Священник снисходительно улыбнулся.

– Мне показалось, будто ты хочешь о чем-то рассказать. О чем-то, что тревожит тебя.

Ипсилон довольно невежливо отмахнулся.

– У меня есть грехи, но в скором времени мне их простят.

– Вот как? – со скрытым сарказмом усмехнулся мужчина.

Ипсилон незаметно сморщился, удивляясь язвительности священника.

– Да, скоро грешный мир изменится, и вам это только на руку.

– Значит, ты обладаешь подобной силой? – сложив полные руки на животе, спросил священник.

– Очень скоро буду.

Они встретились взглядом.

В полумраке лицо мужчины выглядело мрачно, если не сказать – устрашающе.

– Да, верно, все мы хотим заполучить силу. Но что имеешь ты в виду, называя силой? Сила может быть удовольствием, болью, тьмой, светом. На что ты готов ради нее?

– На все, и я все делаю, – с вызовом ответил Ипсилон. Он пошел на поводу – тут же это понял – но никак не мог побороть хвастовство.

Где-то за спиной подул легкий ветерок – сквозняк – и на секунду колыхание язычков огня кинули на лицо Девы Марии странную тень.

– Вас никогда не трогало то, что вы посвящаете богу всю свою жизнь, но все равно остаетесь лишь рабом?

– Отчего же я раб?

– Нет? Если вы не раб, если вы чего-то стоите, почему мир до сих пор так ужасен?

Ипсилон вдруг почувствовал, как давят на него лица пухлого Иисуса и остальных святых. Приторный запах свеч и духа святости оседал в горле, только для того, чтобы с кашлем выпорхнуть обратно.

Он привык к темноте спасающей, скрывающей и умеющей хранить тайны, а здесь она была хуже света, вытаскивая со дна все секреты. Она была осязаема, неприступна и всесильна. В темных углах не пищали и не прятались грязные крысы, оставляя после себя кучку помета, и не стучали коготками по полу.

И была темнота не легкой, как воздух.

Нет.

Здесь она приобрела совсем другое значение – возмездия. Она была ближе к аду, чем сам ад был близок к ней.

Иногда, теряясь в липкой паутине своих предрассудков и предубеждений, Ипсилон переворачивал все понятия с ног на голову. Он думал, что темнота – это и есть экзистенция жизни, где все существует без слоев человеческих грехов: без пальто лицемерия, пудры милосердия, ядовитого ореола похоти. В темноте можно нащупать продолжающие существовать предметы, лишенные выкованной формы, тогда как свет – все просто сжигает.

– Потому что бог нам ничего не должен, – тихо произнес священник.

Ипсилон удивленно выгнул брови.

Его собеседник огляделся и в замешательстве спросил:

– Я рискую, но ты… ты – собрат?

Не дождавшись ответа, мужчина спросил что-то еще, слов было не разобрать, но Ипсилон машинально кивнул.

– Я больше не принимаю… ждал… много проблем, – замямлил священник. Он ссутулился, глаза забегали. – Не веду больше дел. Ладно-ладно, конечно, тебя приму. Только тихо, слышишь? Если увидят – много проблем будет. Зачем ты пришел?

Священник замолчал, ожидая ответа, а Ипсилон как воды в рот набрал.

Чуть помедлив, мужчина развернулся и, поманив за собой, пошел мимо лавок назад, к выходу. В очередной раз проходя мимо прихожан, Ипсилон усомнился в том, что они живы, потому как ни один мускул не дрожал ни на их лицах, ни на телах. Они застыли в одной позе, невидящим взором погрузившись в себя или, наоборот, потеряв путь к себе, превратившись в восковые фигуры людей.

Священник привел к маленькой винтовой лесенке вниз.

Ипсилон обернулся, проверяя, следит ли кто-нибудь за ними, но увидел только маленькую девочку, которая все протягивала руку к картине и одергивала назад. Протягивала и одергивала. Протягивала и одергивала…

Ступени под ногами скрипели, неловко нарушая тишину.

Молча, они пересекли вдоль по центру весь этаж, остановившись возле покрашенной точно в такой же цвет, что и стены, двери.

Священник вытащил из кармана ключ, вставил в проржавевший замок.

