами направился к медведю. Он был так растроган, что только и мог выговорить:

— Фрам, да что же ты придумал, а, Фрам?..

И, уткнувшись лицом в медвежью шкуру, заплакал.

Отто тоже встал. Два человека, два охотника на белых медведей, беспомощно припали к груди Фрама.

Медведь осторожно отстранил их лапами. Он привык к сильным и гордым людям. И для нежностей сейчас не было времени. Здесь, поблизости, у Фрама была берлога с припасами. Он хотел отвести людей туда.

— Куда это он? — спросил Отто.

— Гляди хорошенько... Его жесты имеют какой-то смысл. Готов биться об заклад, что он зовёт нас обедать... Меня бы это не удивило!

И они, с трудом передвигаясь, последовали за Фрамом.

Угощение Фрама было скромным — всего-навсего одно блюдо: сырое тюленье мясо, его неизменное меню.

Охотники наелись вдоволь. Сил у них заметно прибавилось. Теперь они озабоченно поглядывали на запад, где солнце уже совсем почти склонилось к горизонту. Надвигались полярные сумерки.