Ипсилон ошеломленно замер.

– Чего ты от меня хочешь?

– Как ты… Что ты есть? Как ты таким вышел? Но – молчи! Я хочу видеть перед собой храбреца, а не сумасшедшего. Я знаю, к чему ты стремишься! О, твое тело само за себя кричит. И я не товарищ на твоем пути, я давно позади. Я лишь переминаю чужой опыт и живу, точно клещом, пока не изопью до последней капли. Но послушай…

– Закрой свой нечистый рот.

Лжесвященник улыбнулся.

– Во время наших ритуалов мне открывалась такая истина… Я ощущал себя единым с чем-то великолепным. Вкушая плоть, Он начинал говорить со мной, показывал такие потрясающие места и ужасающие глубины. Это было словно сном, и, просыпаясь, я почти все тут же забывал. Но нечто я запомнил и поделюсь этим с тобой, если ты кое-что сделаешь для меня, – смущенно промямлил Кирилл.

Ипсилон напрягся.

– С какой стати я должен для тебя что-то делать, черт?

– Милосердие спасает душу. Спаси мою душу. Долгие годы ко мне никто не приходил. Долгие годы я был вынужден молчать о своих знаниях, выслушивая прихожан, деля их бремя. Все, что вырывалось из моих уст – это слова из Библии. Я выучил ее наизусть, я шептал ее, пока ел, пил, спал. Она снилась мне во снах, иной раз жуткими кошмарами и устами Создателя, с придыханием шепчущего пыльную чушь. Ты должен понять: для таких как я бездействие – хуже смерти. Я тайно желал найти свою погибель, и вот она воплотилась в тебе! Какой ничтожный конец, подумал сначала, но теперь понял. Это Его подарок мне, Он не забыл меня. Верный слуга… – Кирилл развязал тонкие тесемки, разворачивая сверток. На суд или признание показались всевозможные орудия убийства – от маленького топора до острой длинной жалящей иглы. Ипсилон судорожно огляделся в поисках орудия соответственного противодействия. – Моя роль еще не закончена. Может, боги и вправду ведут тебя к победе? Может они – так же, как и мы – не могут найти смысла далее существовать? Но перед тем как помочь, я хочу высказать то, что так долго держал в себе. Что гложет меня раковой опухолью, но опухоль – это касание смерти, мой же яд исторгают мои же жилы. Выслушай мою историю.

– Ты хочешь о чем-то мне рассказать? Просто рассказать? – не поверил Ипсилон.

– Да, я очень романтичный человек, хоть и склонен к убийству.

Ипсилон присел на стул.

Он с трудом дышал, с каждым вдохом проглатывая пыль. Комната давила на него со всех сторон, а свет, разделенный пополам, освещал их по-разному: Кирилла – в спину, отчего его тень покаянно ложилась на стол; Ипсилона же – в лицо, слепя точно в глаза.

– Я забыл, я должен спасать, – устало надавив на глаза большим и указательным пальцами, прошептал мужчина. – Я… Я – выше, я – другой. Я другой. Я не способен… Грязь не проникнет в меня.

Кирилл страдальчески выдохнул. Шестым чувством, вероятно, он чувствовал приближающуюся смерть, и она была ему в тягость. Она была ему в тягость уже давно, как мешок с камнями на тощей спине.

Некоторые умудряются сбрасывать его на землю и вставать ногами так, чтобы он возвышал и острыми краями в стопы напоминал, что ждет их внизу.

Но это был не Кирилл.

