Это был такой чистый звук: обычно отсутствующее, звенящее свойство ее голоса. Она звучала так молодо.

«Подождите, она и была молодой».

Она всего на восемнадцать лет старше меня. Плюс-минус, немного меньше. И это означало, что моей маме было пятнадцать, когда всё изменилось и появилась я.

Я посмотрела на отца сквозь ледяную скульптуру и цветочную композицию, находившуюся в самом центре бального зала, и произвела больше математических расчетов.

Я чуть не засмеялась над схожестью ситуации.

Но это было не смешно. Потребовалось слишком много времени, чтобы я поняла, что происходит, но я пообещала себе, что не буду поступать как моя мать. Я не ненавидела её, но также и не уважала. Она была родом из хорошей семьи, красива и умна. Но она была ничтожеством. Моя мать ничего не делала: она жила в условиях вакуума с единственной целью — там и оставаться, чтобы больше никто тебя не увидел хотя бы раз.

Я не собиралась становиться такой, но я уже была на этом пути.

Я, в своём голубом платье и небольших золотых серьгах-обручах, была одета подобно маленькой чопорной мисс. Шифон и шелк струились по моему телу и позволяли всем в это верить. Меня тошнило.

Меня выбил из колеи маленький ребенок. Пятилетняя Фиона обернула свои ручки вокруг моих ног. Остальные последовали её примеру. Дейдра и Лиэнн тоже обняли меня. Девятилетняя Шейла и одиннадцатилетняя Кэрри остановились поблизости, выглядя возбужденными. Не хватало только Терезы, которой был всего год, и она только начала ходить две недели назад. Они смотрели на меня глазами с вариацией оттенков голубого и зеленого и с волосами от пшеничной до темно-коричневой рыжины. Именно это случается, когда рыжеволосый женится на рыжеволосой, и мои внутренности свернулись, как молоко на плите.

— Кто присматривает за вами, ребята? — я говорила обо всех, но задала вопрос Керри, самой старшей из них, у которой были наибольшие шансы собрать всё в последовательном предложении.

— Все снаружи. У тебя есть торт или нет?

«Как давно я пялилась в пустоту?»

Достаточно давно для всех, кто переместился в сад, оставляя несколько группок людей, толпившихся во французских дверях. Я позволила моим маленьким сестрам вывести меня наружу, где родственной иерархией определялась близость к торту. Я потерялась в себе и зависла позади всех. В действительности я не хотела торт. Меня выворачивало наизнанку уже несколько дней, я боролась с головной болью, ощущая болезненность в теле, однако я вынуждена была действовать так, как будто десерт имел для меня значение.

Моя мать и отец стояли у торта, улыбаясь профессиональному фотографу. Он носил журналистский пропуск «ЛА Таймс». Камера и близко не подходила ко мне, но я чувствовала себя выставленной напоказ. Они захотят сделать фотографию со мной, а я не могла. Я просто не могла. Я хотела оставаться относительно неизвестной миру, но люди читают страницы новостей о президентстве Рейгана, Бейруте, закрытии «Студии 54»¹ и знаменитостях Голливуда. После этого, но до биржевых котировок, идут страницы из жизни общества: свадьбы, годовщины, некрологи.

Мой отец постучал ложечкой по стеклу своего стакана с виски. Он был выше метра восьмидесяти и выглядел во всех отношениях олигархом, которым он и являлся, с копной темно-рыжих волос на голове. Волосы моей матери были скорее красновато-клубничного оттенка, и она высоко держала голову, когда он был рядом. Той ночью, в частности, она сияла немного ярче.

Гости притихли, и даже фотограф опустил свою камеру, когда папа поднял свой виски.

— Дамы и господа, — сказал он, демонстративно обращаясь к концу зала, — спасибо, что пришли. И, я надеюсь, вы хорошо проводите время, отмечая событие — мою годовщину с моей прекрасной женой.

Хор звяканья усилился, в то время как больше ложек встретились с бокалами. 

Я подумала: чудесный звук, им надо попробовать его в студии!

В носу защипало, и я практически заплакала, но мой отец быстро поцеловал мать и вернулся к своей речи.

— У нас есть объявление!

— Мы хотим услышать его, Деклан!

— Слушаем! Слушаем!

