(29) «Какой вред, — говорит он, — может все это причинить Гаю Марию, когда он уже бесчувствен и мертв?» Но разве это так? Неужели Гай Марий стал бы переносить такие великие труды и подвергаться таким опасностям в течение всей своей жизни, если бы он, в своих помыслах насчет себя и своей славы, не питал надежд, выходивших далеко за пределы человеческой жизни? Итак, разбив в Италии на голову бесчисленные полчища врагов и избавив государство от непосредственной опасности[821], он думал, что все его деяния умрут вместе с ним, — и я должен этому верить? Нет, это не так, квириты, и всякий из нас, славно и доблестно служа государству и подвергаясь опасностям, надеется на признательность потомков. Вот почему, не говоря о многих других причинах, я думаю, что помыслы честных людей внушены им богами и будут жить века, что все честнейшие и мудрейшие люди обладают даром предвидеть будущее и обращают свои помыслы только к тому, что вечно. (30) Вот почему душу Гая Мария и души других мудрейших и храбрейших граждан, которые после их земной жизни, по моему убеждению, переселились в священную обитель богов, я привожу в свидетели своего обещания бороться за их доброе имя, их славу и память точно так же, как за родные храмы и святилища, и я, если бы мне пришлось взяться за оружие в защиту их заслуг, сделал бы это с такой же решимостью, с какой за него взялись они, защищая всеобщее благополучие. И в самом деле, квириты, не долог путь жизни, назначенный нам природой, но беспределен путь славы. (XI) Поэтому мы, возвеличивая тех людей, которые уже ушли из жизни, подготовим для себя более благоприятную судьбу после смерти. Но если ты, Лабиен, относишься с пренебрежением к людям, видеть которых мы уже не можем, то не следует ли, по твоему мнению, позаботиться хотя бы о тех, кого ты видишь? (31) Я утверждаю: из присутствующих здесь, — если только они находились в Риме в тот день, который ты делаешь предметом судебного следствия, и были взрослыми, — не было никого, кто бы не взялся за оружие и не последовал за консулами. Значит, всех тех, о чьем тогдашнем поведении ты можешь догадаться, приняв во внимание их возраст, ты, привлекая Гая Рабирия к суду, обвиняешь в уголовном преступлении. Но, скажешь ты, Сатурнина убил именно Рабирий. О, если бы он это совершил! В таком случае я не просил бы об избавлении его от казни, а требовал награды для него. И право, если Сцеве, рабу Квинта Кротона, убившему Луция Сатурнина, была дарована свобода, то какая достойная награда могла бы быть дана римскому всаднику? И если Гай Марий за то, что он приказал перерезать водопроводные трубы, по которым вода поступала в храм и жилище Юпитера Всеблагого Величайшего, за то, что он на капитолийском склоне… дурных граждан… [Лакуна.]

(XII, 32) Вот почему при рассмотрении этого дела, предпринятом по моему предложению, сенат проявил не больше внимания и суровости, чем проявили вы, выразив свои чувства жестами и криками и отказав в своем согласии на раздачу земли во всем мире и, в частности, в знаменитой Кампанской области[822]. (33) Как и человек, возбудивший это судебное дело, я во всеуслышание говорю, заявляю, утверждаю: нет больше ни царя, ни племени, ни народа, которые внушали бы вам страх; никакое зло, проникающее к нам извне и чуждое нашему строю, не может прокрасться в наше государство. Если вы хотите, чтобы было бессмертно наше государство, чтобы была вечной наша держава, чтобы наша слава сохранилась навсегда, то нам следует остерегаться мятежных людей, падких до переворотов [, остерегаться внутренних зол] и внутренних заговоров[823]. (34) Но именно против этих зол предки ваши и оставили вам великое средство защиты — хорошо известный нам призыв консула: «Кто хочет, чтобы государство было невредимо,…»[824] Поддержите этот призыв, квириты, и не лишайте меня своим приговором… [Лакуна.] и не отнимайте у государства надежды сохранить свободу, сохранить неприкосновенность, сохранить достоинство. (35) Что стал бы я делать, если бы Тит Лабиен, подобно Луцию Сатурнину, устроил резню среди граждан, взломал двери тюрьмы[825] и во главе вооруженных людей захватил Капитолий? Я сделал бы то же, что сделал Гай Марий: доложил бы об этом сенату, призвал бы вас к защите государства, а сам, взявшись за оружие, вместе с вами дал бы отпор поднявшему оружие врагу. Но теперь, так как опасаться оружия не приходится, копий я не вижу, ни насильственных действий, ни резни нет, ни Капитолий, ни крепость[826] не осаждены, но коль скоро предъявлено грозное обвинение, происходит беспощадный суд, и все дело начато народным трибуном против государства, то я и счел нужным не призывать вас к оружию, но склонить к голосованию против посягательств на ваше величество[827]. Поэтому я теперь всех вас молю, заклинаю и призываю. Ведь у нас не в обычае, чтобы консул… [Лакуна.]

(XIII, 36) …боится. человек, который грудью защищал государство и получил эти вот раны[828], свидетельствующие о его мужестве, страшится, что будет нанесена рана его доброму имени. Человек, которого никогда не могли заставить отступить нападения врагов, теперь испытывает ужас перед натиском граждан, против которого ему никак не устоять. (37) Он теперь просит вас дать ему не жить в благоденствии, а умереть с честью, и заботится не о том, чтобы жить в своем доме, а о том, чтобы не лишиться погребения в гробнице своих отцов. И он молит и заклинает вас об одном: не лишать его погребения по установленному обряду, не отнимать у него возможности умереть у себя дома и позволить тому, кто никогда не уклонялся от смертельной опасности, защищая отечество, в своем отечестве и умереть.

(38) Я закончил свою речь ко времени, установленному для меня народным трибуном. Вас же я настоятельно прошу считать эту мою защитительную речь проявлением моей верности другу, находящемуся в опасности, и исполнением долга консула, стоящего на страже благополучия государства.

…и глубоко любимый как всем римским народом, так особенно всадническим сословием[829].

9. Первая речь против Луция Сергия Катилины

[В сенате, в храме Юпитера Статора, 8 ноября 63 г. до н. э.]

Дошедшие до нас речи против Катилины представляют собой результат произведенной Цицероном в 61—60 гг. литературной обработки речей, произнесенных им в ноябре и декабре 63 г. при подавлении движения, известного под названием заговора Катилины.

Луций Сергий Катилина (108—62 гг.) принадлежал к патрицианскому роду, был на стороне Суллы и в 82—81 гг. лично участвовал в казнях. В 68 г. был претором, в 67 г. пропретором провинции Африки. В 66 г. Катилина добивался консульства, но был привлечен населением своей провинции к суду за вымогательство и потому был исключен из числа кандидатов, что побудило его принять участие в заговоре с целью захвата власти (см. вводное примечание к речи 14). Этот так называемый первый заговор Катилины не выразился в активных выступлениях; несмотря на то что его наличие было явным, участники его не были привлечены к ответственности.

Суд по обвинению Катилины в вымогательстве закончился его оправданием, но привлечение к суду не позволило ему участвовать в соискании консульства на 64 г. В соискании консульства на 63 г. участвовало семь человек, среди них Цицерон, Катилина, Гай Антоний. Предвыборная агитация, во время которой была обещана отмена долгов, вышла за пределы законного, вследствие чего сенат принял особые постановления на этот счет. Стараниями нобилей и римских всадников были избраны Цицерон и Гай Антоний.