В этой ситуации только маска доброго, скорбящего клоуна могла расположить вдову к нему, Карраско.

— Синьора Шиельцо, бандиты, которые убили вашего мужа, хотят навлечь беду и на отца семейства. Да, мой клиент в прошлом совершил… — он поискал эвфемизм, способный обелить преступления Дядюшки Нтони, — не вполне корректные поступки, но то были ошибки молодости. Достойные, понятно, всяческого осуждения, но ведь с этим покончено раз и навсегда. Увы, с тех пор как он повел честную жизнь, ему беспрерывно грозят гнусные паразиты, которые обманом проникли к нему в дом и нанесли предательский удар. А все потому, что он ни в чем не повинен и совесть его чиста. Я как раз и пришел к вам, синьора Шиельцо, чтобы не только добиться торжества правосудия для моего клиента, но и отомстить за вашего бедного мужа.

Вдова глядела на него глазами, полными слез, машинально поглаживая курчавую голову паренька лет тринадцати, единственного сына умершего. Мальчуган сидел за столом, заваленным книгами и густо исписанными листами бумаги.

— Правосудие… правосудие… — Синьора Шиельцо покачала головой, в ее словах звучали горечь и неверие. Для нее «правосудие» было почти ничего не значащим словом, каплей обезболивающего вещества, чтобы не так ныли раны, которые каждый должен залечивать сам, как умеет.

— Видите, у меня один-единственный сын. Отец им гордился. Он уже учится в классическом лицее и хочет стать преподавателем.

Мальчуган стеснялся ласк матери и ее похвал. Ему вовсе не хотелось предстать перед этим человеком с фальшиво-участливыми глазами, вызывавшим у него инстинктивное отвращение, вундеркиндом.

— Отец ради него был готов на любые жертвы, а теперь…

Пытаясь остановить ее истерический плач, Карраско мягко похлопал женщину по плечу и обнаружил, что тело у нее упругое, крепко сбитое. Да, Феличе Шиельцо крупно не повезло, что он навсегда потерял такую аппетитную жену.

— Послушайте, синьора! Успокойтесь. Я вас понимаю, но разве слезы здесь помогут? Ради доброй памяти о вашем муже лучше всего было бы разобраться, как подобное могло случиться, вспомнить все подробности. К примеру, не волновало ли его что-либо в последние дни, не было ли чего-то необычного в его поведении? Ну, может, настроение испортилось или же он намекнул на какие-нибудь странные происшествия? Он нервничал? В чем это тогда выражалось? Сердился на вас, ругался?

— Нет, не сердился, вовсе нет! — живо возразила вдова. — Наоборот! Он был весел, говорил о предстоящем летнем отпуске. — Новый поток слез подтвердил, что теперь об отпуске и мечтать не приходилось. Синьора Шиельцо вытерла нос и обратилась к сыну, который, уставившись в пол, старательно избегал испытующего взгляда воспаленных глаз этого толстяка в одежде, висящей на нем как мешок.

— Помнишь, Пеппи? Он обещал свозить нас отдохнуть в Сорренто, а тебе еще и любые латинские книги, какие ни попросишь.

Карраско пеплом мнимого безразличия мгновенно загасил пламя корыстного интереса, что грозило спалить маску жалостливого участия, подлинный шедевр притворства.

— Ты любишь латынь? — спросил он у паренька и наклонился, чтобы разглядеть книги, лежавшие в беспорядке на столе: Овидий — «Метаморфозы», Гораций — «Сатиры».

— Да, — ответил Пеппино. И в подтверждение этого единственного слова кивнул головой.

— Тут у тебя книги Горация, Овидия? Молодец! Кого же ты из них предпочитаешь?

— Цицерона, — ответил Пеппино.

Карраско так изловчился, что вопреки возражениям следователя Дядюшка Нтони был отпущен под залог в соответствии со статьей 259 Уголовного кодекса в связи с истечением срока предварительного заключения. И это несмотря на то, что Вичепополо не был ни беременной женщиной, ни человеком серьезно больным, ни гражданином, чьи моральные качества заслуживали подобной меры снисхождения.