— Эйлин собирается сделать меня отцом в восьмой раз!

— Отвали от неё, бога ради!

Крик из задней части вызвал громкий смех и поздравления каждого, кроме детей, которые не понимали этого.

Кроме меня. Но ведь я не ребенок. Никогда не была им и никогда не буду.

Фотограф начал снимать снова. Папа и мама сказали, что мы должны встать позади стола, так чтобы мы все улыбались для фотографии в завтрашней газете, но я не могла.

Я достигла своего предела. Складывалось ощущение, будто бы я гнала около ста миль в час, и без предупреждения в дюйме от меня появилась кирпичная стена.

Этим утром я сделала тест на беременность. Я спрятала его, даже не взглянув, и решила, что не стану думать об этом до окончания вечеринки. Притворилась, что ничего плохого со мной не происходит, но с другой стороны, ничего плохого со мной раньше и не случалось.

Я купила тест практически в шутку, поскольку мои месячные не были регулярными. Но это было не смешно.

Непреодолимое стремление увидеть результат стало для меня большим грузом и действовало, словно бомба замедленного действия. Мне нужно было спрятаться, прежде чем осколки искромсали бы меня изнутри.

Моя комната была расположена примерно в трех минутах ходьбы через весь дом, и я воспользовалась этим и побежала, скользя по мраморному полу и поправляя себя на ходу. К тому времени, как я достигла коридора, я зарыдала. Где-то по пути в комнату я сдалась… Всё…

О боже… о… боже… о… боже.      

Я была здравомыслящим человеком. Я знала, что у меня есть варианты, и первым шагом к их изучению было — выяснить, что происходит. Тошнота и головные боли. Чувствительные сиськи и живот. Ощущение в основании моих бедер, что что-то происходит. Я должна была вычеркнуть беременность из списка, чтобы я могла двигаться к следующему варианту, однако я знала, что не могла просто вычеркнуть это дерьмо из списка. Я просто знала.

И когда они объявили об очередной маминой беременности, я не могла больше ждать и секунды.

Когда я добралась до своей комнаты, затаив дыхание в своем бледно-голубом платье, я распахнула аптечный шкафчик, в который положила небольшую пластмассовую баночку.

«Если жидкость была бы одного цвета, я могла бы забыть обо всём. Если в ней было коричневое кольцо…»

— С тобой всё в порядке?

Я развернулась в сторону голоса, доносившегося из дверного проёма, при этом заслоняя спиной открытый шкафчик. Мой отец стоял в дверях, проталкиваясь вперед после его бега вверх по лестнице.

— Всё нормально, — ответила я.

— Твоя мать думает, что новости дались тебе нелегко. Я сказал ей, что ты сделана из стали, — в его улыбке сияла стопроцентная гордость.

— Я просто не то съела, что-то испорченное.

Развернувшись, я схватилась за дверцу аптечного шкафчика и захлопнула его, но она отскочила обратно, оставляя внутреннюю часть приоткрытой на дюйм. Я повернулась обратно к отцу, надеясь, что не расплескала жидкость. Пряча пипетку и трубочку теста, я чувствовала себя, как в лабораторном классе. Мне не хотелось делать всё снова. И я не хотела, чтобы папа увидел это. И я также не хотела быть беременной. Мне хотелось перемотать всё это назад, чтобы я не сделала глупейшую ошибку в своей жизни.

— Ты была так занята со своими внеклассными занятиями, что твоя мать волнуется, — он перестал смотреть мне в глаза и взглянул на аптечный шкафчик. Он не смотрел в зеркало. Глаза проследили за край и скользили туда-сюда.

— Я немного устала. Я могу пропустить торт?

— Возвращайся фотографироваться через полчаса.

Его резкий ответ означал приказ. Я могла быть зеленой и находиться при смерти, но от меня ожидали, что я буду улыбаться в камеру.

— Хорошо, — я хотела, чтобы он ушел.

Он перевел свой взгляд на мое лицо, сканируя его. Я чувствовала себя сделанной из тонкого изящного стекла — полого и прозрачного. Слишком красивая. Слишком изысканная. Стою чересчур дорого, чтобы быть сломанной любым, о ком я когда-либо заботилась, чтобы огорчиться по поводу потери.