Мержи оглянулся. Он увидел Коменжа, окруженного пятью-шестью молодыми людьми, которым он со смехом что-то рассказывал, а те слушали, проявляя большое любопытство. Не было никаких признаков того, что речь шла именно о нем, и тем не менее, под влиянием слов благожелательного советчика, Мержи почувствовал бешеный гнев, закипевший в сердце.

— Я найду способ встретиться с ним после охоты, — сказал он, — и я знаю, что…

— О, никогда нельзя откладывать таких хороших решений. К тому же, вызывая вашего противника немедленно после нанесения оскорбления, вы гораздо меньше грешите перед богом, чем делая это через промежуток времени, достаточный для размышления. Вы бросаете вызов в минуту запальчивости, а это не является смертным грехом. Если потом вы деретесь на самом деле, так лишь для того, чтобы избегнуть еще более тяжкого прегрешения — нарушения собственной клятвы. Простите, я забываю, что говорю с протестантом. Но как бы там ни было, условьтесь с ним сейчас же о месте встречи. Я сию минуту сведу вас для извинения.

— Надеюсь, он не откажется принести мне извинение?

— В этом вы глубоко заблуждаетесь, добрый товарищ. Не было случая, чтобы Коменж сказал: я был не прав. В конце концов, он вполне светский человек и не откажет вам в удовлетворении.

Мержи сделал усилие, чтобы успокоить свое волнение и принять равнодушный вид.

— Раз я оскорблен, так я должен получить удовлетворение. В том или ином виде я сумею его добиться.

— Чудесно, смельчак, люблю вашу отвагу, тем более что вам известно, что шпага Коменжа — лучшая шпага Парижа. Чорт возьми! это дворянин, у которого рука срослась с оружием. В Риме он брал уроки у Брамбиллы, и Пти-Жан уже не хочет состязаться с ним.

Говоря так, он внимательно вглядывался в несколько бледное лицо Мержи, который все-таки волновался больше от оскорбления, чем от его последствии.

— Я охотно предложил бы вам свои услуги в качестве секунданта в вашей дуэли, но, во-первых, я завтра приобщаюсь, а, во-вторых, я уже занят господином де-Рейнси и потому не могу обнажать шпагу ни перед кем другим.[43]

— Благодарю вас, сударь, если дело обернется этой стороной, то секундантом будет мой брат.

— О, капитан — великий знаток этих дел. Пока что я приведу вам Коменжа, чтобы вы с ним объяснились.

Мержи поклонился и, отвернувшись к стопке, стал обдумывать фразу для вызова, стараясь придать лицу подходящее выражение.

Вызов надо делать с некоторой грацией, которая, как многое другое, является результатом привычки. Наш герой впервые попал в такое положение, а потому он чувствовал себя в состоянии некоторого замешательства. В эту минуту он не думал об ударах шпаги, но лишь о каких-нибудь словах, которые случайно окажутся недостойными дворянина. Он только что успел составить в голове фразу, одновременно и жесткую, и вежливую, как барон Водрейль тронул его за руку, и фраза испарилась из головы.

Коменж со шляпой в руке отвешивал ему нахально-вежливый поклон и говорил сладким голосом:

— Вы, кажется, желали беседовать со мною, сударь?

От гнева кровь ударила Мержи в голову, он быстро ответил тоном твердым, даже более твердым, чем он рассчитывал.

— Вы нагло вели себя со мною, и я требую удовлетворения.

Водрейль кивнул головой одобрительно. Коменж выпрямился, подбоченился — поза, которой выражалась в тогдашние времена строгость, — и сказал с величайшей важностью:

— Милостивый государь, вы — нападающая сторона, следовательно, мне, как защищающемуся, правила предоставляют выбор оружия.

— Назовите, какое вам подходит.

Коменж принял вид размышляющего человека.

— Тяжелая шпага[44], — сказал он, — не плохое оружие, но раны, нанесенные ею, могут изуродовать лицо. В нашем возрасте, — добавил он с улыбкой, — не так приятно показывать своей любовнице шрам на самой середине лица. Рапира делает маленькое отверстие, но его вполне достаточно. (Он улыбнулся снова.) Итак, я выбираю рапиру и кинжал.

— Отлично, — ответил Мержи и хотел удалиться.

