Несмотря на темноту, он не боялся сбиться с пути. Нужно спуститься по склону горы в деревню, свернуть на запад и затем идти по большой проселочной дороге до поляны, за которой начинается тот лес.

Было замечательно тихо. Ему казалось, что, соприкасаясь с тишиной, мысли его похрустывают, подобно тому как хрустит под подошвами подмерзший грунт. Ему казалось, будто он плывет в этой тишине: опрокидывается, описывает круги и медленно плывет дальше. А в Лондоне городской шум служил как бы показателем жизнеспособности столицы, и ему доставляло не меньшее удовольствие очутиться в самой гуще его. Теперь он будет проводить в этом шуме еще больше времени: право собственности на коттедж он передал Мэри и Джону.

Вообще-то никакой-нужды в этом не было, но ему хотелось сделать красивый жест. Они удачно продали принадлежащую им часть лондонского дома, и Мэри, найдя себе квартиру в утопавшем в зелени новом пригороде, неподалеку, сразу же переехала туда. Дуглас помог ей перевезти мебель; от помощи же в устройстве квартиры она отказалась. Дуглас, несколько смущенный — хотя и не отказывающий себе в известном великодушии — тем, что с таким жаром взялся помогать ей разорять старое гнездо, скоро обнаружил, что смущаться, в сущности, нечего, а великодушие его остается неоцененным. Мэри спешила до невежливости и была нескрываемо рада, когда он собрался уходить, после того как тяжелые предметы были расставлены по соответствующим комнатам. По зрелом размышлении он испытал облегчение от того, что она так прекрасно владеет собой.

Остаток денег он положил в банк на ее имя. Это возвышало его в собственных глазах и, пожелай он того, освобождало от еженедельных взносов — причем Мэри с готовностью шла ему навстречу в этом отношении, — но он твердо обещал себе, что будет каждую неделю давать ей определенную сумму на домашние расходы. Это не позволит ему размагнититься: размагничиваться ему никак было нельзя.

Собственная его однокомнатная квартирка, неприглядная, пустая и маленькая, где ему принадлежала лишь одежда и кучка дешевых книжек, положившая начало будущим накоплениям, настраивала его на легкомысленный лад и не давала забыть о том, что он свободен. Впереди его ждала жизнь столичного бродяги. И первые несколько недель он испытывал непростительную пьянящую радость бытия.

Здесь была его келья. Стремление к иноческой простоте, заложенное в натуре Дугласа и укрепившее его в желании стать писателем, было удовлетворено: он чувствовал большое облегчение, очутившись в этой комнатке с побеленными стенами, с недорогим электрическим камином, самой необходимой мебелью, дешевой посудой, газовой плиткой и твердыми стульями (двумя). И подумать только, что он тратил столько времени в обществе посторонних людей, когда мог в любую минуту так легко и просто уединиться в самом центре города! Один, никому не известный, занятый очередной правкой своей повести, готовя порученные ему критические обзоры и телевыступления, так и не давший пока согласия на участие в постановке фильма о Рейвене.

Он с жадностью, о которой и думать забыл, поглощал книгу за книгой. Вставал рано, бегал вокруг оголенного парка неподалеку, а затем, пристроившись к столику, прекрасно заменявшему письменный, проводил за ним четыре или пять часов. В дальнейшем день принадлежал ему безраздельно. Единственной его обязанностью было позвонить Мэри, узнать, что у них делается, иногда зайти за Джоном в школу (они мгновенно и поразительно единодушно приняли порядок, которого придерживается большинство расставшихся супругов: по субботам и воскресеньям папа допускается), после этого он мог скитаться, где ему вздумается.

Дуглас никогда не принадлежал ни к каким литературным группировкам или кружкам, и у него не было привычки таскаться по барам, по ресторанам и по знакомым, что помогало таким компаниям поддерживать между собой связь. Все, что ему нужно было, — это поработать каждый день несколько часов, обеспечивая таким образом жизнь Мэри с Джоном и свою собственную, а там уж он мог считать себя вольной птицей.

