— Это я.

— Ах, это вы? Добрый вечер.

Ее фамилия ничего ему не говорила. Потом вдруг вспомнилась десятиминутная передышка во время первого посещения виллы Мартеллини и предварительных допросов в связи с похищением старика. Какая-то светловолосая девушка лет двадцати, с испуганным видом оглядываясь по сторонам, подошла к нему, ободренная его улыбкой. Она прекрасно говорила и понимала по-итальянски, но произношение у нее было такое, как в итальянских кинокомедиях у туристок, приехавших из-за Ла-Манша. «Почему мне задают столько всяких вопросов?» — взволнованно повторяла девушка. Она была потрясена похищением деда детей, к которым ее взяли в гувернантки, к тому же она, казалось, боялась того, что «власти» могут заподозрить ее в сообщничестве с бандитами. До сих пор в Риме она видела только слащавую любезность со стороны прохожих и случайных знакомых; дружескую сердечность соотечественников при встрече с ними в баре «Паскулино» или на площади Испании; безбедное существование сначала благодаря щедрой стипендии, а затем — службе на вилле Мартеллини; приятное и возбуждающее ощущение, которое испытывает человек, оседлавший тигра, от прикосновения к его пушистой шкуре. От пронизывающих взглядов и грубых расспросов тех, кто недавно допрашивал ее (то ли в полицейском управлении, то ли дома — было неясно), она совсем растерялась. Что за дикие вопросы! С кем она была знакома раньше? С кем знакома сейчас? Не интересовался ли у нее кто-нибудь привычками старого Мартеллини? Знает ли она некоего Сальваторе Матараццо?.. Хуже всего было то, что ее ответы от страха становились все сбивчивее, а голос дрожал все сильнее — и слушали их с явным недоверием.

— Я… господин капитан… я ни в чем не виновата, — повторяла она, наверно, уже в четвертый раз, и Де Дженнаро не мог сдержать улыбку. Ну как ей все это объяснишь?

— Да успокойтесь же, — подбодрил он ее, — не стоит плакать из-за таких пустяков. Никто и не думает, будто вы могли участвовать в похищении синьора Мартеллини.

— Ах, значит, вы мне обещаете помочь? — пробормотала девушка уже более спокойно.

— Я ничего не обещаю. Я только говорю, что против вас нет никаких улик. Кроме того, по-моему, и у вас в стране тем, кто не чувствует за собой вины, нечего бояться.

Он подождал, пока до нее дошли его слова, и услышал в ответ «господин капитан», дважды повторенное с облегчением. На самом же деле достаточно было кому-нибудь из родных Мартеллини высказать хоть малейшее подозрение по поводу этой испуганной упитанной курочки, и ей пришлось бы пролить немало слез, прежде чем она сумела бы полностью оправдаться. Возможно, к тому времени уже успели бы освободить старика, разумеется, если родственники смогли бы собрать пять миллиардов выкупа. Между тем звонок англичанки отвлек Де Дженнаро от неприятных мыслей. Почувствовав, что ее наконец-то поняли, девушка пустилась в пространные объяснения, явно не имеющие никакого отношения к цели ее звонка.

— Как вы узнали мой телефон? — перебил ее Де Дженнаро.

— Я запомнила вашу фамилию. На вилле часто ее называли.

— Хорошо, а номер телефона?

— Я нашла его в телефонной книге, — с легким удивлением ответила девушка.

— В какой телефонной книге? Вот уже три года, как его там нет.

— Возможно, и так, но у меня дома старый справочник.

— Разве вы живете не на вилле?

— Нет. Я прихожу к Мартеллини утром и ухожу от них вечером. Там негде ночевать…

Капитан о чем-то раздумывал и не перебивал англичанку. Продолжать работать ему не хотелось: третья кассета с ее головоломками прекрасно могла подождать до полуночи или даже до завтра.

— А что вы делаете сегодня вечером, мисс?

На какое-то мгновение Ренате показалось, будто он хочет ей что-то сказать. Уже попрощавшись, Андреа в нерешительности остановился на пороге спальни. Застегивая молнию на юбке, она в ожидании вобрала голову в плечи. Против обыкновения сегодня он не опаздывал, и, значит, время было. Однако дверь спальни закрылась, почти тотчас хлопнула входная дверь, а затем с лестницы послышалось натужное кряхтение поднимавшегося лифта. Ежедневный ритуал ухода на службу был окончен. Она по-прежнему стояла, прислонившись к комоду, и с облегчением смотрела на закрывшуюся дверь.

