Он попытался отвлечься, занять мысли всякими мелочами, только бы остановить как-то захлестнувший его поток горя, месяцами — годами даже — убаюкиваемого и теперь смывшего преграды самообмана, не оставившего ему надежды на скорое облегчение или хотя бы покой, ни намека. Нужно сообщить Элфи, что я принимаю предложение писать сценарий; нужно купить Джону алюминиевую удочку; нужно написать родителям — пусть знают, как они мне дороги, — а то никогда этого не делаю; нужно досмотреть, чтобы Майк устроил Лестера на работу; нужно подыскать квартиру получше.

Но все эти заграждения были слишком хрупки, и неумолимый напор горестных мыслей моментально сметал их.

Он шел и шел, чтобы утишить душевную боль. Чтобы измотать себя. Чтобы найти утешение в движении. Улицы были пусты.

Лишь на рассвете он повернул в сторону дома, к своей келье. В городе уже появились первые признаки жизни со всей их сложностью. Уличные фонари померкли в бледном свете утра и, прежде чем Дуглас подошел к своему дому, погасли совсем.

Дуглас понимал, что ему будет нужно какое-то совсем новое занятие, чтобы подтолкнуть его на этом новом, не похожем на прежний, жизненном пути. Как это сказала Мэри? Обязательства? Да, конечно. Но если он и был настолько глуп, что считал весь мир своим царством, то теперь глупец понял, во что обошлась ему его фантазия, и тем не менее эта фантазия продолжала жить. Да, конечно, он может искать свою землю обетованную, но отныне искать ее придется не в себе. Его «я» было изувечено страстным — хоть и вполне понятным — желанием уцелеть. Теперь он стал свободен. Свободен? Нет, но свободнее.

Помогать, хоть немного, тем, кому он способен помочь. Может, даже пойти на риск и воскресить идеалы юных лет и попробовать за чужими, куда более насущными, нуждами забыть свои горести — как насчет этого?

Войдя к себе, он не смог даже раздеться от усталости и, как был, рухнул на кровать. До чего же грустно спать одному. Когда-то он боялся этого. Ребенком. В потемках. Но ведь были какие-то заклинания, чтобы отгонять злых духов, толпившихся вокруг кровати… и молитвы…

— Да приидет царствие твое. Да будет воля твоя.

10

Джон поднялся очень тихо, чтобы не потревожить мать.

Его одежда была аккуратно сложена на стуле у кровати. Он специально тренировался одеваться с закрытыми глазами, чтобы в случае необходимости суметь сделать это в темноте. Отдергивать шторы он не хотел, чтобы не заскрежетали громко крючки по металлическому карнизу.

Аккуратный пакетик с бутербродами лежал на столе; рядом, как часовой, стояла фляжка. Он осторожно сложил все это в свой мешок, туда же пошли наживка, крючки, блесны и жестяная коробка с червями, в которой были просверлены крошечные дырочки. Ее подарил ему дед — старинная шестидесятиграммовая банка из-под трубочного табака «Кепстэн».

Он вышел, стараясь не шуметь. Удочка и складной стульчик стояли за дверью. Вскоре он оставил позади улицы и вышел к Хиту. Теперь он знал туда кратчайший путь.

Когда он подымался по склону Парламентского холма, у него за спиной начало всходить солнце. Но, поднявшись на вершину, он не задержался ни на секунду, чтобы окинуть взглядом просыпающийся город. Собор св. Павла, парки, суррейские холмы, Лондон. Он был поглощен предстоящим ему делом.

Вниз по склону, к мосту, разделявшему два пруда. Сердце его радостно подскочило. Он пришел первым. Выбор предоставлялся ему.

Джон тщательно выбрал себе место и разбил лагерь. Обвел быстрым взглядом деревья, парк за ними, величественные дома, смотревшиеся в воду. Затем сделал первую на сегодня закидку. Она удалась, можно сказать, на славу.