Выглядываю во двор и вижу, как он соскакивает с крыльца, пересекает свой садик и кладет локти на разделяющую наши участки ограду.

Все вокруг только усиливает мои чувства к нему. Жаль, что нельзя переместиться в воспоминания и поцеловать его, или обнять, или заняться с ним любовью…

Нет. Такие мысли мне только вредят. Надо придумать способ обуздать свои чувства.

В пятницу, спустя три дня без общения с Сэмом, я достаю из кармана его список вещей, которые нужно сделать до тридцати. Пока что я не могу его выбросить. Я еще не готов. Но я проведу день без него…

Его нет со мной, когда я ем завтрак.

Его нет со мной, когда я беру свой пикап и еду в центр города.

Его нет со мной, когда я покупаю Джереми подарок на день рожденья.

Его нет со мной, когда я за ланчем встречаюсь с Джеком.

Его нет со мной, когда я рассказываю ему, что случилось.

Его нет со мной, когда я спрашиваю, как он преодолел свои чувства ко мне.

Его нет со мной, когда он не отвечает.

Я ставлю имбирное пиво на подставку перед собой и осторожно поднимаю глаза. Его обычная усмешка на месте, но на сей раз я различаю за ней скрытую боль.

– Черт. Джек, прости.

Его усмешка только становится шире.

– Эй, не надо, не извиняйся. С годами стало полегче. Иногда, как, если честно, прямо сейчас, я вспоминаю о… боли, но большую часть времени все хорошо. Я в порядке. Плюс, у меня столько забот с переделкой коттеджа, что некогда ни о чем больше думать.

– Как продвигается дело?

– Медленно. Мучительно. Разорительно. – Он смеется и делает глоток колы. – Но я нанял помощника, который выйдет через неделю, так что надеюсь к концу лета закончить.

Я вздыхаю.

– Может, мне тоже помочь? Во мне столько энергии, которую надо бы сбросить.

– Спасибо, но мне не нужны вмятины от твоих кулаков на моих новеньких стенах.

Я делаю долгий глоток имбирного пива.

– Да. – Медленно выдыхаю, и выдох переходит в смешок. – Хочешь, расскажу кое-что крайне абсурдное?

– Давай.

Я опускаю лицо. Тугой ком внутри неприятно пульсирует.

– В последние несколько дней, пока мы дурачились с ним, я все твердил себе, что это оно и есть – простое дурачество, – понимаешь?

– Еще бы.

– И в то же время представлял нашу совместную жизнь.

– Естественно. – Когда я сердито смотрю на него, он пожимает плечом. – И я проходил через это.

Я хочу опять извиниться, но он останавливает меня.

– Лучше еще позабавь меня. Возвращайся к абсурдному.

Я издаю смешок.

– Да. В общем, как я уже говорил, я фантазировал о нашем с ним будущем. Представлял, как покупаю дом, над которым ты сейчас трудишься, как мы переезжаем туда. Придумал, где буду высаживать Джереми – достаточно близко, чтобы он мог дойти до школы пешком, но не настолько, чтобы смущать его. Видел как наяву, как Сэм приходит из политеха домой, как он учится за столом и, пока мы делаем ужин, шикает, чтобы мы не шумели.

И мечтал, как буду любить его в каждой комнате нашего дома, как деревянные стены и пол будут впитывать его стоны и крики.

– Даже представлял, как он лежит, больной и бледный, в постели, а я приношу ему суп, и массирую ему ноги, и лечу его.

Я хочу отпить еще пива, но мой бокал пуст. Хороший показатель того, как долго я изливаю свои страдания Джеку. Я знаю, что через несколько лет буду морщиться, вспоминая наш разговор.

Черт.

Но Джек не упрекает меня, а заказывает мне еще выпить и говорит, чтобы я уже выговорился.

– Черт побери, зачем еще людям нужны друзья?

И я выговариваюсь. Рассказываю ему обо всем.

Боль не проходит, но я так устаю, что, возможно, сегодня ночью у меня выйдет немного поспать.

***

Вернувшись домой, я застаю там Джереми. Он сидит – под глазами круги – у меня за столом в мешковатой футболке и шортах. Похоже, у него тоже был трудный день.

Джереми разглаживает ладонями потертый листок – очень знакомый листок – и, дернув плечом, поднимает глаза на меня.