И вот Карраско смог встретиться с ним в магазине. Домой Дядюшка Нтони отправлялся лишь спать, да и то не всегда. Все остальное время он проводил в задней комнате магазина. Там, восседая во вращающемся парикмахерском кресле как на троне, он повелевал ворами Кампании и вершил свои законные и незаконные дела. Само же кресло позволяло Дядюшке Нтони принимать любое положение по прихоти своего характера настоящего садиста. Откинув голову на спинку кресла и свесив ноги, он внезапно поворачивался к собеседнику спиной, если хотел избежать слишком внимательного взгляда или, наоборот, очутиться лицом к лицу с гостями, потрясенными внезапной переменой или охваченными паническим страхом из-за угрозы, затаившейся в его мутных, злобных зрачках.

Карраско примостился на пустой картонной коробке, которая прогнулась под тяжестью его тела, так что он все время смещался к краю. Эти «сольные номера» Вичепополо, который нарочно не ставил в задней комнате ни одного стула, чтобы заставить собеседника стоять, действовали ему на нервы.

За время, пока Карраско отчитывался о двух своих визитах, Вичепополо ни разу его не прерывал. Слушал, откинувшись назад и положив руки на подлокотники. Когда адвокат упомянул о нервозности убитого сторожа и рассказал о финале разговора со вдовой Шиельцо, кресло слегка закачалось.

— Разве не дон Джузеппе интересуется классической латинской литературой? — заключил свой доклад Карраско. — Возможно, он и пообещал дать Феличе Шиельцо книги, которые тот собирался подарить сыну.

— Возможно, — согласился Дядюшка Нтони. — Но любовь этого мальчишки не обязательно связана с Паломбеллой. Пообещать подарить книги сыну Феличе Шиельцо мог и сам, ведь ему за соучастие в краже перепали бы деньжата. Что же до соучастия, то, по-моему, здесь сомнений нет.

Вот тогда Карраско сложил губы трубочкой, обнажив отвратительную красную десну, и нежно так сообщил о своем телефонном звонке в справочный отдел.

— Феличе Шиельцо пообещал сыну и жене отвезти их на отдых в Сорренто, а эти простолюдины обычно отдыхают в своих родных местах. Сам Шиельцо родом из Крафи-дей-Марини, родного селения донны Джулии Паломбеллы.

— Adabundantiam[60],— добавил он, вспомнив по аналогии с Паломбеллой о том, как давным-давно изучал древние языки.

Adabundantiam установил, что Шиельцо шесть лет назад получил место сторожа в Нумизматическом музее благодаря протекции донны Джулии.

— А вы молодец, Карраско! — Дядюшка Нтони развернул кресло на сто восемьдесят градусов и оказался лицом к лицу с адвокатом. — Теперь не остается никаких сомнений. — Он покачал короткими ножками, не достающими до педалей. — И мы не рискуем покарать невиновного.

Карраско нахмурился и сжал губы. На невиновного человека Дядюшке Нтони было наплевать. Уж если что его и заботило, так это как бы в толпе невиновных, погибших насильственной смертью из-за фатальной близости с виновными, не очутились и не пострадали заодно эти последние.

— Что вы мне посоветуете, адвокат?

Вопрос чисто риторический. Дону Антонио нравилось разыгрывать неуверенность в деле, над разгадкой которого он мучился в тюрьме три ночи подряд. Он делал вид, будто готов принять чужой совет, хотя, подгоняемый слепым, бессильным бешенством, уже принял окончательное решение, обдумав его во всех деталях.

Карраско надоела эта клоунада. И потом, картонная коробка все более прогибалась. Он поднялся.

— Дядюшка Нтони, я свое дело выполнил, — произнес он, растягивая слова и показывая этим свое полное безразличие к исходу войны. — У вас и возможностей, да и воображения предостаточно. Вот и повеселитесь! Остерегайтесь только совершить неверный шаг… Судья Фантанизи только и ждет вашей промашки, а вы до сих пор находитесь под надзором.

Дядюшка Нтони тоже поднялся со своего трона. Адвокат был одним из немногих, с кем он считался. Он заметил, что его трюки, пугавшие других, не производили на Карраско никакого впечатления, больше того, адвокат сумел припугнуть его самого, напомнив о его нынешнем уязвимом положении. Ненависть к тому, кто сумел его уязвить, сочилась из всех пор. А кроме ненависти, еще и тайная зависть к этому подонку Паломбелле («Разве не дон Джузеппе интересуется классической литературой?»). Даже адвокат восхищался этой манией Барона заниматься всякой чепухой давным-давно околевших людей. Да еще его привычкой повелевать слугами не из темной, затхлой задней комнаты, а из своего имения в Амальфи, словно он знатный синьор. Одним словом — Барон.