— Постойте, — закричал Водрейль, — вы позабыли условиться о времени и месте.

— Обычно придворные встречаются для этих целей на Пре-о-Клер, — сказал Коменж, — и если у сударя нет на примете какого-нибудь другого места, которое он предпочитает…

— Хорошо, пусть будет Пре-о-Клер.

— Что касается часа… Я не встану по причинам, мне известным, раньше восьми часов… Вы меня поняли? Я сегодня ночую дома и потому не смогу быть на Пре-о-Клер приблизительно раньше девяти часов.

— Значит, в девять часов.

Посмотрев в сторону, Мержи увидел близко от себя графиню Тюржис, которая только что отошла от капитана, занятого разговором с другой дамой. Вы чувствуете, что при виде прекрасной виновницы этого злого дела наш герой постарался придать своему лицу выражение одновременно и серьезное, и полное напускной беспечности.

— С некоторых пор, — сказал Водрейль, — в моду вошло сражаться в красных штанах. Если у вас нет готовых, я пришлю вам нынче вечером. На них незаметна кровь, так будет опрятнее.

— Я считаю это мальчишеством, — заметил Коменж.

Мержи неловко наклонил голову.

— Итак, друзья мои, — произнес тогда барон Водрейль, попавший, повидимому, в родную стихию, — теперь дело только за тем, чтобы условиться о секундантах и их помощниках[45] для нашей дуэли.

— Сударь, кажется, новичок при дворе, — произнес Коменж, — и ему, может быть, трудно будет сразу найти двух секундантов, поэтому, снисходя к нему, я заявляю, что довольствуюсь одним.

Мержи не без усилия сложил губы наподобие улыбки.

— Невозможно быть более обходительным, — сказал барон. — Ну, право же, одно удовольствие иметь дело с таким предупредительным человеком, как господин Коменж.

— Вам понадобится рапира такой же длины, как моя, — продолжал Коменж, — поэтому я рекомендую вам Лорана, под вывеской «Золотое солнце», на улице Феронри. Это лучший оружейник в столице; скажите ему, что вы приходите от моего имени, и он всем пойдет вам навстречу.

С этими словами он повернулся на каблуках и совершенно спокойно подошел к компании молодежи, которую только что покинул.

— Должен вас поздравить, господин Бернар, — сказал Водрейль, — вы прекрасно справились с вызовом. Уверяю вас, превосходно! Коменж не привык, чтобы с ним так разговаривали. Его боятся, как огня, с той поры, как он уложил верзилу Канильяка; потому что, убив два месяца назад Сен-Мишеля, он и этим не стяжал себе новой славы: Сен-Мишель не искусный противник, между тем как Канильяк ухлопал пять-шесть человек, не получив ни одной царапины. Он изучал фехтовальное искусство у Борели в Неаполе и говорит, что, умирая, Ланзак открыл ему секрет удара, натворившего столько бед. Сказать правду, — продолжал он, как бы про себя, — Канильяк обокрал церковь в Оксерре и швырнул на землю святые дары; ничего нет удивительного, что его постигла кара.

Хотя подробности эти нимало не занимали Мержи, он считал своим долгом продолжать разговор, боясь, как бы в голову Водрейлю не закралось подозрение, оскорбительное для его храбрости.

— К счастью, — сказал он, — я не обворовал никакой церкви и в жизни ни разу не прикасался ни к каким святым дарам. По-моему, я в меньшей опасности.

— Надо, чтобы я сделал вам предупреждение. Когда вы скрестите оружие со шпагой Коменжа, берегитесь одной хитрости с его стороны; его уловка стоила жизни Томазо. Коменж крикнул, что у него сломалось острие шпаги, Томазо немедленно вскинул шпагу над головой, ожидая рубленого удара, но шпага у Коменжа была целехонька, и так как Томазо не ожидал колотого удара, то она вонзилась по самую рукоятку в его незащищенную грудь… Но у вас будут рапиры: с ними опасности меньше.

— Сделаю, что могу.

— Вот что еще. Выбирайте кинжал с крепкой чашкой: это прекрасно для парирования. Видите этот шрам на левой руке? Я получил его только потому, что однажды вышел на поединок без кинжала. У меня была ссора с молодым Талларом, и благодаря отсутствию кинжала я был уверен, что лишусь левой руки.