Кирилл, издавая шипящие звуки, сполз со стула. Выпученные глаза забегали, брови взметнулись вверх, чуть касаясь друг друга острыми концами волосинок.

Игла так и осталась торчать, окрасившись в красный цвет, пока мужчина дергался на полу.

Ткань его рясы задралась, обнажая покрытые старыми шрамами, венозными звездочками ноги. Глядя на полустертые полосы, овалы, зигзаги (бледно-желтые, почти кремовые), Ипсилон убедился в реальности истории, в реальности существования боли Кирилла.

Наслаждение – это еще одна вариация боли.

Не дожидаясь, пока конвульсии затихнут, он поднял с пола успевший окрасится кровью сверток и погладил рукоять ножа.

* * *

Когда на улице стемнело, Матвей решительно открыл окно.

– Я должен узнать откуда они пришли. Это древность, древность… где ее место? Нужно найти и уничтожить. Уничтожить богов, им нет больше здесь места… Им здесь не рады.

На улице слышны голоса людей, и вся земля – сплошной биоритм, но когда он спрыгнет вниз – все исчезнет. По крайней мере, должно. По крайней мере, хочется в это верить.

На нем надет ручной вязки свитер с длинными рукавами. Шерсть неприятно колет голую кожу, но Матвей старается не замечать, как старается не замечать за этот день многое.

Холодный вечерний воздух с нотками сырости ударяет в лицо. Пахнуло машинами и едва уловимым запахом сигарет.

Матвей зацепился за раму и поставил ногу на подоконник. Трещина вмиг расползлась по всему периметру, продавливаемая весом ступни, и под ее истошный вопль мужчина выдохнул, залез полностью.

Голые ноги неприятно холодит ветер. Еще чуть-чуть, и кто-нибудь из прохожих поднимет голову, попутно замечая готового к прыжку человека.

Вдруг не получится?

Вдруг он ударится об асфальт?

Чем дольше медлишь – тем труднее решится, и более не думая, Матвей оттолкнулся от окна.

Первую секунду полета все оставалось как прежде – желтые квадраты горящих окон соседских домов и фары машин, сменившиеся разом, словно набросили серую простыню на ритмично колыхающееся черное море. Ноги мужчины, на мгновение воспламенившись болью, погрузились в жижу, поднимая брызги. В лицо ударили успевшие долететь капли, которые Матвей стер ладонью.

Непонятное разочарование – какой-то частью мозга он все же хотел разбиться об асфальт.

От воздуха разило смрадом. Смрад был тенью, напоминанием о том, что здесь происходило. Как срывающиеся с листьев деревьев капли после дождя. Для Матвея, с его больной головой, эти капли – размером и весом с фуру, и они барабанят–барабанят по несчастному телу, в твердой решимости разбить на мельчайшие частицы все его естество.

Жижа под ногами засасывает не хуже зыбучих песков. В прошлый раз – податливая, как вода, теперь же, видимо, она была полна решимости не пропускать нежеланного гостя.

Но раз так, не означает ли это, что жижа жива?

Преодолевая позывы тошноты, Матвей зачерпнул ладонью жидкость, и она тут же тоненькими сопливыми струйками просочилась обратно через щелки между пальцами так быстро, что он не успел рассмотреть. Чертыхнувшись, Матвей попробовал еще, еще, и еще раз.

Занятый своей борьбой, он не сразу заметил, как стремительно гаснет свет под руководством чей-то воли, поворачивающей ручку выключателя. Осознание того, что он остается в полнейшей темноте, засасываемый жидкостью глубже и глубже, закололо в сердце.

Матвея накрыла паника, нелепыми картинами вспыхивая перед глазами: щупальца тянут на дно, вгрызаясь в глазные яблоки; мощные чешуйчатые лапы снимают скальп с лица. У паники своя логика, и она отличается особой впечатлительностью.

Матвей резво крутанулся, пытаясь вытащить конечности, лишь усугубив свое положение. В этом месте его будто снова и снова ставят на место – кто он, и кто они.

Но вот в чем и состоял вопрос – кто они?

Вдруг из глубины всплыли – подобно пузырькам воздуха – маленькие светящиеся огоньки, выстраиваясь в подобие дорожки. Они тянулись к Матвею, дружелюбно приглашая пойти за собой, мигая и переливаясь, как новогодняя гирлянда под слоем снега.