Поначалу ему даже не верилось, что он действительно настолько свободен. Очутившись в новом баре в восточной части города, или в незнакомом клубе неподалеку от Кенсингтон-Хай-стрит, или в гостях, он неизменно чувствовав, что ему тут делать нечего, что он вторгся в чужие владения. Но понемногу он обнаружил, что стоит человеку, ничем не связанному и не обремененному честолюбием, проявить немного упорства, и весь мир будет в его руках. Рискуя самому себе показаться смешным, он начал ходить по разным выставкам, снова побывал в музее «Коллекция Уолласа» и в музее Соуна, пристрастился смотреть новые фильмы, но чаще всего он заходил в места, где давно не бывал, — пусть и не слишком интересные: бары, кафе, к знакомым — старался встречаться с людьми, на которых раньше у него не хватало времени. Он будто попал в землю обетованную: зарабатывает на жизнь умственным трудом, содержит всех, кого должен содержать, и имеет возможность бывать, где только вздумается, что же еще человеку надо?

Подобно тому как многие сравнительно короткие жизненные этапы приобретают, в силу своей насыщенности событиями, несоразмерное значение, так и Дугласу эти несколько недель показались настоящим блаженством. Однако праздник бесконечно продолжаться не может. В нем было слишком сильно чувство ответственности за родителей, за Мэри с Джоном, он считал своим долгом попытаться осуществить то, что было им задумано для общества, в котором он жил. Он не мог выпасть из жизни общества или хотя бы отстраниться от него. Он принадлежал к этому обществу, и, если не мог найти себе роль, которая оправдывала бы его убеждения, или обзавестись убеждениями, которые оправдывали бы ту или иную роль, тогда следовало хорошенько всмотреться в прошлое и найти себе дело, которое поддержало бы в трудную минуту.

Врожденное чувство ответственности было неотделимо у него от совести. Он вернется к Мэри и Джону. Он объяснит все Хильде и расстанется с ней. Серьезно займется работой и обеспечит всех, кого должен обеспечивать. Но прежде он проведет целое утро в том лесу, чтобы пособирать детали, которых, как ему казалось, не хватало его повести. Быстрая ходьба помогла ему во всем разобраться и все решить.

2

От земли подымался холод и противная сырость. Не забыть подчеркнуть это в повести. Зачастил мелкий дождик, и скоро ноги промокли насквозь. Ничего удивительного, что Элан не уцелел здесь. Удивительно, как вообще умудрялись существовать люди в прошлом. Когда не было ничего, кроме огня — да и огонь поддерживать в этом климате, должно быть, было непросто, — как мог уцелеть, например, человек железного века? Скажем, дичи сколько угодно, мяса — ешь не хочу; скажем, людей мало — мало, о ком заботиться. Все это так, ну а невзгоды, приносимые силами природы, а скука… или, может, все помыслы тех людей, все их усилия были сосредоточены на том, чтобы выжить? От всех этих мыслей у него голова пошла кругом.

А может, вовсе не от мыслей, а от голода? Вот уже четыре часа слонялся он по лесу и очень устал. Кроме того, его удручало собственное невежество: он мог назвать лишь несколько самых распространенных деревьев, что же касается подлеска, то для него это были просто — «папоротники». Говорят, правда, что недостаток знаний может стать стимулом к приобретению их, однако, как правило, он стимулирует лишь чувство досады. Но, как бы то ни было, итоги он подвел. Придется переписать те части повести, которые — как ему показалось при последнем прочтении — написаны вяло. Нужно заострить несколько удачных положений. И самое важное, он убедился — хотя в этом никогда и не сомневался, — что вполне возможно отрешиться от современного мира, уйдя вот в такой лесок. За все время он никого не встретил, никого не видел.

Он не захватил с собой компаса, но хорошо изучил карту, прежде чем отправиться в путь. По его расчетам, он находился где-то в конце леса, примыкающего к Аспатрии, и, продолжая идти в том же направлении, должен был выйти к этому городку.