Когда дверь открылась – с первого взгляда показалось, что за ней не существовало ничего, кроме тьмы. Полустертый ангелочек на стене с интересом со стороны наблюдал за дверным проемом. Но священник, погрузив в эту темноту руку и поискав что-то, одним щелчком осветил ярким светом комнату.

– Проходи.

Ипсилон повиновался.

Он уловил таинственное напряжение между собой и этим незнакомцем и был очарован каким-то сокрытым и доселе неизвестным одухотворенным миром. Будто оповещая об этом, он многозначительно кивнул кремово-розовому ангелу, наполовину съеденному потертостями.

Комната была словно продолжением собора с одним только отличием – на потолке висела люстра, украшенная безвкусными бантиками и стеклянными висюльками, с которых свисали пучки паутины.

– Меня зовут Кирилл, – представился священник, запирая дверь изнутри.

Ипсилон кивнул.

В комнате стояли: маленькая кровать, стол, тумбочка и ряд потертых стульев. На полу большими стопками возвышались книги в кожаных обложках.

Чуть осмотревшись, мужчина присел на край кровати, задавая себе вопрос: что он тут забыл?

Кирилл же, похоже, зная ответ, подошел к кровати и жестом попросил подняться. С трудом, но он отодвинул кровать в сторону, обнажая деревянный люк в полу.

Время сыграло злую шутку – соединенные между собой доски ссыпались трухой.

– Давно туда никто не заглядывал.

– Много здесь людей? – спросил Ипсилон, интересуясь количеством прихожан.

– Нет, двое – я и еще один. О нем не беспокойся.

Кирилл уверенно подошел к одному из стульев и, расстегнув дряхлую обивку, достал длинный ржавый ключ. Он держал его между пальцем нарочито равнодушно, пытаясь скрыть дрожь в руках – то был не страх, скорее, волнение.

– Сейчас все опасаются преследований и на старые места не возвращаются. Странно, что ты пришел, но я для того и здесь. Я всегда здесь.

Ипсилон ничего не понял.

Священник вставил ключ в едва заметную замочную скважину и четыре раза провернул. Он попытался поднять крышку, но доски от прикосновений разломились, и в лица Ипсилона и Кирилла ударило облако пыли. Вдвоем они кое-как очистили проем, всаживая в пальцы занозы, складывая куски древесины в кучку.

В носу защекотал характерный – похожий на свекольный – подвальный запах.

Из темноты утопленником вынырнула старая ржавая лестница.

– Это опасно?

– Нет, она крепкая. Лезь первым.

Неоправданно доверившись, Ипсилон с опаской поставил ногу на ступеньку. Даже через обувь ощущался ее холод, а когда он взялся за края – пальцы тут же обожгло огнем.

Очень холодным огнем.

Он напоследок оглядел комнату, с опозданием заметив выцарапанную над входом надпись:

«И вечно одно и то же – никто хочет быть всем».

Поначалу было страшновато опускаться все ниже и ниже, ставя ноги на новые ступеньки. Постоянно казалось, что за лодыжку кто-то схватит.

Кирилл полез почти сразу, закрыв собой тусклый луч света, и на голову и руки Ипсилона посыпалась грязь от ботинок. Подошвы их почти стерлись, и в протертых дырах виднелись забинтованные ступни.

Через некоторое время ступеньки закончились – мужчине пришлось спрыгнуть вниз. Тяжелый Кирилл, проделав тоже самое, охнул, подвернув ногу.

– Никуда не уходи, здесь очень темно. Надо было взять фонарик…

Он положил руку на плечо Ипсилона.

– Я поведу тебя.

Пытаясь сориентироваться в пространстве, Ипсилон вытянул руки. Правая ладонь коснулась холодной стены, а левая – теплого Кирилла.

– Не тронь.

Он дернул Ипсилона куда-то в сторону, а потом еще раз и еще.

Шли они недолго, но слепому Ипсилону, ведомому по узким холодным подземным коридорам, это время показалось вечностью. Интересно, кротам кажется, будто они живут вечность?

– Нужно быть аккуратными, другого пути нет, а потому мы здесь в клетке. Раньше приходилось оставлять кого-то наверху для слежки. Да, хорошо, что сюда больше не ходят, плохое место.

Мужчина остановился и отпустил руку.

Когда глаза Ипсилона немного привыкли к темноте, он различил длинный туннель, разветвлённый впереди. Заблудиться в нем ничего не стоило.