Знакомый с природой паразитов мужчина ни на секунду не задумывается над их красотой – лишь о наличие зубов.

– Кто здесь? – на всякий случай спрашивает он, не надеясь получить ответ. – Я хочу поговорить со старухой! Мне нужно попасть к ней!

Голос его, только вырвавшийся изо рта, тут же проглатывает мрак.

Огоньки вмиг загорелись так ярко, что Матвей закричал, отшатнувшись назад. Не удержавшись на ногах, он упал прямо в жижу, подняв тучу брызг и проглотив смердящую воду. Она залилась в нос, в уши, потянула на самое дно.

В какой-то момент свет все-таки исчез, позволив ослепленному мужчине кое-как вынырнуть на поверхность.

– Кто здесь? – кашляя, выкрикнул вместе с остатками жижи Матвей.

Во рту застыл отвратительный привкус, от которого желудок сморщился сдутым резиновым мячом, выдавив к горлу позыв тошноты. Перед глазами рябели боярышниковыми ягодами блики.

Как по волшебству глубина разом менялась, будто дно представляло собой чередующиеся кратеры и горы.

Матвей попытался подняться на ноги, но тут же со всех сторон бесшумно вынырнули чьи-то руки, схватили, пытаясь утащить обратно на дно.

Мужчина закричал не своим голосом, давясь слюной, пытаясь разжать чужую хватку. Брызги летели во все стороны, перед лицом мелькали конечности, больно царапая кожу. В темноте он ничего не видел, отчаянно сопротивляясь от погружения на дно, драл горло криком и давился слюной.

Холодная склизкая рука вмиг сжала горло, перекрывая доступ кислорода, продавливая кадык.

Матвей закашлялся, безнадежно опускаясь вниз, ощущая, как стремительно захлопывается пасть воды на лице. Воздух вырывался изо рта пузырями, тут же поднимающимися к своим собратьям, оставляя Матвею все меньше и меньше надежды на выживание.

Когда по горлу прямо в легкие потекла вода, когда внутренности начали судорожно сжиматься, сопротивляясь затоплению – только тогда руки разжались и растворились, не оставив о себе напоминания. Нет, напоминания все же остались – розовые полулуны ногтей отпечатались на коже, а свитер сполз, оголив плечо.

Матвей вынырнул, выплюнул изо рта воду, на четвереньках отполз подальше, запутываясь в мокром свитере.

Он заплакал как ребенок – со всхлипами и кашлем.

– Кто здесь? – безнадежно шепчет он, вглядываясь в черноту над собой.

Прямо под ним выныривают огоньки. Матвей опустил голову, пытаясь разглядеть их форму. Его не покидало ощущение – стоит чуть дольше задержать взгляд, и столкнешься с чужим лицом.

Безумный страх – не свое ли лицо он принимает за чужое?

Слышно, как что-то плещется.

Мужчина поднимается на ноги, испуганно оглядывается по сторонам.

Матвей знает, если сейчас вновь появится та дорожка, он просто не сможет сделать шаг – ему страшно. И только одна мысль вертится в голове, сменив все мысли до этого: «Как отсюда выбраться? Как отсюда выбраться?».

Это была ошибка, уж лучше было бы разбиться об асфальт.

– Я хочу домой, – проскулил он.

Вокруг звуки усиливаются, перемешиваются точно в блендере. Подобное происходит с фруктами, когда открываешь крышку, и сладкая масса ударяет в нос различными запахами, силу которых превзойти может только вкус.

– Пожалуйста, отпустите меня, – руки обхватывают холодные плечи.

Спасающие объятия матери, если только матерь не вынырнет из воды.

Огоньки под ним растянулись тонкой дорожкой.

– Нет-нет, я не могу, нет…

За спиной – мрак, он ждет, выпустив когти.

Не в силах больше сдерживаться, Матвей кричит. Голос его исчез, не успев достигнуть ничьих ушей.

Мужчина горько заплакал, с силой сжав голову руками. Под пальцами мокрые волосы спутываются, цепляются за ногти.

Если бы знать, что именно тебя здесь ждет, что именно следит за каждым твоим шагом, подкрадывается за спиной, втягивает ноздрями запах.

Мы привыкли к страху оформленному, не меняющему свою суть, а здесь он – это воздух, это бездонный океан. Это его место. Он знает свою слабость, потому что только наличие определенной формы может его уничтожить – на все есть свое противодействие, но не здесь.