Когда зазвонил телефон, Рената наливала себе кофе. Оставив чашку около мойки, она кинулась в коридор. Прежде чем взять трубку, Рената по привычке дважды сделала глубокий вдох, как раньше крестилась перед экзаменом, хотя теперь уже знала наверняка, что это ничуть не помогает. («У господа бога своих хлопот хватает, твое дело учиться», — каждый раз повторял падре Бландино, когда она ему об этом рассказывала.)

— Слушаю.

— Привет!

— Ты где?

— Все еще в Латине. Сейчас выезжаю. Послушай…

— Что? — прошептала она еле слышно. Она презирала себя в эти ужасные мгновения: дыхание перехватывало, и казалось, она вот-вот задохнется. Рената ненавидела эти минуты, когда теряла над собой контроль, — жестокие, душераздирающие, мучительные. Но и любила их.

— Мы увидимся? Всего лишь на полчасика. Перекусим немножко, и я сразу уеду. В шесть мне надо быть в Неаполе.

— Нет, — ответила она решительно и вновь открыла глаза. Она чувствовала, что немного приходит в себя. И начала слушать, что ей говорит Джино. Поезд. Неаполь, деловая встреча, нужные люди, Бари, Таранто и Фоджа… Восемь дней?.. Может, даже десять. Ужасное одиночество, звони по междугородной, посылать открытки даже не думай, письма тоже ни в коем случае…

— Так как же сегодня?

— Нет, — повторила она. И не из опасения, что кто-нибудь их увидит.

— Я помню, что обещал больше не просить тебя об этом… но я не знал… Ведь я не знал, что мне придется уехать… А, Рената?

— Ну что?

— Рената, но почему же? Всего полчасика в кафе… Ты уже пила кофе?

— Как раз наливала себе чашку, — ответила она, тихонько засмеявшись. И услышала, что он тоже смеется. В конце концов, наверно, это действительно было смешно. У нее стынет кофе, а они сговариваются идти его пить куда-то в другое место. Она подумала о Джованнелле и ее возможных расспросах, которых так боялась. Рената страшилась их еще с понедельника, хотя к тому не было причин. «Девочку что-то гнетет. Она страдает», — как-то заметил Андреа, который почти каждый вечер подолгу помогал Джованнелле делать уроки, а потом засыпал в кресле с блоком дистанционного управления в руке перед недавно купленным цветным телевизором.

Подумав о Джованнелле, Рената нашла выход. Довольно трусливое решение и весьма удобный компромисс. Все еще раздумывая, она облизнула губы и посмотрела на часы. Прислуга должна была прийти с минуты на минуту, и это ее подстегнуло. Она вновь прикрыла глаза.

— Ну, хорошо, раз уж ты хочешь со мной попрощаться… Слушай, в четверть первого я пойду за девочкой в школу… — И тут она растерянно умолкла. До сих пор Джованнелла в их разговорах была запретной темой, а сейчас Рената вдруг ее коснулась.

— За Джованнеллой? — спросил он, и это прозвучало не просто вопросом.

— Да.

— Ты ведь сможешь выйти из дома минут на десять раньше?

— Да-а. Но ты должен…

— Хорошо, хорошо, все будет так, как ты хочешь.

Она заставила его себя выслушать. Ему надо исчезнуть прежде, чем прозвонит звонок с уроков. Девочка не должна его видеть. Таково условие. Ей показалось, что он колеблется, и неожиданно ее охватил безотчетный страх — вдруг он не захочет уйти, это будет просто трагедией. И зачем только она уступила, она ни в коем случае не должна была этого делать.

— Ну хорошо, — ответил он.

Кофе у нее окончательно остыл, но она, помешав его ложечкой, все-таки выпила. Почти совсем горький, какой нравился председательше. Мысленно она всегда называла мать Андреа только так. Всякий раз, когда, отвечая по телефону, та произносила своим глубоким, звучным голосом: «Синьора Балестрини слушает. С кем я говорю?» — казалось, она предлагает непочтительной публике встать.

«Видишь ли, я просто не знаю, кто из них двоих председатель суда», — шепнул на ухо невесте Андреа в день свадьбы, желая немного ее приободрить. И она действительно улыбнулась, но так, чтобы никто не заметил. А улыбаться были все причины — денек выдался на славу, и гости казались такими веселыми. И еще — смех вызывал вид самой председательши: она красовалась в величественной белоснежной шляпе с такими огромными полями, что они укрывали от жаркого июльского солнца даже ее широченные плечи.