– Все началось со школы, – глубоко вдохнув, начал лжесвященник. – Мы бегали с ребятами по дворам, убегая все дальше и дальше, и никто не мог найти на нас управы. Нас было четверо – я, Георг, Леша и Витя, но мы звали его Черт… В те времена за детьми особо не следил никто. Ну, бегают, пусть и дальше бегают. Просто не думали, что может что-то случиться. Как-то в одну из таких прогулок мы потерялись. Город у нас был небольшой: куча заброшенных зданий и деревня. Мы блуждали по всяким закоулкам, пока не признались в том, что не помним обратной дороги. Черт и Леша сразу начали ныть, потому что у них отцы строгие были: если не вернутся к восьми – ремня не избежать. За мной следила только мать, но у нее кроме меня еще двое сыновей было, так что работы хватало, а о Георге только бабка заботилась. Мы с ним сказали, что сходим на разведку. В одном месте действовала вечная стройка – рыли какой-то туннель. Точно такие же как и мы, дети во дворах говорили, что по этому туннелю можно в любую точку добраться, хоть в Китай. Мы решили проверить. Спустились, а там крыс тьма-тьмущая, бегают и пищат. Идем с Георгом, идем, болтаем о всякой чепухе, о небылицах. Незаметно так туннель закончился, и мы свернули в катакомбы. С войны остались. В полнейшей темноте нам было очень страшно, и как же мы обрадовались – наверное, в жизни ни разу я счастливее не был – когда увидели вдалеке свет. Побежали со всех ног. Нас никто не услышал. Чем ближе был свет – тем яснее слышалось какое-то бормотание, и тем, почему-то, спокойнее нам становилось. Свет – это же воплощенная надежда, о чем тут думать? Он горел за поворотом, и я сбавил темп, потому как бежал первым. И первым это увидел – большой костер, на котором жарили человека. И куча людей в черных плащах. Теперь-то я думаю, что когда его жарить начали – он еще жив был, но тогда мне было не до размышлений. Я открыл рот, чтобы закричать, как Георг схватил меня и утащил за поворот. Точно не помню, но, кажется, он меня хорошенько ударил. Потом, помню, мы бежали обратно, меня тошнило, кое-как нашли Лешу с Витей. Пообещали, что никому не расскажем.

Время шло, все подзабылось как-то, хотя, конечно – не до конца. Такое не забудешь. Я долго спать не мог, а если засыпал – снились кошмары. А Георг ничего не забыл. Более того, он хотел узнать новое. С Лешей и Витей со временем мы перестали общаться – я не знал, как мне делать вид, будто ничего не было, а Георг просто не хотел делать вид, что ничего не было. Он всегда был странным, приехал черт знает откуда и был таким низким-низким.

Но все же, мы жили, как обычные дети. До определенного момента. У Георга умер сосед, и назначили похороны. Пригласили и бабку, и Георга, он и меня позвал. Я не пошел, меня в дрожь от всего этого бросало. Уж не знаю как, но через пару часов после похорон он пришел ко мне, держа в руках завернутый в платок человеческий палец. Это был не соседа, по крайней мере, когда я завизжал, мне так успокоил Георг. Он предложил попробовать его на вкус. Потащил меня на улицу, разжег небольшой костерок и пожарил палец. Меня стошнило раз десять, наверное. Но все же, я не уходил, оставался там и смотрел. И делал вид, будто он меня держит. Он, конечно, чуть позже сказал: «Если хочешь – можешь уйти», – но я не ушел. Он снял с огня палец и протянул мне. До сих пор помню, как во мне боролись дикое отвращение и любопытство. Я уже решился, думал вот-вот протянуть руку, но нас застукали взрослые. Палец они не увидели, подумали, что мы голубя жарим. Ах, если бы увидели! Может, хорошая порка выбила бы всю дурь?

С тех пор Георга было не остановить. Он постоянно уходил куда-то один, и через полгода мы вообще не виделись.

Шли годы, я отучился, уехал в Москву, научился притворяться самым обычным человеком. Я думал: это все детское, переходный возраст. А тем временем семена в моей душе проклюнулись и дали побеги. И их корни разрывали мой мозг.

Москва развивалась, но все равно оставались места, где для отвратительного вполне можно найти свой угол. По велению то ли судьбы, то ли чей-то злой шутки, я нашел его. Мне было двадцать пять лет.

Я все же думаю, что это была злая шутка, я хочу так думать.

Однажды я напился и уснул возле помойки. У меня были свои проблемы, потому что мне нигде не было места. Я не понимал, как жить эту жизнь. За спиной у меня был жареный соседский палец, а впереди – полная неизвестность.

Меня разбудили голоса, яркий свет, крики. Я открыл глаза и увидел толпу людей, тихо напевающих какие-то ужасные песни. Они несли на носилках связанного человека, который яростно брыкался и вырывался, пытаясь выпихнуть изо рта кляп и закричать. Меня посчитали мусором, не заметили. Я смотрел во все глаза и, вспомнив вмиг тот туннель и костер, лежал неподвижно. Мне не было страшно. Когда они все прошли, я аккуратно последовал за ними, что было, кстати, не сложно – у последнего из них в руках была зажженная свеча, и ее свет стал моей личной путеводной звездой.