– Меня так задолбало торчать дома наказанным. Как выяснилось, печаль любит компанию, вот я и пришел. Можно было, конечно, потусоваться и с папой, но от его вечно хмурого вида у меня болит голова. Плюс он только и делает, что слушает всякую ужасную музыку.

Мне хочется побольше порасспрашивать его, как там Сэм, но вместо этого я, обуздав себя, выдвигаю из-за стола стул и сажусь.

– А в остальном у тебя все нормально?

Он кивает. Пожимает плечом. Потом, мотнув головой, признается:

– Мы с мамой поговорили, но… знакомиться с Грегом я по-прежнему не хочу. Знаю, мне придется перебороть себя и все такое, но я уже его ненавижу.

Я ставлю локти на стол.

– Джереми, скажу тебе вот что. Если хочешь, приходи сюда в дни, когда ты у отца, и мы сможем посплетничать по-мужски обо всем, что тебя раздражает. Без советов и осуждения. Пусть мой дом будет твоим свободным пространством, чтобы выпустить пар.

– Посплетничать по-мужски? Люк, это самое гейское выражение, которое ты когда-либо говорил.

Я даю ему подзатыльник. Он смеется и придвигает ко мне лежащий перед ним лист бумаги.

– Это же папин почерк.

Я опускаю глаза на него.

– Да. Это список вещей, которые он хочет сделать, пока ему не исполнилось тридцать.

– Его столько раз складывали, – говорит он, удерживая мой взгляд, и я знаю, о чем он хочет спросить. Как знаю и то, что ему, наверное, уже известен ответ.

– Как ты думаешь, Джереми, почему?

– Ты взял его на себя. Чтобы папа получил все, что здесь написано. – Он вдруг краснеет. – Знать, получил ли он абсолютно все из этого списка, я не хочу, но ведь я прав? Ты хочешь дать папе все, что ему нужно, разве не так?

– Ты уже знаешь ответ.

Он кивает.

– Давно ты влюблен в него?

Я даю вопросу улечься, а боли пройти, и только потом отвечаю.

– Думаю, да. Довольно давно. Но по-настоящему я осознал это лишь в Окленде, когда остался без вас.

– Значит, я понял, что ты его любишь, раньше тебя? – Он крутит головой. – Потому что, знаешь, когда я узнал? В день, когда ты делал блины, а папа сидел в плохом настроении, потому что у него кто-то заболел на работе и его вызвали на подмену. Ты взял один блин, вырезал на нем улыбающееся лицо и положил ему на тарелку. – Поерзав, Джереми барабанит пальцами по столу. – Чистые сопли. Но вам стало весело… В общем, ты так смотрел на него, что я догадался.

– Похоже, ты и впрямь разглядел это первым.

Джереми откидывается на стуле и начинает постукивать по краю стола. Еще, он, наверное, болтает ногами, потому что я чувствую, что стол дрожит.

– То есть… – Уголок его рта приподнимается. – Гей, значит, да?

Я смеюсь, и это первый мой искренний смех с момента, когда я задал точно такой же вопрос ему самому.

– Да.

Он поднимает глаза на меня и кивает – эдаким медленным, спокойным кивком.

– Что ж. Хорошо, что все наконец-то открылось. Теперь я могу получить у тебя нормальный совет.

Я поднимаю обе брови, и Джереми быстренько поправляется.

– Не для себя. Для одного знакомого человека.

– Рискну предположить, что ты намекаешь на Стивена. У меня было предчувствие. Можешь ему передать, что если он захочет с кем-то поговорить, то я постараюсь выдать своего самого клевого мистера Люка.

Джереми отталкивается от стола и встает. У него, как у отца, есть привычка переминаться с ноги на ногу, когда он хочет сказать что-то еще, но не уверен, как.

– Джереми, что?

Его щеки вспыхивают красным цветом, и он выпаливает:

– Я понял, что ты имел в виду… насчет того, что ты тогда мне сказал. Я не хочу называть тебя… – он сглатывает, – папой или типа того. Но хочу, чтобы ты знал, что я, типа, все понял.

У меня сжимается горло. Туже, чем когда бы то ни было. Не в силах извлечь из него что-то, помимо бульканья, я моргаю, а потом соскакиваю со стула и сжимаю мальчишку в крепких объятьях. Он тоже обнимает меня – немного неловко, но мне все равно. Потерев костяшками пальцев его затылок, я отступаю назад.