Она поднялась в кабинет мужа, где сильнее ощущалось его незримое присутствие, села за письменный стол. Уже одно то, что она сидит за его столом, на его месте, давало ощущение близости, пусть иллюзорной, но теплоты, точно Джузеппе только что ушел и вот-вот снова появится на пороге. Она положила перед собой лист чистой бумаги и написала: «Мой дорогой Джузеппе…»

Лейтенант Лаццерелли сидел за письменным столом на обычном месте Брандолина. Сам Брандолин вместе с Траинито стояли по краям ниши для термосифона и казались двумя кариатидами. Но отсюда было удобно неотрывно следить за Паломбеллой, который спокойно, невозмутимо восседал на стуле с подлокотниками.

Лейтенант начал издалека. Спросил у синьора Джузеппе Паломбеллы, как ему живется в городке. Он узнал, что синьор Джузеппе проводит большую часть времени за рыбной ловлей, приятное, успокаивающее нервы занятие. Вот и ему самому так хотелось бы выкроить часок и поудить рыбу.

— Мы нуждаемся в вашем сотрудничестве, — вежливо заключил лейтенант и мысленно никак не одобрил зримое недовольство двух кариатид. — Что вы знаете о некоем Антонио Вичепополо?

Барон взглянул на свои руки, лежавшие на подлокотниках. Они были такими темными, что казались сделанными из оливкового дерева.

— Не его ли обвиняют в краже в Нумизматическом музее? Не тот ли это болван, у которого прямо в доме нашли монеты? — раздумчиво спросил он.

Лаццерелли кивнул головой.

— Видите ли, в свое время мы получили анонимное письмо, в котором синьора Вичепополо обвиняли в организации убийства некоего Калоне из Торре-Аннунциата, чей обгоревший труп был найден в километре отсюда. Помните? Вас тоже попросили опознать труп?

Все трое впились в ссыльного глазами-буравчиками так, словно хотели пронзить его насквозь. Сам Паломбелла в ответ лишь коротко хохотнул.

Помолчав, он сказал:

— Я также получил анонимное письмо с теми же обвинениями в адрес того же лица.

Он окинул трех карабинеров зорким взглядом — его крайне интересовало, насколько ловко умеют притворяться ближние твои. Но эти трое ничем не выдали своих чувств. Разве что Лаццерелли слегка нахмурил брови, спросив невозмутимо:

— Значит, вы даже примерно не представляете себе, кто мог послать эти письма? Или хотя бы почему анонимный автор счел нужным именно вам сообщить подобную новость?

Он сам задавался подобным вопросом, ответил Паломбелла, и пришел к выводу, что, поскольку его приговорили к ссылке, кто-то решил, будто он, Паломбелла, интересуется всеми действиями преступников с Юга.

— Так вот и подрывается репутация честного человека.

Тут уж вскочили все трое разом, лейтенант, старший сержант и сержант, да столь резко, словно их укусила змея. По старшинству ответил Барону лейтенант Лаццерелли, и говорил он жестко, без малейшего привкуса мягкого венетского диалекта:

— Мы предпочли бы, чтобы хоть здесь, Паломбелла, вы не разыгрывали из себя невинную жертву правосудия! Если в данном случае и можно посетовать, так лишь на то, что правосудие… — Он прервался, испуганный смятением своих подчиненных. Хотел же Лаццерелли сказать, что благородную синьору с весами в руках корыстные людишки превратили в слепую и глуховатую проститутку, не способную разобраться, каким именно незаконным делам посвящал все свое свободное время этот сукин сын, увы, очень даже неглупый. Впрочем, бесполезно здесь рассуждать на абстрактные темы.

Глубоко вздохнув, лейтенант Лаццерелли заставил себя успокоиться и вновь перешел на вежливый тон, каким беседовал с этим наглым мафиозо, который вдобавок явно развлекался.

— Уж не думаете ли вы, будто мы поверим, что отсюда по-прежнему не управляете своей армией из шестидесяти тысяч контрабандистов?!

Дон Джузеппе негромко засмеялся, обнажив редкие зубы, но в этот раз — без скрытой насмешки. Просто ему стало весело.

— Если бы так оно и было, дорогой мой лейтенант, мне следовало бы присвоить титул кавалера труда[61]! В Неаполе контрабанда — единственная отрасль промышленности, не переживающая кризиса. Ну, как ваш «Пирелли» или «Фиат». На что бы, спрашивается, тогда жили тысячи безработных, начиная от Низиды и кончая мысом Кампанелла? Уж поверьте, стой я во главе всех контрабандистов, сама полиция должна была бы меня поблагодарить. Если эти ваши шестьдесят тысяч не занимались бы торговлей, в сущности нарушающей лишь налоговые законы, знаете, что бы случилось?! Они дружно перешли бы в ряды истинных преступников.

Он посуровел, мрачно прищурился и пояснил свою мысль трем онемевшим от изумления полицейским:

— Занялись бы преступной деятельностью, в которой, похоже, замешан синьор Вичепополо.

Паломбелла откинулся на спинку стула и принялся разглядывать скрещенные пальцы темных рук. Ему доставляло удовольствие, что все трое молча «переваривали» его суждения о контрабанде, и радовала эффектная пауза в стиле Цицерона.

Не поднимая глаз, он все-таки поймал растерянные взгляды двух церберов в нише. Потом оба посмотрели на лейтенанта, который сосредоточенно вертел в руках самописку — личную собственность Траинито.

Да, известная логика в рассуждениях этой собачьей морды есть, и именно они, карабинеры, должны это признать.

Под печальным взглядом обеспокоенного владельца самопишущей ручки лейтенант Лаццерелли стукнул кончиком стержня о стол и оскалил зубы в улыбочке:

— Итак, ваше участие в контрабанде — всего лишь гипотеза?

— Разумеется, всего лишь гипотеза, — уверенно, а точнее, нагло подтвердил Паломбелла.

— Хорошо, вернемся к Вичепополо. Какие у вас с ним отношения?

— Знаю, что такой существует.

— Меня интересует, знакомы ли вы?

— Несколько раз я бывал в его магазине. Телевизоры он продает по вполне сходной цене.

Лаццерелли кипел от бессильной ярости. Ну почему нельзя схватить такого вот подонка и стукнуть его головой о стенку?! И бить, бить до тех пор, пока тот не сбросит с лица бронзовую маску.

Чтобы не поддаться искушению разломить самописку надвое, лейтенант положил ее на стол, и Траинито наконец-то вздохнул с облегчением.

— Вы тоже считаете, что Вичепополо причастен к ограблению Нумизматического музея?

Бесполезный вопрос, заданный больше всего из желания получить хоть один утвердительный ответ. Еще бы он так не считал, этот прохвост!

Между тем ссыльный чуть выпятил губы и с откровенным ехидством во взгляде сказал тусклым голосом, с наигранным безразличием:

— Кто его знает.

Лаццерелли впился пальцами в гриву волос и слегка их подергал, словно он мучительно искал озарения. Но ему ничего не пришло на ум, кроме вялого вопроса, которому он постарался, однако, придать саркастический оттенок.

— Ну, а могу я узнать ваше мнение об этой краже?

— Действие, безусловно, достойное осуждения. Государство обязано лучше охранять музей, да и вообще все художественные сокровища страны.

«У этого выродка еще хватает наглости читать нам мораль», — рассвирепел Брандолин. Лейтенант Лаццерелли тоже начал терять терпение.

— Я спросил мнение знатока, а не рядового гражданина. — Он не пояснил, знатока чего именно, а Паломбелла уточнять не стал.

— Подобное же недовольство уже успели выразить газеты. Насколько мне известно, синьор Паломбелла, вы газеты читаете весьма внимательно.

Конечно, он их читает, особенно те, где упоминается о краже. Произошла-то она в его родном городе, словно бы обреченном на разграбление еще со времен…

Баста, баста! Если этот скользкий угорь не уймется, Лаццерелли за себя не отвечает.

Свой гнев он излил, со злостью постучав ручкой о стол.

— Вы все до единой газеты храните, — вкрадчиво сказал он. И умолк, безуспешно пытаясь прочесть на лице допрашиваемого зримые следы тревоги. — Во всяком случае, со дня преступления на вилле Сперони.

— Мне нравятся детективные истории, — промолвил Паломбелла. — Особенно те, которые полиции не удается раскрыть.